Дэвид в этой суете не принимал никакого участия. Он был смертельно пьян. Шатаясь, он слонялся между столиками и креслами, проливая на пузо из наклонённого бокала кроваво-красный коктейль. За пять минут гости разделались с десертом и с видимым облегчением стали прощаться.
Толпа схлынула, и дом показался неестественно большим и тихим. Дэвид стоял, прислонившись к стене, и непрерывно икал. Его наряд был щедро расцвечен пятнами от пролитого соуса и напитков, к животу прилипла макаронная шестерёнка. Я собралась уже ускользнуть в свою светёлку, но не успела. Всегда корректный и джентльменистый, Дэвид танком пёр на меня. Он расставил руки и, ежесекундно громко рыгая, пытался заключить меня в свои пьяные объятия. Я молча пятилась задом, выставив впереди себя подвернувшийся под руку стул. Мы оба хрипло дышали.
Дэвид — от выпитого и от ярости, я — от страха и напряжения. Это была не погоня, а поединок. Маски приличия сорваны и выплеснулись долго скрываемые эмоции. Дэвиду нужно было наказать тихую своевольную упрямицу, не принимавшую правил игры. Я же ошалела от страха, понимая, что хозяин дома совершенно бесконтролен и взывать к его разуму или порядочности бесполезно. Всегда одетый с иголочки, элегантный и не лишённый обаяния, сейчас он был отвратителен в этой измазанной хламиде, с пьяными бессмысленными глазами. Передо мной уже проносились уродливые сцены насилия с борьбой не на жизнь, а на смерть, с возможным кровавым финалом. Я была готова защищаться до последнего — эта гора мяса со злобным взором, с прилипшими к пузу кровавыми макаронинами вызывала безумный страх и отвращение. Отступая, я резко выставила впереди себя стул, Дэвид наткнулся на него и со страшным грохотом обрушился на пол.
Глядя на неподвижно распростёртое тело, я заскулила от тошного страха, но в ту же минуту в мозгу пронеслось ироничное:
— Ну вот, всё, как в детективе — кровь, труп, полиция, тюрьма.
Но судьба написала для меня иной сценарий, в котором трагедия сменяется фарсом. Когда я, опустившись на колени и замирая от ужаса, исследовала бездыханную тушу, то не обнаружила ни крови, ни закатившихся глаз. Дэвид глубоко и тяжело спал.
Всё, хватит, нагостилась. На меня напало странное лихорадочное возбуждение. Помчавшись в свою комнату, я стала швырять вещи в сумку, не думая ни о том, куда пойду, как выживу в чужой стране, без денег и языка, ни о том, что лучше бы не глупить. Дэвид проспится, и мне надо постараться привыкнуть, приспособиться, выйти за него замуж и узаконить своё пребывание в этом стеклянном доме-аквариуме. Нет! Хватит. Вон отсюда!
Бешеная радость овладела мною — впереди замаячил призрак свободы. Принятое решение придало силы и энергии. Я затолкала в сумку те вещи, с которыми приехала, оставив в шкафу на плечиках все новые роскошные наряды. Немного поколебавшись, взяла лишь купленный Дэвидом купальник, рассудив, что ношеный купальник он вряд ли будет дарить другой невесте, хотя кто их знает, этих миллионеров.
В аэропорт меня привёз русский парень. Когда я, ошалев от ударов собственного сердца и от лая Наташки, вывалилась прямо на проезжую часть, в кромешную темноту, то чуть не была сбита машиной. Завизжали тормоза, и уже лёжа на тёплой земле под огромным придорожным баобабом, я услышала отборный русский мат и потом этот же голос на чудовищном английском произнёс:
— Хау ар ю?
Это было невероятно — впервые на чужбине услышать родную речь. Завизжав от восторга, я буквально повисла на шее своего спасителя — ведь в Америке не принято подвозить случайных попутчиков, а как вызывать такси, я не знала.
Игорь отвёз меня в аэропорт. Он только крутил головой, выслушивая мой сбивчивый рассказ и приговаривая:
— Ну, ты даёшь, девка! Ну, ты и влипла, девка! Билет-то хоть есть обратный?
Взахлёб спеша поделиться своими приключениями с первым же земляком, встреченным на чужбине, я беззаботно махнула рукой:
— Какое домой! Там уже ни денег, ни работы, сплошная безнадёга! В Нью-Йорк и только в Нью-Йорк!
Открытка с очаровательным голубым видом снова возникла перед глазами. Игорь пытался образумить сумасшедшую попутчицу, спрашивал, есть ли у кого остановиться в Нью-Йорке, есть ли у меня деньги? Я только махала рукой:
— Деньги заработаю, пойду няней в любую семью. У меня есть один телефон, позвоню с аэропорта. Заберут, куда денутся, не оставят же на вокзале жить.
