Случилось так, что мой брат в тот момент превратился в Пустоголового и уверенно шел к финишу.
— Жми, Синити, жми! — едва сдерживаясь, издала громкий вопль мама.
Теперь она уже стояла и от волнения отчаянно била в ладоши.
От такого непредсказуемого поворота событий я тоже подался вперед и что-то начал выкрикивать, потому что всем сердцем болел за брата. Он уже опережал пятерых неудачников на расстояние, вселявшее надежду на победу.
Итак, пятьдесят метров пройдены.
Остальные бегуны с трудом поднялись на ноги. Они отставали от Синити на десять метров.
Шестьдесят метров.
Синити вскидывал руки и выбрасывал ноги вперед, будто тонул. Он был все еще впереди.
И вот он уже одолел семьдесят метров.
Соперники силились догнать Синити во что бы то ни стало. Он гордо поднял подбородок, и мы увидели его пунцовое от напряжения лицо.
— Синити, Синити, Синити! — скандировали мы с мамой. — Давай, Синити!
До финиша оставалось восемь метров. Пять метров…
Мой брат никогда так не бегал, и поэтому зрелище, надо сказать, было достойно восхищения. Никогда он не развивал такую скорость. Его ноги при беге расползались чуть ли не на ширину плеч, но он все равно, не теряя равновесия, отталкивался и бежал, бежал. И наконец он бросился всем телом на линию финиша. Финиш!
Мама глухо вскрикнула. Это был клекот раненой птицы.
Синити упал, исцарапав лицо о покрытие беговой дорожки, вместо того чтобы пересечь финишную линию. Он не дотянул до нее тридцать сантиметров. Всего лишь тридцать сантиметров не хватило ему до победы.
Пятерка оправившихся после падения участников пробежала мимо моего лежавшего ничком брата. Не шевелясь, он лежал жалкий, испачканный грязью, уткнувшись лицом в гравий. В конце концов он поднялся через силу и медленно шагнул через линию разметки с поникшей головой.
— Победа была так близко, правда же, мама? — чуть не рыдая, пробубнил я, но мама, глубоко вздохнув, промолчала.
Я никак не мог уразуметь, что все-таки произошло. Зачем он мчался на бешеной скорости и в последний момент… Ведь он самый первый прибежал к финишу и должен был победить, а оказался снова последним. Все эти вопросы вертелись у меня в голове, не давая покоя, но ответа на них не находилось. Я не стал тратить время на рассуждения, потому что настала очередь Пустоголового блеснуть мастерством и обойти на поворотах всех своих соперников.
Даже на стартовой линии Болван красовался в накинутом на плечи кимоно, напоминающем одеяние борца Рикидодзана,[3] в котором тот всегда выходил на ринг. Фактически только после того, как судья пригласил участников на исходную позицию, он наконец снял свой пафосный наряд.
Все же издалека можно было заметить, что он стоял пошатываясь. Кровь отхлынула от его лица, он побледнел как полотно. При этом меня точила мысль, способен ли он покрыть расстояние в восемьдесят метров в таком состоянии.
Как потом оказалось, все мои страхи и треволнения имели под собой основательную почву. Хотя Болван и стартовал так же ярко, как в прошлом году, уже на двадцатом метре дистанции ноги перестали слушаться его, и это напомнило мне вихляющую походку моего пьяного отца. Затем Болван неожиданно сошел с дистанции, вильнув в сторону. И что бы вы думали произошло дальше? Он угодил прямо в палатку с администрацией и распластался непосредственно перед высокими лицами.
Он с таким грохотом рухнул на землю, что я услышал этот гулкий звук с того места, где сидел. Воцарилось тягостное молчание. В течение некоторого времени Болван не шевелился. Потом поле огласил рев толпы, врачи выскочили из своего укрытия и помчались к нашему невезучему герою с носилками. За всеобщей суматохой, царящей на трибунах, я не заметил, как ко мне сзади подкрался Кэндзи.
— Может быть, он умер? — спросил он таким голосом, который не смог скрыть переполнявшее его чувство скорби.
— Какой же он мужественный человек, этот Болван! — заключил я.
Слезы восхищения силой духа всеобщего любимца захлестнули меня, когда я увидел, как он тщетно пытался подняться, несмотря на то что его тело била лихорадка. Я дал себе слово, что поступлю точно так же, в случае простуды или даже диареи, если на кону будет стоять победа в кроссе. Мое сердце сжалось при этой мысли.
— Мамору, посмотри на себя, ты плачешь, — попенял мне Кэндзи, у которого глаза тоже покраснели от слез.
* * *
— Мамору, Синити, идите, — поторапливала нас мама. — Давайте, пора обедать. Вы сегодня потрудились на славу.
