Но если получится так, как хочет дядя Леон, то наши лица исчезнут с рисунка. Надо срочно что-то предпринять. Но что именно? Хоть я и пригрозила Леону, что донесу отцу, было ясно как божий день, что он и слушать меня не станет. Ужасно обидно, что нас с мамой обозвали бельмом на глазу, однако это была сущая правда. Мама не произвела на свет наследника, ведь мы с сестрами не мальчики. Мы с мамой лишь напоминали папе о том, что наступит день — и его состояние перейдет моим супругу и сыну, людям не нашего рода, с другим гербом. От этих мыслей он еще больше на нас злился. А еще от Беатрис я узнала, что папа не делит с мамой ложа.
Никола предпринял попытку спасти матушку и меня.
— Если сеньор попросит, я изменю лица, — заявил он. — А ваше слово мне не указ.
Дядя Леон собрался ответить, но тут в коридоре послышались шаги.
— Беги! — прошипел Леон, но было уже поздно.
Никола положил ладонь мне на макушку и легонько надавил. Я опустилась на колени. На миг мое лицо поравнялось с его пахом. Я подняла глаза вверх и увидела, что он улыбается. Потом он пихнул меня под стол.
Под столом, казалось, стало еще холоднее, еще неуютнее и темнее, но на сей раз мучения длились недолго. Папины ноги двинулись прямиком к столу и остановились рядом с Леоном. Никола стоял с другого боку. Я принялась рассматривать ноги Никола. Теперь, когда он знал, что я под столом, его ноги казались какими-то другими, хотя я и не могла сказать наверняка, что переменилось. Как будто у них выросли глаза и они таращились на меня.
Папины ноги были такими же, как он сам, — прямыми и безразличными, точно ножки стула.
— Теперь рисунки, — проговорил он.
Кто-то рылся в рисунках, двигал их по столу.
— Вот, монсеньор, — раздался голос Никола. — Удобнее смотреть в таком порядке. Здесь дама, соблазняя единорога, надевает ему на шею ожерелье. А здесь она играет ему на органе. Вот она кормит попугая — единорог подошел поближе, но все еще стоит на задних ногах, отвернувшись в сторону. Еще немного — и он покорен.
Никола чуть запнулся перед словом «кормит». Значит, я для него — «Вкус». Так попробуй меня.
— Здесь дама готовится к свадьбе и плетет венок из гвоздик. Это ее свадьба. Видите, как присмирел единорог. И наконец. — Никола пристукнул по столу, — единорог положил голову ей на колени, и они смотрят друг на друга. На последнем ковре зверь приручен: дама держит его за рог. Видите, на фоне животные в цепях — они стали пленниками любви.
Никола умолк, ожидая, что скажет отец. Но папа точно воды в рот набрал. Он часто так поступает, заставляя людей терять самообладание. Его прием возымел действие: Никола опять заговорил, довольно нервно.
— Как видите, монсеньор, пару единорогу составляет лев, который символизирует знатность, силу и храбрость — в дополнение к чистоте и воинственности единорога. Лев служит примером укрощенной дикости.
— Фон будет заткан узором мильфлёр, монсеньор, — добавил Леон. — Брюссельские ткачи сами придумают детали — это уже их дело. Никола изобразил фон в самых общих чертах.
Опять повисло молчание. Я затаила дыхание — скажет ли папа что-нибудь по поводу меня и мамы?
— Мало гербов, — изрек он наконец.
— На всех шпалерах лев и единорог держат знамена и штандарты с гербами Ле Виста, — ответил Никола.
В его голосе сквозила досада. Я протянула руку из-под стола и дернула его за ногу — нечего говорить с отцом в подобном тоне. Никола переступил с ноги на ногу.
— На этих двух рисунках всего по одному знамени, — заметил папа.
— Льву и единорогу можно пририсовать щиты, монсеньор.
Судя по всему, Никола понял намек: голос его стал спокойнее. Я погладила его по икре.
— Древки штандартов и знамен должны быть остроконечными, а не закругленными, как у тебя.
— Но… остроконечные древки носят только в бою, монсеньор.
Это замечание Никола выговорил так, словно кто-то его душил. Я хихикнула и потянулась к его бедру.
— А я хочу, чтобы концы были острыми, — повторил папа. — На коврах слишком много женщин и цветов. Добавь ради разнообразия боевые знамена и еще что-нибудь военное. Кстати, что произошло с единорогом после пленения?
К счастью, Никола не пришлось отвечать, ибо он потерял дар речи. Мои пальцы легли ему на выступ, твердый, как пенек. Я впервые трогала такое.
— Дама отведет единорога к охотнику и тот его убьет? — продолжал папа. Он любит сам отвечать на свои вопросы. — Надо добавить еще ковер, чтобы закончить историю.
