В глубине недостроенного дома гуляло эхо. Где-то трещали доски, что-то шуршало, постукивало.
– Здесь, видать, домовик поселился, – объяснил толстяк. – И балует! Раньше хозяев местечко облюбовал.– А ну тихо! – опять насторожился Игореха.
Он испуганно замолчал и бросил карты на стол. Послышался скрип. Парень потянулся за пистолетом.
– Ты входную дверь запер, когда бутылку из машины брал?
– Кажись, запирал...
– Пойду, блин, проверю, – прошептал Игореха, досылая патрон в патронник.
– Только не шуми понапрасну.
– Не учи ученого!
Игореха крадучись выскользнул в темный коридор. Гога проглотил остатки водки в стакане и сморщился. Гадость! Дешевка... В сельских магазинах водку лучше не брать. Паленая. Они с Игорехой все-таки нарушили запрет на спиртное и позволили себе расслабиться. Нервы беречь надо.
В коридоре напарник задел ногой пустую банку изпод краски, и та громыхнула. Парень ойкнул от неожиданности – эхо подхватило его испуганный возглас. Гога сдержал смешок. Трусоват Игореха, поджилки слабые... сам себя стращает.
Прошло несколько минут, а напарник не возвращался. На диване валялся его отключенный мобильный. Предосторожность, на которой настоял толстяк. Из холла раздался звук, как будто упал мешок с мусором. Игореха, похоже, опять обо что-то споткнулся – отходы были повсюду: обрезки гипсокартона, доски, обломки плитки, мотки проволоки. В темноте немудрено ногу подвернуть или растянуться.
Внутренние работы в коттедже были приостановлены по причине денежных затруднений у хозяев. Какие-то проблемы с кредитами. Правда, основные коммуникации успели подвести, оштукатурили стены, подшили потолки, вставили двери и окна. А главное – в доме соорудили глубокий подвал. Гоге повезло, что бывший кореш Игореха устроился здесь охранником. Они случайно встретились, решили возобновить дружбу. Ни одна живая душа не стала бы искать Гогу в этой глуши...
«Хозяева сюда часто наведываются?» – первым делом спросил он у Игорехи.
«Не-а. Они вообще типа в бега подались. Пока банк их трясет за кредит, не появятся!»
«Кто ж тебе платит?»
«Дали наперед за полгода... а там видно будет... У них тут стройматериалов на кругленькую сумму осталось. Без охраны растащат, блин!»
«Собака твоя?»
«Ихняя! Типа специальную школу проходила... еле приучил к себе. Злобная псина! Видит, что я ее кормлю, вот и признала за своего. А то я эту зверюгу из вольера не выпускал. Боялся!»
Игореха оказался на мели и охотно согласился подзаработать. Хлипкий из него получился подельник, ну да другого искать было некогда.
Стойкий запах цементной пыли, шпаклевки и краски сначала докучал Гоге.
«Ничего, принюхаешься, – успокоил его Игореха. – Я уже почти не замечаю. Не выветривается, блин! Зимой все закрыто было, закупорено. Я в подвале жил, топил электрокамин... там стены типа не промерзают».
«Однако где его носит так долго? – подумал толстяк и с сожалением поднялся с продавленного дивана. – Пошли дурака Богу молиться...»
Второго пистолета у сообщников не было. Поэтому Гога вооружился куском арматуры и выглянул в коридор. Свет решил не зажигать: лампочки в гостиной хватало, чтобы видеть на несколько метров вперед. Пусто... вон и банка перевернутая валяется. А Игореха, видать, во двор вышел.
Коридор вел в большой полукруглый холл, где хранились куски жести и ящики с отделочным камнем. Толстяк, отчего-то стараясь ступать на цыпочках, подкрался к арке, которая заменяла дверной проем, и замер, прислушиваясь. Безмолвный мрак окутал его... Глаза постепенно привыкали, и в этом мраке начали проступать очертания предметов: штабеля ящиков, кушетка, куча битого кирпича... Черт ногу сломит!
Гога выругался про себя, достал карманный фонарик. Не хватало еще грохнуться и набить шишку. Тонкий белый луч лег на пол. Толстяк оторопело попятился...
Игореха лежал на грязном полу, навзничь, раскинув руки и неловко подогнув одну ногу. Пистолет выпал и валялся рядом. Гога стоял, затаив дыхание. В тишине было слышно, как шумят во дворе березы... Ничего не происходило. Он сделал пару осторожных шагов, опустился на корточки и дотронулся до запястья приятеля. Пульс слабый, но бьется... Наверное, падая, Игореха ударился головой о ящики. Недотепа! Что теперь с ним делать?