Я все никак не мог решить, куда положить свою грамоту. Так и не придумав ничего стоящего, я сидел за столом и нервно теребил награду.
Папа к нашему приходу, как всегда, уже набрался. Его немного развезло, и речь была путаная.
— Папа, я занял первое место. Вот моя грамота, — я искал признания у родного человека.
— Да я уже видел это много раз, хотя все равно ты проявил себя. А теперь ешь, ешь давай.
— Ты мог бы похвалить меня, — не знаю почему, но меня задела холодность отца.
— Хорошо. Ты, Мамору, молодец. Я горжусь тобой.
В тот день после моего замечания папа даже в сильном подпитии оставался необыкновенно милым.
— Синити, отложи, наконец, свою книжку и ступай поешь.
Синити не промолвил ни слова с тех пор, как пришел домой. Он с большой неохотой сел за стол и тихо стал возить палочками по плошке.
— Синити, как прошел твой кросс? — поинтересовался отец, но Синити упорно молчал.
— Ну, так как ты его пробежал, Синити? — настойчиво вопрошал отец.
— Синити первый приблизился к финишу, — вставил я, не в силах терпеть вид надутого брата с его мрачным выражением лица.
— Заткнись, Мамору! — оборвал меня Синити, не поднимая глаз.
— Понимаю… Так значит, ты пришел почти первым, вот оно что.
— Все остальные упали в лужи, но когда Синити вот-вот должен был пересечь финишную линию, он… — взахлеб рассказывал я, но Синити снова рыкнул на меня:
— Я сказал тебе — заткнись!
Хотя Синити грубо перебил меня, он все еще не мог от стыда глаз поднять.
— Я знаю, что ты тоже хотел победить, — тут я вспомнил шоколад Пучеглазой Гран.
— Мамору, успокойся и ешь, — сказала мама, напустив на себя суровый вид, но в ее глазах при этом прыгали смешинки.
Папа тоже улыбнулся, поднеся ко рту чашку сакэ.
— Но, Синити, ты ведь был так близок к финишу, — смягчилась мама.
— Очень, очень близко, — согласился я.
Синити почесал затылок и застенчиво улыбнулся. Судя по его виду, мы решили, что он немного оттаял.
— В следующем году, Синити, ты обязательно победишь, — ободряющим тоном сказал наш отец, а Синити продолжал чесать голову, залившись от смущения румянцем.
Я предполагал, что он сильно сожалеет о том, что не дотянул до финиша. Думаю, его выводил из равновесия вопрос о том, почему остальные бегуны один за другим завалились на дистанции. Моему брату было невдомек, что, может быть, где-то там, в небесной канцелярии, ему дали шанс проявить себя на этом поприще, но он им не воспользовался в полной мере. Я представил себе, как его гложет совесть от этого ужасного промаха при столь удачно сложившихся для него обстоятельствах, приведшего к плачевному, но логическому завершению дня.
— Синити, еще бы чуть-чуть, и ты бы победил, — неустанно твердил я.
— Да, да, еще бы чуть-чуть, — вторил он мне.
* * *
— Синити, ты помнишь свой последний день спорта в начальной школе? Тот злосчастный кросс? Ну помнишь, когда ты почти пересек финиш? — напрямик спросил я брата.
Надо отметить, что я нисколько не сожалел о своей предполагаемой бестактности, потому что хотел освободиться от сомнений, много лет бередивших мою память.
— Ну и вредный же ты! Ну что ты ворошишь прошлое? Думаю, пора забыть обо всем, — вспылил Синити.
Его разрумянившееся от алкоголя лицо теперь уже приобрело свекольный оттенок. Очевидно, он вспомнил тот день во всех подробностях так же живо, как и я.
Каюсь, возможно, на некоторые детали моей памяти и не хватило.
— Интересно, а что сейчас поделывает наш Болван, Синити? Ты знаешь что-нибудь о его дальнейшей судьбе? — Мое любопытство шло рука об руку с щемящей душу ностальгией по ушедшему детству. — Помнишь, он тогда нас так напугал. Знаешь, Синити, когда я вспоминаю наши спортивные праздники, первое, что приходит мне в голову, — это Болван в кимоно с подбоем.
— Неужели ты ничего не знаешь про него? — удивленно изогнул брови домиком мой брат. — К твоему сведению, Болван теперь не кто-нибудь, а президент строительной компании. У них такой представительный офис в четыре этажа прямо у станции Кита-Сэндзю, и судя по всему, фирма идет в гору.
— Неужели? — я на мгновение оцепенел. — А я-то грешным делом подумал, что Болван не мог даже написать свое имя.