— Насколько я понимаю, в большом зале больше нет места.
— Тогда выкинем кого-нибудь из женщин. Ту, что плетет венок, либо ту, которая кормит птицу.
У меня опустились руки.
— Прекрасная мысль, монсеньор, — сказал дядя Леон.
Я ахнула. Слава богу, Никола что-то забормотал и папа меня не услышал. И тут дядя Леон показал, как он умеет вести дела.
— Мысль замечательная, — повторил он. — Коварное убийство — это вам не боевые знамена, тонко подводящие к сути. Тут можно и перемудрить. Верно?
— Что ты имеешь в виду?
— Положим, идет охота — или, если вам угодно, битва, — об этом свидетельствуют остроконечные древки… Кстати, великолепная находка, монсеньор. Никола дорисует боевые щиты, может, еще что-нибудь. Дайте-ка сообразить. Как насчет шатра — наподобие того, что разбивают для короля во время сражения? Но, опять же, аллегория трудноуловима. Быть может, охотник, убивающий единорога, — лучшее решение?
— Нет. Пусть будет королевский шатер.
Пораженная, я опять присела на корточки. Дядя Леон подцепил папу на крючок, как рыбку, и выудил из него то, что хотел услышать.
— Шатер займет довольно много места, следовательно, его надо поместить на один из больших ковров, — зачастил Леон, не давая папе передумать. — К даме с ожерельем либо к даме с попугаем. Каков ваш выбор, монсеньор?
Никола попытался что-то вставить, но папа его перебил:
— К даме с ожерельем — она более величественная.
Я чуть не вскрикнула. Хорошо, что Никола задвинул ногу под стол и надавил мне на ступню. Я сидела молчком, а он постукивал мне по ноге.
— Решено. Никола, добавишь сюда шатер.
— С удовольствием, монсеньор. Будут ли у монсеньора особые распоряжения относительно орнамента на шатре?
— Герб.
— Само собой, монсеньор. Но я думал скорее о боевом девизе, говорящем, что идет битва за любовь.
— Я ничего не смыслю в любви, — проворчал папа. — У тебя есть какие-нибудь соображения? Ты по этой части вроде большой знаток.
И тут меня осенило, и я наступила Никола на ногу. В следующий миг один из рисунков скользнул под стол.
— Прошу прощения, монсеньор. Я очень неловок.
Никола нагнулся, и я шепнула ему на ухо: «C'est mon seul désir». И укусила его за мочку. Никола выпрямился.
— У тебя на ухе кровь, — сказал папа.
— Pardon, монсеньор. Поцарапался о боковину стола. Зато у меня появилась мысль. Как вам нравится — «À mon seul désir»? Это значит…
— Пусть будет по-твоему, — оборвал его папа. Этот тон был мне хорошо знаком — он означал, что совещание затянулось. — Исправления покажешь Леону. Я жду окончательных рисунков к середине июня. Не позднее. К Вознесению мы уже переберемся в замок д'Арси.
— Слушаюсь, монсеньор.
Папины ноги стали удаляться.
— Леон, пойдешь со мной, надо кое-что обговорить. Проводишь до Консьержери.
Платье Леона заколыхалось, когда он двинулся с места. Затем торговец остановился:
— Может, удобнее поговорить здесь, монсеньор? Никола сейчас уйдет.
— Конечно, только соберу рисунки.
— Нет, я тороплюсь. Пойдем. — С этими словами папа удалился.
Дядя Леон топтался в нерешительности. Ему очень не хотелось оставлять меня наедине с Никола.
— Иди, — прошипела я.
И он поспешил вслед за папой.
Я не выкарабкалась наружу, а так и стояла под столом на четвереньках. И в следующий миг ко мне заполз Никола. Мы уставились друг на друга.
— Добрый день, барышня.
Я улыбнулась. Он был не из той категории мужчин, которых мне прочили в мужья. И это меня радовало.
— Ты меня поцелуешь?
Он повалил меня на спину и прижал к себе — не успела я и глазом моргнуть. Его язык шарил у меня во рту, а пальцы мяли грудь. У меня появилось странное ощущение. Я мечтала о чем-то подобном с той самой минуты, как увидала его впервые, но сейчас, чувствуя тяжесть его тела, выпуклость, упирающуюся мне в живот, влажный язык, щекочущий ухо, к удивлению, испытывала разочарование. То есть какая-то часть меня отдавалась ласкам. Мне хотелось, чтобы он прижался ко мне покрепче и чтобы нас не разделяло множество слоев одежды. Хотелось коснуться его тела, ощупать каждую клеточку — сжать вишенку-ягодицу, промерить ладонями широкую спину. Наши губы сливались, и мне казалось, что я кусаю спелый плод.