Этот невысказанный вопрос был последней мыслью, после которой на затылок толстяка что-то обрушилось, и его сознание померкло...
Португальская торговая колония Софала в Южной Африке. XVI век
Монах-доминиканец не удивился, когда его посреди ночи позвали к умирающему. Африканский климат для европейца тяжелое испытание. Людей косит ненасытная лихорадка, да и здешняя пища оставляет желать лучшего.
Монах молча отправился за провожатым к жилому зданию внутри форта. Привозного камня не хватало, и все постройки, кроме самой крепости и торговой фактории, сооружались из дерева.
– Он хочет исповедаться, – сообщил монаху провожатый. – Говорит, что не дотянет до утра. Ты готов выслушать его?
– Это мой долг.
– Если боишься заразиться, не подходи близко.
– Негоже слуге Господа трепетать от чего бы то ни было. На все Его воля...
Монах толкнул дверь и оказался в маленькой комнатке, освещенной огнем свечи. Умирающий лежал на спине, дыхание с хрипом вырывалось из его легких. Он был в беспамятстве.
– Видишь, господину совсем худо...
– Оставь нас, сын мой, – обернулся монах к провожатому.
Тот послушно скрылся за дверью, но уходить не торопился. Так и застыл, приложив ухо к щели между досками. Было слышно, как бегают по стенам ящерицы.
Монах принялся читать молитвы... слова сливались в заунывное бормотание. Наконец он подошел к ложу умирающего и наклонился над ним. Тот пришел в себя, его веки приподнялись, дыхание выровнялось...
– Хвала Всевышнему... я не умру без покаяния...
– Нет, сын мой! Господь милостив... он даст тебе сил для исповеди...
Речь умирающего была бессвязной и часто прерывалась. Монах с трудом улавливал смысл. Оказывается, больной совершил тяжкий грех, убив своего соотечественника. Удивляться этому не приходилось. Нравы в колонии царили жестокие.
– Ты убил его в драке? – спросил доминиканец.
– Нет... я перерезал ему горло, когда он спал... из-за... золота... а ведь он... считал меня другом...
– У него было много золота?
– Нет... всего одна бляшка... такая... круглая штуковина...
Провожатый за дверью весь превратился в слух.
– Из-за одной бляшки ты лишил жизни человека?
Монаху подобало выслушать покаяние с бесстрастием и смирением, однако он слишком увлекся. Он ведь тоже был одним из авантюристов, прибывших в Софалу не по велению сердца, а влекомых алчностью. Даже сутана не уберегла его от соблазна быстрого обогащения. Ведь сам Васко да Гама считал Софальскую гавань легендарной страной Офир, откуда царь Соломон черпал свои баснословные богатства. Великий мореплаватель знал, что говорил, называя эти берега владениями царицы Савской. Где-то здесь, в глубине лесов за фортом, прячутся неиссякаемые золотоносные рудники...
– Его покарала десница Господня... – вырвалось у больного. – Он сам... убил одного араба... из-за той же бляшки. Араб хвастался... что знает тайну... царицы Савской... и показывал бляшку... Хотел, чтобы мы... помогли ему отыскать... рудник...
– Значит, твой друг убил того араба... и отобрал у него бляшку?
– Да... а потом я... поступил так же с ним... Жадность затмила... мой разум...
– Ты сожалеешь о содеянном?
– Со... сожалею...
– Господь простит тебя!
Лицо умирающего просветлело – грех его будет отпущен и он избежит адских мучений.
– Где же сей злополучный предмет, из-за которого ты чуть не погубил свою душу? – спросил монах.
Но ему не суждено было получить ответа. Лежащий перед ним человек потерял сознание и вскоре скончался. Доминиканец до последней минуты находился рядом, читая молитвы во имя спасения несчастного. Когда же тот вытянулся и затих, монах воровато оглянулся на дверь и, отбросив всякий стыд и страх заразиться опасной болезнью, ощупал покойника и обшарил его постель. Бляшку больной держал под подушкой, боясь таких же нечистых на руку людишек, как сам. Вещица была зашита в кожаный футляр вместе с портретом молодой дамы, выполненным на миниатюрном овале, покрытом лаком.
– Две красотки не могут претендовать на сердце одного мужчины! – ухмыльнулся монах, любуясь драгоценной добычей. – Я облегчу вашу участь!
Золотую бляшку он спрятал под сутаной, а портрет положил у изголовья покойника.
