Мне удалось создать по-настоящему волнующую картину. Счастье и отчаяние, настоящее детство. Моя мать гордилась мной… Она так крепко обняла меня, что я почувствовал, как наши пищеводы слились. И тут же мне шепнула:
— Секс. А теперь переходи к сексу, Маркос. Нарисуй его.
Секс. Я даже не пытался его изобразить. По-моему, мать мне этого не простила. Она перестала интересоваться моей живописью. Я обещал ей завершить трилогию. С тех пор прошло тринадцать лет, и я почти обо всем забыл.
Через несколько часов прибудет ее тело и исполнится предсказание, сделанное ею несколько лет назад на корабле, плывущем в Финляндию: «Однажды ты посмотришь в мои безжизненные глаза, так и не закончив трилогию о жизни». Меня бесило, что она права, как и тогда, когда подумала, что я в четырнадцать лет не пойму ответа на свой взрослый вопрос.
Бесило, что она облекла свой ответ в столь театральную форму. И особенно бесило существование безжизненных глаз.
Таксист доставил меня в назначенное место.
Я расплатился, не оставив чаевых. У входа в комплекс меня поджидал мой помощник. У Дани превосходная кожа. Не знаю, как он этого достиг, но он всегда излучает свежесть.
Я знаю, что он меня очень уважает и всегда старается посылать мне широкую улыбку. У него есть галерея из двенадцати или тринадцати улыбок, хотя в тот день его кожа казалась потускневшей, а улыбка больше походила на гримасу озабоченности. А лицо выражало смятение.
Он с беспокойством посмотрел на меня зелеными глазами.
Я вышел из такси. Таксист рванулся с места, как только я захлопнул дверцу. Еще немного, и он бы утащил меня. Наверняка его разозлило, что я не оставил чаевых.
— Он там, — сообщил мой помощник, как только уехало такси. — Не знаю, какой он из себя, но начальство хочет, чтобы ты с ним немедленно увиделся. Все ужасно нервничают.
— Он что, зеленый, крошечный, с антеннами и огромными глазами? — пошутил я.
— Нет, — ответил Дани без улыбки.
Мы сели в другую машину и направились к офису. Я был совершенно спокоен. Я только думал, что должен закончить картину о сексе прежде, чем прибудет труп моей матери, прежде чем я посмотрю в ее безжизненные глаза.
На самом деле я их еще не видел, и потому вполне мог закончить свою трилогию.
Я понимаю, это выглядит глупо. Мне предстояло встретиться с первым пришельцем, прибывшим на планету Земля, а мои мысли были заняты картиной о сексе.
7
НЕ ЗНАЮ, ТО ЛИ ДАР НАШЕЛ МЕНЯ, ТО ЛИ Я ЕГО
Мне очень нравился короткий путь от входа до центрального офиса. Как только я садился в машину, водитель, шестидесятилетний перуанец с молодой душой, всегда ставил диск группы «Кренберрис». И улыбался мне, сверкнув двумя золотыми зубами.
Однажды он признался, что раньше они принадлежали его отцу. Когда тот умер, он вырвал их, потом попросил убрать два своих здоровых зуба и вставил себе отцовские.
— Теперь мой отец во мне, — сказал он мне однажды, улыбаясь в зеркале заднего вида и демонстрируя золотые отцовские зубы.
— Уверен, он бы тобой гордился, — ответил я.
— Не думаю, — ответил он. — Кроме этих зубов, в нем не было ничего блестящего. На остальное не стоило смотреть, он был довольно темной личностью.
Мы больше никогда не возвращались к разговору о зубах, но каждый раз, когда он улыбался, я испытывал к нему симпатию.
Мне нравятся люди, от которых на душе становится теплее. Непонятно, как это у них выходит, они не прилагают к этому никаких усилий. Что-то вроде одного из тайных кодов «Майкрософта». Ключ известен лишь создателю.
Есть прекрасная китайская пословица: «Не открывай лавку, если не умеешь улыбаться». Мой перуанец мог бы открыть сотню супермаркетов.
Дани по-прежнему очень нервничал. Его кожа на глазах теряла свежесть. Он подал знак перуанцу, и улыбка последнего исчезла за черным стеклом, отделившим нас от него и музыки «Кренберрис».
— Слушай, это правда, что передали в новостях? — Я решился сделать первый шаг.
— Да. Он у нас. Они хотят, чтобы ты с ним пообщался, использовал свой дар и сказал, действительно ли он тот, за кого себя выдает, — ответил Дани, стараясь, как обычно, чтобы слово «дар» в его устах звучало не слишком необычно.
Я задумался. Неизвестно, сработает ли мой дар в присутствии пришельца. Мне оставалось лишь надеяться. Хотя мой дар никогда меня не подводил, я чувствовал себя не в форме.
Почти полминуты Дани почтительно молчал, но вскоре прервал мои размышления:
— Ты уже отказался от сна?
