— Здесь есть у кого остановиться?
— Да. В Парголове есть родные, и в Дибунах знакомые. И в Токсове и в самом городе. И ещё…
— Вот и хорошо. Поживи у кого — нибудь из них денька три — четыре. Отдохни, обдумай хорошенько: дело это не простое и не лёгкое и может быть даже опасное. Если не передумаешь, вот тебе телефон дежурного. Ну — ка, назови мужское имя, которое тебе первым на ум придёт.
— Костя… Сосед у меня был… Дружили мы с ним. Теперь нет его.
— А что с ним стало?
— Хулиганы… ножом… в прошлом году. Пошёл Алку, невесту свою провожать, а они привязались: сначала — закурить дай, потом — денег. Он за невесту испугался. Беги, говорит, а сам их сдерживать стал, чтоб они за ней не погнались. Драка завязалась, он бы их побил, у него первый разряд по боксу, да они его несколько раз ножом… Ровно через месяц, как из армии пришёл, день в день.
— Их — то хоть поймали?
— Сразу же. Алка ведь милицию звать побежала.
— Понятно. Значит так, позвонишь дежурному и скажешь, что ты Костя, племянник Валерия Борисовича. Валерий Борисович это я. И дежурный тебе объяснит как со мной связаться. Понятно?
— Конечно.
— И ещё раз прошу: подумай хорошенько. Если не согласишься — я всё пойму правильно. Лучше отказаться сразу, чем потом завалить дело. Но в любом случае — о нашем разговоре никому ни слова.
На лыжах бежать и бойчее и веселее.
«Так. Подобьём бабки. За линию фронта вывелся нормально. Немцы в первом блиндаже, на передовой, практически не задерживали, сразу отвели в глубину. Во втором блиндаже обыскали, убедились, что ничего нет — тоже хорошо. Обер — лейтенант… Третий раз уже встретились, а ни имени, ни фамилии не знаю. Валерий Борисович знает, но не сказал: начнут допытываться откуда знаешь, что тогда говорить будешь? Только предупредил, что он из разведотдела 1Ц и, что хорошо разбирается в своём деле, с ним надо быть осторожным. А вот интересно, обер случайно в блиндаж зашёл или вызвали? Какая — то система оповещения существует? Ведь при мне из блиндажа никто не уходил и звонили только один раз. Вроде бы интересовались, когда будет обед или что будет на обед. Плохо, мало слов немецких знаю… На самом деле, интересовались обедом или это условная фраза? Впрочем, если по вызову пришёл, то могли сообщить даже из окопа. Тогда почему пришёл разведчик? Хотя… хотя отделы 1Ц в прифронтовой полосе и контрразведкой занимаются. Раз так, то концы сходятся. И обер отпустил, значит подозрения у него насчёт меня не было.
И дезу[6] похоже, заглотил про колонну с машинами, артиллерией и танками. Колонна действительно была и Валерий Борисович велел обязательно рассказать про неё немцам. И про танки в Колтушах. Значит, все эти передвижения, какая — то широкомасштабная деза. Какая, ему не известно, но танки и другая бронетехника всегда концентрируются там, где готовится наступление, это известно любому разведчику. Но… но если об этой концентрации организовывают утечку информации, ставят в известность врага, то… то и глупый догадается — не здесь будут наступать. А может быть и вовсе наши наступать не собираются, дёргают фашистов да схемы и способы перегруппировки их войск изучают. Или отвлекают немецкие войска на себя, оттягивают с других, жарких для нас направлений, или иные какие задачи решают. Тут много всякого может быть. Это уже не его ума забота, а чужой огород.
А грамотно слил оберу информацию: ничего, мол, не видел, колонна с танками и машинами всю видимость загородила. — Улыбнулся. — И про легковушку: недолго стояла, только притормозила… — Улыбка как пришла, так и улетела. — «Не кичись боб, не лучше гороха, — любит повторять Валерий Борисович, — намокнешь, тоже лопнешь». Немцы ни в разведке, ни в контрразведке дураков не держат. Не переборщил ли, лопушком прикидываясь? Может быть, они решили пока не трогать, а за мной наружку установить? — По телу от коленок к макушке лихорадя кожу быстрая волна из тысяч мурашек пробежала. Микко замедлил бег, без резких движений, боковым зрением огляделся. Никого. Отлегло. — Зачем? Выявить связи? Нет, не похоже. Если б подозрение было, обер так быстро не отпустил, попытался бы подольше поговорить, на противоречиях поймать или на испуг взять. А связи мои, с родственниками, они и так давно знают. Но расспрашивал, и покормить велел, и с собой дать. Бдительность усыплял? А зачем, если с ходу мог взять меня в оборот.