Нечаянный спаситель только вздыхал. Он пошёл со мной в здание аэропорта, купил для меня телефонную карточку, рассказал, как ею пользоваться и на всякий случай дал телефон своего нью-йоркского друга. Пожелав удачи, он пошёл к выходу. Я проводила взглядом его квадратную фигуру и, только когда он скрылся за стеклянными дверями, достала блокнот с телефонами.
Прошло всего несколько часов после побега из Майами, а казалось, что я там никогда и не была. Остался позади стеклянный дом, взбалмошный Дэвид, липкая жара, и чудесным образом куда-то исчезла измучившая меня вечная мигрень.
В аэропорту Кеннеди было серо, скучно и грязно, совсем как в Шереметьево. Повеяло чем-то родным и знакомым от луж талого снега на полу, от вида людей, одетых в куртки и пальто. Меня должен был забрать Николай, которому, как могла, описала свою внешность, стараясь быть объективной. До своих знакомых я не дозвонилась, и пришлось воспользоваться номером, который дал добрый Майамский спаситель. Оказывается, Игорь успел ввести в курс дела своего друга, и мне не пришлось долго объясняться и блеять, умоляя о помощи. Николай сразу деловито приказал:
— Я закажу для тебя билет до Нью-Йорка, а ты через полчаса подойди в кассы, покажешь паспорт, а из Кеннеди позвонишь мне, и я за тобой приеду.
Предупредив горячую благодарность, хохотнул:
— Не тушуйся, сестрёнка, за билет деньги отдашь, и долго не загостишься — устроим тебя на работу.
Я не имела представления ни о компьютерах, ни о кредитных карточках и не понимала, как через полчаса билет, купленный в Нью-Йорке, окажется в Майами, и как об этом будет знать строгая служащая в голубой униформе.
В аэропорт Кеннеди я прибыла налегке, с одной сумкой, из которой вытащила хлопковый джемпер и накинула поверх майки. В Майами была такая зверская жара, что, забыв о том, что на дворе, тем не менее, месяц январь, я оставила свою видавшую виды шубку висеть в шкафу среди новеньких шёлковых блузок, белого пиджака и слаксов — подарков Дэвида.
В туалете я остудила пылающее лицо холодной водой, расчесала вставшие дыбом от нервных перегрузок последних часов волосы и вышла в холодный неуютный зал, боясь, что никто за мной не приедет или что мы с Николаем не узнаем друг друга.
Страхи были напрасны — Николай сразу же вычислил меня, не по сезону одетую, загорелую и взвинченную. Ах, как же я была счастлива, несясь в неказистой машине навстречу новой судьбе, которую буду строить сама, не полагаясь на милости чужих и ненужных дядек! Прости, Дэвид, что невольно тебя использовала как средство передвижения!
Вскормленная прекрасными сказками о принцах, одним махом вытаскивающих трудолюбивых золушек и терпеливых ассолей из нищеты и страданий в яркий мир больших возможностей, больших денег и большой любви, я бездумно, как мотылёк, полетела на зов мечты.
У нас любви с Дэвидом, из провинциальной убогости казавшимся мне принцем, не получилось, а без неё стеклянный дом-дворец оказался клеткой, возможность не работать — тяжёлым испытанием, а материальная зависимость — отчуждением и постоянным унижением. Тут уж больше подходит сказка про Дюймовочку, та её часть, как пыталась бедная крошка вырваться из норки отвратительного крота.
Я больше не попадусь в такую ловушку, зная теперь, что между богатством и счастьем нельзя ставить знак равенства, и что есть такие вещи, которые невозможно терпеть даже из-за явной их выгоды.
Жена Николая, Тамара, не разделяла моих восторгов по поводу новой жизни. Она скептически хмыкала и задавала вопросы, чем же так был плох Дэвид. Полученные ответы её не удовлетворяли, они на самом деле выглядели неубедительными и расплывчатыми. Судя по Тамариному мечтательному лицу, уж она смогла бы терпеть прибамбасы Дэвида.
По её просьбе я вновь и вновь описывала дома, где успела побывать, туалеты и образ жизни богачей. Мне уже самой стало казаться, что я совершила глупость, не сумев воспользоваться возможностями жизни с Дэвидом. Неожиданно меня поддержал Николай:
— Молодец, что не стала угождать этому старому хрычу! Думают, что если у них есть деньги, то им можно издеваться над людьми!
Я с упоением уплетала картофельное пюре с сосисками, запихивала в рот куски чёрного хлеба. После двух рюмок водки было тепло в животе и на душе. Всё было безумно родным, привлекательным и вызывало восторг — и вид привычных сердцу многоэтажек со светящимися окнами, и кружащие за окном снежинки, и сама эта квартира, обыкновенная, но нестерпимо милая, и даже проползший по столу таракан вызвал у меня приступ счастливого смеха. Проваливаясь с головой в омут глубокого сна, я услышала тихий шёпот:
