— Когда-нибудь ты поймешь, что ты наделала, и раскаешься, — сказала мать Анхелика. — А не раскаешься — попадешь в ад, окаянная.
Воспитанницы спят в мрачном помещении с голыми стенами, длинном и узком, как туннель. Все три окна выходят на Ньеву, а единственная дверь — в широкий внутренний двор миссии. К стенам прислонены брезентовые койки, которые воспитанницы раскладывают на ночь и складывают, когда встают. Бонифация спит на деревянной кровати по другую сторону двери, в каморке, которая как бы вклинивается между спальней воспитанниц и внутренним двором. Над кроватью распятие, а возле нее сундук Кельи монахинь находятся на другом конце двора, в главном здании — белом строении с двускатной крышей, множеством симметрично расположенных окон и крыльцом с деревянной балюстрадой. Рядом с главным зданием — столовая и классная, где воспитанниц учат говорить по-испански, читать по складам, считать, шить и вышивать. Уроки закона Божьего и морали проходят в часовне. В углу двора — нечто вроде сарая, примыкающего к саду миссии; высокая труба краснеет среди ветвей, выглядывающих из-за стены Это кухня.
— Ты была еще вот такая, — показала начальница, — а уже можно было догадаться, что из тебя вый дет. Ты знаешь, о чем я говорю, не так ли?
Бонифация повернулась на бок, подняла голову и посмотрела на начальницу, державшую руку на полметра от пола. Из сада доносился гомон попугаев. За окном темнело, и уже были едва различимы переплетающиеся ветви деревьев. Бонифация приподнялась, опершись на локти: нет, она не знала.
— И обо всем, что мы для тебя сделали, ты тоже не знаешь, да? — взорвалась мать Анхелика, ходившая взад и вперед со сжатыми кулаками. — Ты не знаешь, какой ты была, когда мы тебя подобрали?
— Как же я могу знать, — прошептала Бонифация. — Ведь я была еще совсем маленькая, мамуля, я ничего не помню.
— Обратите внимание, мать, каким она голоском говорит, можно подумать, тихонькая, послушная, — взвизгнула мать Анхелика. — Думаешь, тебе удастся меня провести? Будто я тебя не знаю! И сколько раз тебе говорить, чтоб ты не смела называть меня мамулей.
После вечерни монахини идут в столовую, а воспитанницы во главе с Бонифацией направляются в спальню. Они раскладывают койки, и, когда они ложатся, Бонифация гасит плошки со смолой, запирает дверь на ключ, преклоняет колени перед распятием, молится и укладывается спать.
Ты бегала в саду, копалась в земле и, как только находила червяка, гусеницу, совала их в рот, — сказала начальница. — Ты вечно хворала, а кто тебя лечил и ухаживал за тобой? Тоже не помнишь?
— И ты ходила голой, — крикнула мать Анхелика, — и тебе это было по нраву, потому что стоило мне надеть на тебя платье, ты его срывала с себя и разгуливала на людях, не прикрыв срам, а тебе было уже лет десять, не меньше. У тебя были дурные задатки, окаянная, тебе нравились одни только гадости.
Сезон дождей кончился, и темнело быстро; сквозь путаницу ветвей и листвы в окно уже были видны заискрившиеся на небе звезды. Начальница в суровой позе сидела на мешке с зерном, а мать Анхелика ходила взад и вперед, потрясая кулаком, и, когда сползал рукав сутаны, из него по локоть высовывалась рука, как тонкая белая гадючка.
— Я и представить себе не могла, что ты способна на такую вешь, — сказала начальница. — Как это случилось, Бонифация? Зачем ты это сделала?
— И тебе не пришло в голову, что они могут умереть с голоду или утонуть в реке? — сказала мать Анхелика. — Что они простудятся? Ты ни о чем не подумала, разбойница?
Бонифация всхлипнула. В кладовой стоял густой и пряный запах земли и влажных от росы растений, все усиливавшийся по мере того, как сгущались сумерки. Казалось, этот ночной запах проникает через окно вместе со стрекотом сверчков и цикад, который был уже отчетливо слышен.
— Ты жила, как звереныш, а мы дали тебе дом, семью и имя, — сказала начальница. — И мы дали тебе Бога. Это для тебя ничего не значит?
— Тебе нечего было есть и не во что одеться, — проворчала мать Анхелика, — а мы тебя кормим, одеваем, воспитываем. Зачем ты так поступила с девочками, злодейка?
Время от времени все тело Бонифации содрогалось от рыданий. Покрывало у нее сбилось, и гладкие волосы упали на лоб.
— Перестань плакать, Бонифация, — сказала начальница. — Говори же, наконец.
Миссия просыпается на рассвете, когда стрекот цикад сменяется пением птиц. Бонифация входит в спальню, звоня в колокольчик, и воспитанницы вскакивают с коек, читают Ave Maria, надевают пыльники. Потом они разбиваются на группы в соответствии со своими обязанностями: младшие подметают двор, главное здание, столовую, старшие — часовню и классную. Пятеро воспитанниц несут лоханки с мусором во двор и там дожидаются Бонифацию. Во главе с нею они спускаются по тропинке, проходят через площадь Санта-Мария де Ньевы, пересекают поле и, не доходя до хижины лоцмана Ньевеса, сворачивают и идут по стежке, вьющейся между капанахуа, чонтами и чамбирами и ведущей в маленькое ущелье, которое служит сельской свалкой. Раз в неделю люди алькальда Мануэля Агилы разводят там большой костер и сжигают отбросы. Окрестные агваруны каждый вечер приходят сюда, и одни копаются в мусоре в поисках объедков и домашней рухляди, а другие кричат и размахивают палками, отгоняя плотоядных птиц, которые алчно парят над ущельем.
— Неужели тебе безразлично, что девочки опять будут жить в сраме и грехе? — сказала начальница. — Что они забудут все, чему научились здесь?
— Душа у тебя по-прежнему языческая, хотя ты говоришь по-христиански и уже не ходишь голой, — сказала мать Анхелика. — Ей это не только безразлично, мать, она для того их и выпустила, чтобы они снова стали дикарками.
— Им хотелось уйти, — сказала Бонифация. — Они вышли во двор и подошли к калитке, и по их лицам я поняла, что им хочется уйти вместе с теми двумя, что прибыли вчера.
— И ты им потрафила! — закричала мать Анхелика. — Потому что ты на них злилась! Потому что из-за них тебе приходилось работать, а ты не любишь работать, лентяйка! Окаянная тварь!
— Успокойтесь, мать Анхелика, — сказала начальница, вставая.
Мать Анхелика приложила руку к груди, провела ладонью по лбу: ложь выводит ее из себя, она очень сожалеет, мать.
Так получилось из-за тех двоих, которых ты привезла вчера, мамуля, — сказала Бонифация. — Я не хотела, чтобы и остальные ушли, я собиралась отпустить только этих двоих, потому что мне стало их жаль. Не кричи так, мамуля, а то захвораешь, когда ты злишься, на тебя всегда нападает хворь.
К тому времени, когда Бонифация и воспитанницы, ходившие на свалку, возвращаются в миссию, мать Гризельда со своими помощницами успевает приготовить завтрак: фрукты, кофе и булки собственной выпечки. После завтрака воспитанницы идут в часовню, занимаются священной историей и катехизисом и учат молитвы. В полдень они возвращаются на кухню и под руководством розовощекой, хлопотливой и словоохотливой матери Гризельды готовят обед, который состоит из овощного супа, рыбы, маниоковой каши, хлебцев и дистиллированной воды. После обеда воспитанницы могут часок побегать по двору или посидеть под деревом в саду. Потом они идут в классную. Новеньких мать Анхелика учит испанскому языку, алфавиту и цифрам. Начальница ведет уроки истории и географии, мать Анхела преподает рисование и рукоделие, а мать Патросиния — математику. Под вечер монахини и воспитанницы читают молитвы в часовне, после чего девочки снова разбиваются на группы для работы на кухне, в саду, в кладовке, в столовой. Ужин у них более легкий, чем завтрак.
Чтобы уговорить меня, они рассказывали мне о своих родных местах, — сказала Бонифация. — Они сулили мне все на свете, и мне стало их жалко, мать.
— Ты даже врать не умеешь, Бонифация, — сказала начальница с возмущенным жестом и снова сложила руки, мелькнувшие в синеватом сумраке, как белые птицы. — Девочки, которых мать Анхелика привезла из Чикаиса, не говорят по-христиански. Видишь, как ты напрасно грешишь?
— Я говорю по-язычески, мать, только ты этого не знала. — Бонифация подняла голову, и из-под шапки волос на миг блеснули два зеленых огонька. — Я слушала изо дня в день, как девочки говорят между собой по-своему, вот и сама научилась, а тебе не сказала.
— Врешь, окаянная, — вскричала мать Анхелика, а начальница слегка всплеснула руками. — Смотрите, мать, что она теперь выдумала. Разбойница!
Но тут ее прервало, как дикий вызов, раздавшийся из темноты, рычание, урчание, хрипение, перемежающееся высокими, скрипучими звуками, словно в кладовой притаился зверь, который выдал себя, внезапно рассвирепев.
— Видишь, мамуля? — сказала Бонифация. — Разве плохо я говорю по-язычески?
Каждый день перед завтраком монахини и воспитанницы слушают мессу. Служат ее иезуиты из соседней миссии, обычно отец Венансио. По воскресеньям открываются боковые двери часовни, чтобы на службе могли присутствовать жители Санта-Мария де Ньевы. Местные власти никогда не пропускают воскресную мессу, а иногда приходят и окрестные крестьяне, каучеро[18] и полуголые агваруны, которые теснятся в дверях. По вечерам мать Анхелика и Бонифация приводят воспитанниц на берег реки и позволяют им плескаться в воде, ловить рыбу, лазить на деревья. По воскресеньям завтрак бывает более обильным, чем в будни, и обычно включает мясо. Воспитанниц в миссии около двадцати, в возрасте от шести до пятнадцати лет. Все они агварунки. Впрочем, иногда среди них оказывается девочка из племени уамбисов или даже шапра. Но это случается нечасто.