Похоже, тут другое… Видно, чувствуют шевеление в наших войсках, а достоверных фактов мало, разобраться в чём дело не могут. Вот и ловят каждое слово с той стороны. Значит, схема была такая: из окопа или из первого блиндажа сообщили, а представитель из отдела 1Ц пришёл, чтоб сразу два дела сделать: меня проверить и информацию, какую удастся, снять. Так что, пока… тьфу, тьфу, тьфу… Похоже, всё идёт удачно». И не удержался, кольнул обера. «Посты ему на карте покажи… А с какой целью про карту спрашиваешь? Меня проверяешь? Или самим узнать кишка тонка?»
Опять улыбнулся, вспомнил, как в прошлом году осенью, когда Владимир Семёнович велел ему аккуратненько передать немцам информацию о том, что с берега Невы, от Невской Дубровки ушла понтонная часть, он, вообразив невесть что, сказал об этом Валерию Борисовичу. Валерий Борисович подтвердил, что действительно оттуда убыл инженерный батальон, сведения об этом обязательно нужно передать немцам и желательно добавить, что по разговорам солдат, направляются они в сторону Усть — Тосно. Не точно, точно ему знать не откуда, но вроде бы туда.
Миша потом глаза стыдился на Владимира Семёновича поднять, неловко было за свое подозрение.
А в Невской Дубровке у него крёстная, тётя Василиса живёт.
Одно лето, когда мамина мама, баба Аксинья или кратко Бабаксинья, к которой Мишу всегда отправляли на лето, занемогла, сделали ей операцию аппендицита, Миша остаток каникул доживал в Невской Дубровке у крёстной Василисы и её мужа дяди Макара, шестым ребёнком.
Крёстная прихрамывала, ещё совсем молоденькой девчонкой упала с лошади и что — то в ноге повредила. Первое время ступить на ногу не могла, свозили её к деревенскому костоправу, костоправ ногу на место поставил и она пошла, но хромота осталась.
Когда дубровские пчеловоды начали качать меды, крёстная напекла пышных шанежек, часть их уложила в тарелку, перевязала платком и пошли они к дяде Григорию и тёте Лукерье.
Дядя Григорий и крёстная сели покалякать о житье — бытье, о прошедшем сенокосе, о видах на урожай картошки и иной огородины, а тётя Луша, жена дяди Григория, не покидая, впрочем, совместного с мужем и подругой разговора, налила полную миску, чуть не до краёв, светло-жёлтого, тягучего, янтарем отливающего на солнце, ароматного и уже на один только взгляд вкусного мёда. У Миши слюны полон рот набежал, жидкий мёд редко ему приходилось кушать, а он его очень любил. И поставила другую миску, с нарезанными на прямоугольники сотами, налила большую кружку молока и рядом крынку оставила: мало будет, наливай сам сколько хочешь. Это ж какое лакомство!
Дядя Григорий ласково посмотрел на растерявшегося перед таким богатством Мишу, погладил по голове и певучим баритоном подбодрил.
— Кушай, сынку, кушай.
Крёстная развязала узлы, высвободила шаньги и подвинула тарелку Мише.
— Кушай, Мишенька, у дяди Гриши хороший медок.
— Бог дал, мэд в этом году есть, — согласился дядя Григорий.
Однако через некоторое время она с тревогой стала посматривать на крестника.
— Мишенька, ты много — то не ешь….
— Та нэхай. Разнотравье дюже полезьний для здоровья мэд, в нём вреда нэма. Кушай, дитятко, кушай, — вступился дядя Григорий за мальчика.
— Не переел бы, а то плохо станет, — объяснила своё волнение крёстная.
— Тай ти шо, Васылина… Дытына бильш чим трэба, николи нэ зъист.
Но либо дядя Григорий был слишком большим оптимистом по части Мишиного аппетита, либо Миша чересчур усердным едоком. Плохо ему не стало, однако мимо принесённого от дяди Григория трёхлитрового бидона мёда потом целую неделю ходил с полным равнодушием, а в первый день даже отворачивался, особенно, когда «макарята», так звала крёстная пятерых своих чадушек, усердно лопотали ложками в миске с мёдом, да подначивали младшую Полинку, воображавшую за столом в новой бежевой майке с узкими лямками из чёрных ленточек.
— Полин, ты мёд — то на шаньгу намазывай.
— Ага, я намазываю, — рдела Полина и от мёда и от заботы старших братьев.
— Ты намазывай, Полина, намазывай.
— Да намазываю я, намазываю.
— Нет, Полина, ты накладываешь. А медок — то нужно намазывать.
— А ну вас, за собой следите. Отстаньте, — и продолжала по — своему.
Братья на тот случай отстали, но после, стоило Полине в чём — то оплошать, кто — нибудь из «макарят» тотчас объявлял ей разницу между обильным вкушением мёда и серьёзной работой.
