Но женщинам не свойственно долго философствовать. Не успев определиться с линией поведения, они увидели Саймона, торопливо направлявшегося в их сторону. Похоже, неожиданная встреча его ничуть не смутила. Импозантный, в ладно скроенном пиджаке, он энергично махал им рукой. Ни за что не догадаешься, что ему сорок семь лет. Он не усох, не заматерел… Густая с проседью шевелюра лишь добавляла ему обаяния.
— Привет! Моника, хочешь прикупить здесь участок или просто любуешься?
Обычно обе женщины, встречаясь с Саймоном, дружески чмокали его в щеку. Но сегодня приветственный поцелуй получился скомканным. И эта заминка была красноречивей любых слов. Чтобы разрядить обстановку, Саймон поторопился продолжить:
— Хороший день! Только что совершил отличную сделку — продал песок этим лягушатникам, очень удачно получилось.
— А я и не знала, что ты в Париже. Фонтенбло не самое подходящее место для продажи песка.
— Ты ж говорил на Оукмор-роуд, что продаешь песок арабам, — встряла Белинда. И пока все натужно изображали веселье, добавила: — Поужинаем вместе? Заодно встречу отметим.
— Жалко, что ты не взял с собой Ричелдис, — колко бросила Моника, — или она тоже здесь?
— Я бы с радостью составил вам компанию, — замялся Саймон, — но мне надо выгулять парочку тутошних партнеров, сами понимаете… дела.
— Ты здесь проездом? — Моника пошла напролом.
— Завтра возвращаюсь в Англию.
— Тогда поедешь с нами на автобусе в Париж. И не возражай, отвертеться тебе не удастся.
— Но, Моника, — вступилась Белинда за Саймона, — там же все места расписаны.
— Там полно свободных, — улыбнулась злорадно Моника.
— Боюсь, ничего не выйдет, — сбивчиво попытался возразить Саймон. — Я, пожалуй, пойду поищу…
— А твои… компаньоны тоже здесь? — не унималась Моника.
— Нет-нет… — Он поспешно замотал головой.
— Тогда никакие отговорки не принимаются. Пойдешь как миленький.
— Знаешь, я бы хотел еще раз осмотреть дворец.
— Прекрасная мысль! Мы тоже с удовольствием осмотрим его еще раз, правда, Бел?
Шутки шутками, но леди Мейсон невольно посочувствовала Саймону. Похоже, он угодил в ловушку, из которой никак не может выбраться. Ежу понятно, он сказал своей спутнице, что сейчас разберется с этими прилипалами и вернется. А Моника, забыв о том, что они договорились встать на позицию невмешательства, неожиданно впала в агрессию.
— Моника, отстань от человека. — Белинда сделала выразительные глаза, пытаясь урезонить подругу.
— Глупости! Разве ты хочешь, чтоб мы отстали?
— Вообще-то, я хотел купить несколько открыток… — промямлил несчастный.
— Пошли вместе, веселей будет.
Он хмыкнул. Сколько они знали друг друга, уже лет двадцать, его реакция на любое высказывание Моники была неизменной. Либо кривая ухмылка, либо смех. Впрочем, сегодня ухмылка получилась несколько нервной.
— Моника, — опять заговорила Белинда, — ну что ты пристала к человеку? Видишь, ему не до нас.
— Глупости, — отрезала Моника. — Мы не так уж часто видимся. Что ему болтаться тут в одиночестве… Времени осталось кот наплакал.
— Кот?.. — Он поперхнулся. — Я должен…
— Через пятнадцать минут уходит наш автобус. Чем пререкаться, лучше поторопиться. Открытки посмотришь в кафе, а мы пока глотнем лимонаду.
— По-моему, меня похищают, — сказал Саймон, бросив безнадежный взгляд на дворец.
— Я сгораю от нетерпения узнать последние новости, — победно защебетала Моника. — Как малыши? А как поживает наша любимая Ричелдис?
В тот момент, когда Саймона Лонгворта тащили на автобус в Фонтенбло, в Патни, одном из западных лондонских пригородов у реки, проснулся его брат Бартл. Он жил у Мадж Круден, тещи Саймона. Инициатива его переселения принадлежала ей. Собственного дома он лишился из-за того, что был, по выражению Мадж, неисправимой тряпкой.
Впрочем, проблема была не совсем в нем самом. Проблема была в том, что за почти сорок лет Бартл так и не научился… чистить зубы. Поначалу это никого не заботило, а нашего героя тем более. Но если по молодости лет организм никак не сопротивлялся такому безобразию, то на четвертом десятке рот начал разваливаться буквально на глазах, издавая при этом непередаваемое зловоние. Жена Бартла Вера, женщина злая и глупая, мужа никогда не любила. «Вера замечательный человек», — твердил он, пока сам не поверил в свои слова. И не убедил окружающих. Включая саму Веру. Из ложных соображений о приличиях она не могла прямо сказать Бартлу, чтобы он наконец-то занялся своими зубами (к тому же ей было глубоко на них наплевать), но не замечать эту вонь было невозможно, вот она и придумывала всякие несуществующие поводы для очередной ссоры. Убедила себя, что их брак не сложился, даже немногие достоинства Бартла обратила в недостатки и постоянно его шпыняла. Она цеплялась к любой мелочи, устраивая скандалы из-за пустяков. Брак был обречен.
Кончилось тем, что она влюбилась в учителя физики в том же колледже, где преподавала музыку, и за пять лет до описываемых событий оставила Бартла. О том, что он холостяк, а его теперь уже бывшая супруга вышла замуж за Кейта, Бартл узнал от адвоката. Больше он с Верой не виделся, и она не будет играть какой-либо важной роли в нашем повествовании.
Поначалу он воспринял ее уход с облегчением, потом почувствовал себя униженным, а потом его начала грызть тоска. Бартл служил викарием в северном Лондоне. Работа не спасала, да и какая тут работа, когда тебя бросила жена и все валится из рук! Как на грех, в те дни в его приходе распалось на удивление много браков. Он все больше и больше погружался в депрессию, а потом и вовсе ударился в запой.
И тут новая напасть: у нашего страдальца вдруг жутко разболелся зуб. Оказывается, он не был у дантиста с тех пор, как его водили туда за руку в далеком детстве. Он не то чтобы боялся, просто в голову не приходило. На двери здания напротив прихода висела медная табличка «У. Гринхол, хирург-стоматолог», но Бартл как-то не обращал на нее внимания. С выпученными от боли глазами он заставил себя добраться до зубоврачебного кресла. Бартл думал, что ему дадут обезболивающее, быстренько выдернут источник мучений, и все. Ничего подобного. С 1959 года медицина сильно шагнула вперед.
Стоило Бартлу открыть рот, как на доктора пахнуло таким смрадом, что он отшатнулся и заявил, что палец о палец не ударит, пока пациент не пройдет курс гигиены полости рта. «Что за напасть?» — охал Бартл, держась за щеку и спускаясь по ковровой лестнице на нижний этаж. Он и не подозревал, что его ведет Провидение. Там, среди тропических рыбок и всяких непонятных эзотерических штучек, именно там он встретил Стефани Мосс. Она стала его ангелом-хранителем. Она заботилась о нем, учила, просвещала. От нее он узнал об опасности разрастания кариеса. Она поведала ему о зловредных скоплениях межзубного налета. Рассказала, чем может обернуться кровоточивость десен. Она чертовски хорошо все объясняла, эта Стефани. Она дала ему специальные таблетки. Пока он сосал их, губы приобрели ярко-голубой цвет. Оказывается, от заразы, оседающей на зубах, не спасает даже самая тщательная чистка.
С этого дня Бартл буквально помешался на чистке зубов. Было решено, что Стефани проведет десять сеансов оздоровительного курса. Ему не терпелось привести рот в порядок. Избавиться от этих мерзких, гниющих остатков обедов, завтраков и ужинов, застрявших между зубами. После трех сеансов до него дошло, чего ради он так старается со всеми этими зубочистками, щетками и нитками, — ради нее, ради Стефани он вскакивал по утрам и таращился в зеркало, изучая перемазанный ярко-голубым снадобьем рот. Ради Стефани мчался в ванную полоскать рот после каждого проглоченного куска, держа наготове нитку для зубов.
Стефани была прелестна: темно-рыжая, вся в кудряшках. У нее были белые руки и длинные пальцы. Бледные щеки покрывали еле заметные оспинки. Бартл понимал, что в почти пятьдесят лет не подобает испытывать такие чувства. На восьмом сеансе он, замирая от собственной храбрости, признался ей в любви. Но ничего страшного не произошло. Он так и не понял, как она отнеслась к его признанию, но, похоже, ей было приятно. Когда лечение подошло к концу, он благополучно забыл, что такое зубная боль.
Бартл всегда старался работать не за страх, а за совесть. Он был примерным священнослужителем, хотя служба никогда его особенно не привлекала. Ему бы не проповеди читать, а сидеть в каком-нибудь архиве, где редко появляется какая живая душа. Вместо того чтобы вселять веру в своих прихожан, он, наоборот, отпугивал их своим неприкаянным видом. К тому же Бартл Лонгворт стал частенько прикладываться к бутылке, приходил на службу всклокоченный, небритый, невыспавшийся. Прихожане клевали носом и уходили в другие церкви. Денег на жизнь не хватало. Из епископата слали гневные письма. Винить, кроме себя, было некого. Наступил кризис веры. Стефани Мосс возникла в этом беспроглядстве, как солнечный лучик.
