Должно быть, прошло двадцать пять лет. Или даже тридцать. Я возвращалась нечасто; а вы бы стали? Я увидела ее на улице, она толкала детскую коляску, в которой был не ребенок, а большой мешок с кучей грязной одежды, торчавшей наружу: детская футболка с пятнами рвоты, что-то длинное и ползучее, вроде рукава спортивного костюма, уголок грязной простыни. Сразу подумалось: вот зрелище, способное радовать глаз, кто-то еще ходит в прачечную! Надо непременно рассказать маме. Чтобы она имела повод ответить — мол, чудеса никогда не прекращаются.
Я не могла с собой совладать. Я пошла за ней и окликнула:
— Мэри Джоплин?
Она прижала детскую коляску к себе, точно защищая, прежде чем обернуться: только голова повернулась, взгляд через плечо, настороженный. Лицо, лицо женщины в начале среднего возраста, утратило четкость, как воск, ждущий движений мастера, который придаст ему форму. Промелькнула мысль: нужно очень уж хорошо ее знать раньше, чтобы узнать сейчас, нужно провести с нею рядом много часов, наблюдая вблизи. Кожа ее обвисла складками, и в глазах Мэри почти ничего не отражалось. Я ждала, пожалуй, паузы, дефиса, тире, содержательного молчания, за которым последует вопрос… Это ты, Китти? Она наклонилась над коляской, поправила мешок с бельем, погладила его, как бы успокаивая. Потом повернулась ко мне спиной и едва заметно кивнула. Признание легким кивком — чего еще желать.
Ему было сорок пять, когда его брак окончательно приказал долго жить — в теплый осенний денек, последний в череде отличных дней для барбекю. Все, что произошло в тот день, никак не входило в его планы, не вытекало из намерений, хотя позднее стало очевидным, что каждый кусочек грядущей катастрофы идеально лег на отведенное место в пазле судьбы. Прежде всего это касалось Лоррейн, которая стояла у громоздкого американского холодильника, поглаживая матовые стальные дверцы кончиком наманикюренного пальца.
— Ты не пробовал забираться внутрь? — спросила она. — Ну, когда по-настоящему жарко?
— Это рискованно, — ответил он. — Дверца может захлопнуться, и все.
— Джоди бы тебя выпустила. Когда соскучилась.
— Джоди по мне не скучает. — Он произнес фразу не задумываясь, но в следующий миг сообразил, что это чистая правда. — И потом, настолько жарко еще не было.
— Разве нет? Жаль. — Она потянулась, затем поцеловала его в губы.
В ее руке по-прежнему был стеклянный бокал с вином, и он ощутил прикосновение стекла, холодного и мокрого, к своей шее; потом холодок вместе с бокалом пополз вниз по спине. Он прижал Лоррейн к себе, движением, исполненным благодарности, обхватил обеими руками ниже поясницы. Она что-то пробормотала, вытянула руку, чтобы поставить бокал, наконец сосредоточилась на нем целиком, жадно раскрыла губы.
Он всегда знал, что она доступна. Только до сих пор не заставал ее в полном одиночестве, в теплый денек, раскрасневшуюся от трех бокалов португальского зеленого вина[9] и потому слегка нетрезвую. Она не бывала одна — Лоррейн из тех девушек, кого всегда окружают другие девушки, чуть ли не толпой. Общительная, добрая, участливая, она относилась к людям, которых легко любить. Она изъяснялась забавными фразами, вроде: «Так грустно, когда тебе звонят после киша[10]». От нее вкусно пахло, всякими кулинарными ароматами: сливой, ванилью, шоколадом.
Он отпустил ее и, когда ослабил хватку, услышал цокот крохотных каблучков по полу. «Ты моя куколка», — проговорил он. Выпрямился во весь рост. Он отлично представлял выражение собственного лица, с каким смотрит на нее сверху вниз: чуть удивленно, нежно, весело; он с трудом узнавал себя. Ее глаза все еще были закрыты. Она ждала, чтобы он поцеловал ее снова. На сей раз он обнял ее более изящно, руки легли на талию, она приподнялась на цыпочках, язык дразняще соприкоснулся с языком. Медленно и аккуратно, подумалось ему. Никакой спешки. Но затем вдруг его рука скользнула по ее спине, будто обзавелась своей волей. Пальцы почувствовали ремешок бюстгальтера. Но движение плеч туда-сюда подсказало ему — не сейчас, не здесь. Тогда где? Они вряд ли смогут улизнуть от гостей и уединиться наверху.
