— Как тебе это удалось? — удивлялась Марго. — Он даже своей жене не доверяет приготовить еду, боится, что отравят…
На следующий день, в тот момент, когда Орест принимал холодный душ, дяде Жоре приспичило срочно объяснить, как закрывается ключом дверь. Мокрый, кое‑как натянув трусы, Орест поплёлся за ним, оставляя на грязном полу потоки воды. Хозяин показывал, куда втыкать ключ и куда поворачивать, объяснял долго и нудно. Как он надоел! Что тут сложного? «Нет, ты не понимаешь, вот гляди!» Он вышел на лестничную площадку и потащил за собой Ореста. Вот так дверь захлопывается, а вот так открывается. Дверь не открывалась. Ключ был изнутри. Ну вот! Теперь не войти.
Классический случай комедии положений. В ванной хлещет вода, а два идиота — один малый, другой старый — на лестничной площадке. Как открыть дверь? Орест в одних трусах бродит по московскому двору в поисках топора, или лома, или гвоздодёра, чтобы взломать дверь, приставая к прохожим, которые шарахаются от него, как от чумного. Пока он ходил, вода залила всю квартиру, побежала наружу, на лестничную площадку. Орест вернулся с пустыми руками, дядя Жора психовал, ругая незваного гостя матерными словами:
— Е…тить, выбивай! Сильней!
Орест, боясь сломать дверь, выбил её двумя ударами ноги. Вода хлынула, как из прорвавшей плотины.
— Ну, вот, заодно и полы помыли!
В другой раз Орест вернулся с Камчатки, из посёлка Корф…(Читатель, не поленись, найди на карте!)
Марго вспомнила эту историю с поездкой и улыбнулась.
Вскоре подошёл лифт. Она редко пользовалась им, потому что, во — первых, боялась застрять; во — вторых, днём предпочитала подниматься пешком — для здоровья. Однако и здесь её подстерегали опасности. Вечерами в мусоропроводе рыскали крысы. При мысли о них Марго поморщилась. Это пугало еще больше. Марго старалась не смотреть на неприличные граффити в кабине лифта. Орест хотел пересказать содержание одной поэтической исповеди четырнадцатилетнего подростка, но Марго запротестовала:
— Нет, нет, нет, не рассказывай мне гадостей! Не смей! Тебя так и тянет в какую‑нибудь грязь. Фу, фу! — замахала она руками.
— А как же про стихи, что растут из сора?
* * *
Берег на бухте Фёдорова был неухоженным, зато народу поменьше. Чаще всего Марго предпочитала созерцать море из своего окна, любуясь туманами, закатами, волнами, парусниками, — всё это она тщательно зарисовывала акварельными красками в своём альбоме.
Иногда Марго открывала какую‑нибудь книгу, перелистывала её, а оттуда выпадала записка. Она поднимала её с пола: «Любимая, целую дыхание твоё и губы, и глаза! Ждал тебя у порога. Вечно твой, Щень». Эта была воткнута в дверь. После этой записки она дала ему второй ключ, когда он уходил от неё. «Чтобы не томился у меня на пороге».
Марго возвращалась из Свято — Николаевской церкви, по дороге навестила мамочку — с визитом примирения. Погода была тёплая, конец марта. Город натягивал на себя юго — восточные туманы. На четвёртом номере трамвая она доехала до «Авангарда», потом пешком вверх в сопку, где на склоне, в распадке между двух сопок, приютился храм, чудом сохранившийся за годы советской власти. Его золотые купола потускнели. Солнечный луч скользнул по куполу, ослепил Марго. На мгновение в глазах потемнело. Тяжёлые низкие облака снова затянули прогалины. Перед воротами церкви толпился какой‑то народ с кинокамерой на рельсах. «Киношники», — догадалась Марго.
Кажется, они уже сворачивали свою работу. Пылил снежок. Вдруг с неба стали слетать крупные снежные хлопья. Они были в размах крыльев приморского махаона. Из арки в черной рясе шёл священник с огромным золотым крестом на груди, держа в одной руке Библию, а в другой икону. Словно шлейф, за ним вьюжил снег. Священник был молод, большие тёмные глаза, тонкие брови. Снежинки оседали на его бороде росными капельками, словно черные волнистые волосы были унизаны бисером. Киногруппа переполошилась.
— Быстро, быстро снимаем! — закричал режиссёр.
— Плёнка кончилась! — ответил оператор.
— Вот так всегда! Самые важные мгновения остаются за кадром, — сказал режиссёр с досадой.
Все молча уставились на священника.
Священник медленно удалялся и наконец исчез в воротах. Марго вспомнила брачные, божественные танцы махаонов на лесных дорогах в августе. Ей представилось, будто это выпорхнул черный махаон — хвостоносец алкиной, — разбрызгал фонтанчики спермы по сырой земле и скрылся из виду. Снежные хлопья тоже совершали свой ритуальный танец. Марго подошла к девушке, стоящей поблизости.
— Извините, какой фильм снимаете?
— Уже не снимаем. «Офицерская слободка», — ответила она, повернув голову.
Девушка была в платке, поверх него — черный берет.
— А вы откуда?
— Дальтелефильм. Красивое мгновение пропустили…
— Да, красоту не выдумаешь, — сказала Марго.
— Красота не подвластна никакому режиссёру, даже нашему.
— А как зовут его?
Девушку позвали, и она ушла. «У красоты нет режиссёра», — подумала Марго, глядя вслед девушке с необъяснимым волнением. Ей было чуть завидно.
Она вошла в церковь, чтобы поставить свечи кому за упокой, а кому за здравие. На душе отлегло. Дышать стало легче.
Выходя из лифта, она подумала: иначе сложилась бы её судьба, стань она режиссёром, о чем мечталось в детстве. Да, видимо, судьба именно в том, что другого выбора у неё не было. Разве не было?..
И конечно, дома никто не ждёт её в этот вечер. Марго вошла и сказала:
— Ну, вот и дома.
Снег превратился в капельки росы на рукаве пальто. Сегодня она вдоволь нагулялась, впечатления переполняли её сердце настолько, что вытеснили из него все печали. Из окна трамвая она любовалась заснеженными деревьями, похожими на морские кораллы. Оранжевые кришнаиты, ударяя в бубны, тесной стайкой плыли за предводителем, словно экваториальные рыбки, бог знает каким течением занесённые в северное полушарие. Марго словно бы видела себя на вершине, откуда была отчетливо видна граница её жизненного круга, сужающегося с каждым годом. Как странно, но её мысли никогда не стремились выйти за пределы этого круга, очерченного неведомо кем, неведомо зачем. Когда‑то она стремилась к общественной деятельности, которая перевернула бы весь мир. «Разве можно перевернуть мир, он же круглый?» — резонно спрашивал Орест…
Она сняла сапожки, прошла в комнату. Щёлкнула выключателем. На этажерке у дивана стоял аквариум, где плавала в одиночестве золотая рыбка. Увидев Марго, она как бы удивилась. Её округлые бока переливались на свету, будто купола на Свято — Никольской церкви. Марго бросила щепотку корма. Рыбка лениво подплыла к поверхности и, жеманно открывая большой рот, начала пускать пузыри, словно новорождённые вселенные.
— Красавишна моя! Ты совсем не голодна.
Слегка перекусив и выпив чашечку кофе, Марго разложила на столе рукописи, словари и присланные её токийским поклонником фолианты. Быть переводчиком — это значит жить в отраженном свете. Марго считала, что её жизнь является отражением мысли (или безумия?) единственного очевидца — Господа Бога.
Глядя, как прибрежные волны купаются на закатном солнце, отливая пунцовыми спинами, Марго не раз ловила себя на неприятной мысли, что она просто — напросто бледный отсвет, один из мириад солнечных бликов, которые через минуту — другую угаснут.
«Итак, вернёмся к рукописям», — мысленно понукала себя Марго. Для дипломной работы Орест выбрал нашумевший в своё время роман современного японского писателя Хидэо Тагаки «Моя русская жена» — автобиографическое повествование морского офицера о страстной любви, изобилующее натуралистическими описаниями. События в романе начинаются во Владивостоке в начале двадцатых годов. Марго включала этого автора в список дипломных работ, но несколько семестров подряд никто из студентов не проявлял к нему интереса. Орест был первым. После очередной лекции он подошёл к Марго и сказал, что хотел бы заниматься под её руководством научными изысканиями.
— Да? И чем же? — недоверчиво спросила она.
Он сказал…
Орест держал в руках старый, потрёпанный том, переворачивал жёлтые листы, без вожделения вглядывался в подслеповатые старописьменные («Кто их только выдумал?») иероглифы. Они напоминали ему дохлых мух. Обычно мама влажной тряпкой сметала их наружу, когда весной открывала окна. Он даже невольно махнул тыльной стороной ладони по странице.
— Осторожно, книга раритетная! — взволнованно сказала Марго.
Между страницами, среди иероглифических залежей, он обнаружил какое‑то насекомое. Сначала оттуда посыпались лапки. Страницы слиплись, ни за что не хотели раскрываться. На помощь пришла линейка, вышвырнувшая насекомое.
— Mistkafer Samsa, — щегольнул своими познаниями Орест. Марго не поняла его литературной шутки, а переспрашивать она не любила: против её правил.