Я не ожидал, что наша беседа примет столь неожиданный оборот. Вероятно, он хотел, чтобы я расслабился. Я вынул из кармана две ампулы и показал ему. Он посмотрел на них так алчно, как будто это были булочки во времена Великой депрессии. Вероятно, он никогда не видел их вблизи.
— Настоящие? — спросил он, по-кошачьи нежно лаская их.
— Судя по цене, да.
— А почему ты ими не воспользовался?
— Не знаю, момент был неподходящий.
— А для кого вторая? — спросил он, возвращая ампулы, борясь с искушением их использовать.
Да, я забыл вам сказать, что при покупке одной ампулы тебе всегда дарят вторую. Это никак не связано с предложением продать две штуки по цене одной, все объясняется производственными соображениями. Для изготовления одной ампулы требуется столько же сырья, сколько для двух. И получалось, что вторую вам как бы дают в подарок.
Я пытался доказать, что мне не нужна вторая ампула и я предпочел бы получить скидку, но напрасно. По правде говоря, я не задумывался о том, о чем спросил Дани. Я не знал, кому отдать вторую.
— Хочешь ее получить? — спросил я.
Я знаю, что он хотел покончить со сном. Он говорил об этом раз сто, но это было ему не по карману.
— Я не могу за нее заплатить, — ответил он, как всегда покраснев, когда его неумеренно хвалили.
— Я ее не продаю, Дани, я ее тебе дарю.
— Мне очень жаль, но я не могу за нее заплатить, — повторил он, опуская темное стекло. — У входа тебя ждет шеф, он хочет поговорить с тобой до того, как ты увидишь пришельца.
Он произнес слово «пришелец» одновременно с полным исчезновением стекла. Я знаю, что не должен был спрашивать его — мы были недостаточно близки, — но не удержался.
— Ты называешь его пришельцем?
Дани не знал, отвечать мне или нет, он посмотрел на перуанца, затем на меня и, вероятно, решил, что опасность утечки информации минимальна или что она не представляет особой ценности.
— Да, так его решили называть. Пока не подтвердится его происхождение, он останется «пришельцем».
Машина затормозила. Мы подъехали к центральному зданию. Сбоку от машины я увидел ботинки шефа.
Я ждал, чтобы Дани открыл дверцу, но он медлил, как будто хотел сказать мне что-то еще. Я посмотрел на него, как бы вызывая на откровенность. Но Дани все не решался, и с каждой секундой в ботинках шефа ощущалось все большее волнение и нетерпение. Он словно выбивал чечетку.
— Спасибо за предложение, — выдавил он из себя наконец и вновь залился краской. — Ты знаешь, в этой жизни нет ничего более желанного, чем перестать спать. Дай мне два часа, чтобы собрать немного денег. Если сумма тебя устроит, я куплю вторую ампулу.
Он так быстро распахнул дверцу, что я не успел ответить. Меня восхищает беззащитность Дани. Прежде чем выйти из машины, я улыбнулся перуанцу.
— По-моему, этот пришелец инопланетянин, — сказал он мне, улыбаясь. — Желаю удачи, посмотрим, что вам удастся узнать с вашим даром.
Я всегда подозревал, что от этого темного стекла мало толку. Когда мы его подняли, я слышал дыхание перуанца, ловившего каждое наше слово. Он усваивал информацию, обрабатывал ее и, наконец, смотрел на нас, пока мы думали, что он ничего не видит и не слышит.
Хотя вам, наверно, все равно, слышал ли нас перуанец через стекло или нет. Наверно, вас сейчас интересует совсем другое: что представляет собой мой дар? Чем я занимаюсь? Чем зарабатываю себе на жизнь?
Живопись, как вы, вероятно, догадались, всего лишь мое хобби, так и не ставшее профессией. Я думаю, нет ничего более трудного, чем признаться, что твои художественные способности не помогли тебе стать профессионалом.
Есть нечто удручающее и печальное в мысли о том, что ты оказался среди тех, у кого работа не связана с творчеством.
Но это не означает, что я забросил живопись. В свободное время я по-прежнему творю. Хотя не по-настоящему, не на холсте, а в воображении. По правде говоря, я часто предоставлен сам себе. Моя работа отнимает у меня не слишком много времени и весьма необычна.
Не знаю толком, то ли дар нашел меня, то ли я его.
— Мы многого ждем от тебя, Маркос, — сказал шеф, как только я вышел из машины.
И тут же пожал мне руку так крепко, что я почувствовал, что он вот-вот сломает мне два пальца.
Мой шеф, шестидесятилетний бельгиец, бывший олимпийский чемпион по стрельбе из лука. Я всего один раз видел, как он стреляет. Когда он взялся за лук, на его лице появилось выражение абсолютного счастья. Меня восхищают лица, дышащие страстью.