Джоди наверняка бродит по дому. Он догадывался — и правильно, как выяснилось позже, — что она может ввалиться в любой момент. Она терпеть не могла вечеринки, с их дверями нараспашку и гостями, блуждающими между домом и садом. Ведь в дом могут проникнуть чужаки — или осы. А вам бы все стоять на пороге, дымить сигареткой и мило болтать ни о чем. Дождетесь, что вас ограбят, прямо там, где вы стоите. Нацепив на нос очки, она, верно, проталкивается мимо многочисленных гостей, которые хохочут, передают друг другу мобильные телефоны, гостей, которые в кои-то веки желают расслабиться и насладиться приятным вечером. Люди доставляли ей удовольствие, если быстренько допивали свое спиртное и возвращали пустые бокалы. Если они так не делали, она спрашивала в лоб: «Простите, я могу забрать?» Порой они выстраивали для нее целые башни из бокалов, услужливо подавали со словами: «Вот, пожалуйста, Джоди». Они добродушно улыбались ей, довольные тем, что так просто помочь конкретному человеку с его хобби. Она странствовала по дому и саду, словно постоянно пребывая в некоем собственном мирке, спиной ко всем, лицом к посудомоечной машине. Для нее не было ничего сверхъестественного в том, чтобы заполнить машину и запустить программу мойки едва ли не через час после окончания вечеринки. Придет время, с наступлением сумерек, когда дамы сделаются сентиментальными, а их мужья — хвастливыми и воинственными, когда начнутся перебранки из-за частных школ, умения водить и разрешений на парковку; и тогда, как она частенько повторяет, чем меньше стекла вокруг, тем лучше. Он всегда ей отвечал — можно подумать, у нас гулянка в пабе и драка из-за наследства. И добавлял: «Ради бога, женщина, положи уже этот спрей против ос!»
Все это он думал, пока лобызал Лоррейн. Та же, продолжая тереться носом, расстегнула пуговицы его рубашки, провела ладонью по теплой груди — и позволила своим пальцам замереть на его сердце. А если Джоди зайдет — вот что он как раз собирался тихо спросить; но решил не устраивать сцену, глубоко вдохнул и превратил поцелуй в настоящий французский. Потом, когда гости разойдутся по домам, он все объяснит: она сама, как говорится, ослабила поводья. Он мужчина в расцвете сил и должен брать свое. В конце концов, это ведь он, и никто другой, сумел завлечь ее в укромный уголок. Он действовал как надо, превосходя все ожидания, какие только у нее могли быть, и его упорство сблизило их, как упорство нынешнего кризиса приближает чертову рецессию; кто вправе сказать то же самое о себе? И потом, он вовсе не намерен лгать. «Это не улица с односторонним движением», — так он ей скажет. Она свободна, и он тоже. Она, вероятно, ищет приключений. Что ж, можно считать, что нашла.
Он опустил голову и прошептал на ушко Лоррейн:
— Когда я тебя возьму?
— Как насчет вторника на будущей неделе? — ответила она.
Именно в этот миг вошла его жена, остановилась в дверном проеме. Оголенные руки свисали, точно поникшие стебли, очки сползли на кончик носа двумя прозрачными овалами. Лоррейн жарко дышала на его груди, но потом, должно быть, почувствовала неладное. Она попыталась высвободиться, пробормотала: «О черт! Это Джоди, прыгай в холодильник». Он не хотел расставаться с нею, удержал ее за локти и свирепо глянул на жену поверх пушистой головки Лоррейн.
Джоди сделала шаг или два вперед. Остановилась, не сводя с них глаз, и словно оледенела. Воздух полнился тонким звоном от бокалов в ее дрожащих руках. Она молчала. Ее губы шевелились, будто пытаясь что-то произнести, но слышался только сдавленный писк.
Затем ее пальцы разжались. Пол устилала кафельная плитка, стекло разлетелось вдребезги. Грохот, крик другой женщины, искры света у ног; все вместе словно пробудило Джоди от оцепенения. Она хрипло выдохнула, оперлась правой рукой, уже опустевшей, о столешницу; потом медленно встала на колени. «Осторожнее», — предостерег он. Она погрузилась в осколки так плавно, будто те были атласными, а не стеклянными, снегом, а не стеклом, и кафель сверкал под лампами этаким ледяным полем, каждая плитка выпячивала выпуклые края, каждую испещряли тени, робкие, как дыхание. Она фыркнула. Выглядела «поплывшей», пережившей сотрясение мозга, как если бы разбила зеркало, воткнувшись в него головой. Вытянула левую руку, ладонь вся в порезах, густые ручейки крови заполняют линии. Она покосилась на свою ладонь почти мимоходом и внезапно словно поперхнулась. Аккуратно уселась на мягкое место. И упала на бок, раскрыв рот.
Он наступил на стекло, стремясь ее подхватить, и стекло хрустнуло под ногами, как лед. Он подумал, что надо ее ударить, что она притворяется, чтобы его напугать, но рука, которую он схватил, была вялой и тяжелой, а когда он закричал: «Господи Боже, Джоди!» — она не отреагировала; он резко повернул ее голову, чтобы заглянуть в лицо, и увидел, что ее глаза подернулись поволокой.
