— Где прошлогодний Сноуден?
Этим вопросом он уложил их на обе лопатки. Ведь Сноуден был убит под Авиньоном, когда Доббс сошел с ума в воздухе и выхватил штурвал у Хьюпла…
Капрал притворился глухим.
— Что вы сказали? — спросил он. — Где прошлогодний Сноуден?
— Боюсь, что я вас не понял.
— Ой sont les Neiges d'antan? — сказал Йоссариан, чтобы капралу было легче понять его.
— Parlez en anglais, ради бога. — сказал капрал. — Je ne parle pas francais.[4]
— Я тоже, — ответил Йоссариан.
Он был готов, если бы умел, прогнать капрала сквозь все языки мира, чтобы выжать из него толковый ответ, но тут вмешался Клевинджер, бледный, худой, хватающий ртом воздух, с влажными от закипающих слез глазами дистрофика.
Штаб авиаполка забил тревогу: если людям разрешить задавать любые вопросы, которые им взбредут на ум, трудно сказать, до чего они могут докопаться. Полковник Кэткарт поручил подполковнику Корну прекратить это безобразие. Подполковник Корн издал приказ, определяющий порядок задавания вопросов. Как объяснил подполковник Корн в своем рапорте полковнику Кэткарту, этот приказ был отмечен печатью гениальности. Согласно приказу подполковника Корна, задавать вопросы разрешалось только тем, кто их никогда не задает. Скоро на занятия стали ходить только те, кто никогда не задавал вопросов, и занятия прекратились, поскольку Клевинджер, капрал и подполковник Корн пришли к общему соглашению, что нет никакой возможности, равно как и необходимости, просвещать людей, которые ни о чем не спрашивают.
Полковник Кэткарт и подполковник Корн жили и работали в здании штаба авиаполка, как и все другие штабные офицеры, за исключением капеллана. Штаб полка размещался в огромном, доступном всем сквознякам, старинном здании, примечательном своими стенами из рассыпчатого красного камня да засоренной канализацией. За домом находился отлично оборудованный тир, построенный полковником Кэткартом исключительно в целях развлечения офицеров полка, однако по милости генерала Дридла каждый офицер и рядовой боевых подразделений обязан был проводить там не менее восьми часов в месяц.
Йоссариан ходил в тир, но ни разу не попал в мишень. Эпплби тоже ходил — и ни разу не промазал. Йоссариан стрелял так же плохо, как играл в карты. За всю жизнь ему не удалось выиграть в карты ни цента. Даже когда Он жульничал, он не мог выиграть, потому что люди, которых он пытался надуть, жульничали лучше его. Йоссариану пришлось смириться: он понял, что ему не суждено стать ни чемпионом по стрельбе, ни богачом. «Чтобы не иметь денег, нужна голова на плечах», — писал полковник Карджилл в одном из своих поучительных меморандумов, которые он регулярно готовил для распространения в войсках за подписью генерала Пеккема. «В наше время всякий дурак может делать деньги и большинство дураков этим и занимается. Но так ли поступают люди, наделенные умом и талантом? Назовите мне хотя бы одного поэта, который гонялся бы за деньгами!»
— Т.С. Эллиот, — подал голос экс‑рядовой первого класса Уинтергрин из своей почтовой каморки в штабе двадцать седьмой воздушной армии и бросил телефонную трубку, не назвав себя.
Полковник Карджилл в Риме был потрясен.
— Кто это был? — спросил генерал Пеккем.
— Не знаю, — ответил полковник Карджилл.
— Что ему было нужно?
— Не знаю.
— Но что он сказал?
— «Т.С. Эллиот», — доложил полковник Карджилл.
— Что это значит?
— «Т.С. Эллиот», — повторил полковник Карджилл.
— Просто «Т.С….»?
— Да, сэр. Это все, что он сказал. Просто «Т.С. Эллиот».
— Интересно, что это значит? — задумчиво произнес генерал Пеккем.
Полковнику Карджиллу это было тоже интересно.
— Хм, «Т.С. Эллиот»… — удивлялся генерал Пеккем.
— «Т.С. Эллиот», — как эхо, отзывался полковник Карджилл, погружаясь в мрачные раздумья.
Через секунду генерал Пеккем вскочил с просветленным ликом. На губах его играла пронзительная усмешка, в глазах мерцали алые огоньки.
— Пусть кто‑нибудь соединит меня с генералом Дридлом, — приказал он полковнику Карджиллу. — Но не говорите, кто спрашивает.
Полковник Карджилл передал ему трубку.
— Т.С. Эллиот, — сказал генерал Пеккем в трубку и положил ее.
— Кто это? — спросил на Корсике полковник Модэс. Полковник Модэс был зятем генерала Дридла. Уступая настояниям жены, генерал Дридл приобщил зятя к военному бизнесу. Генерал Дридл взирал на полковника Модэса с неизменной ненавистью. Один лишь вид зятя, который постоянно находился при нем в качестве помощника, вызывал у генерала отвращение. Он возражал против брака дочери с полковником Модэсом, потому что терпеть не мог свадебных церемоний.
С угрожающим видом генерал Дридл приблизился к большому, высотой в человеческий рост, зеркалу и, насупившись, уставился на свое грузное отражение. Он видел широколобую голову с сильной проседью, кустистые седеющие брови и тупую, воинственно выдвинутую вперед нижнюю челюсть. Генерал напряженно размышлял над только что полученным загадочным сообщением.
Наконец его осенило, лицо генерала оживилось, губы скривились в садистской улыбке.
— Соедините‑ка меня с Пеккемом, — сказал он полковнику Модэсу. — Только не говорите, кто спрашивает.
— …Кто это был? — спросил в Риме полковник Карджилл.
— Тот же самый человек, — ответил явно встревоженный генерал Пеккем. — Теперь ему понадобился я.
— Что ему нужно?
— Не знаю.
— А что он сказал?
— То же самое.
— «Т.С. Эллиот»?
— Да, «Т.С. Эллиот» — и все. — Генералу Пеккему пришла в голову обнадеживающая идея: — Может быть, это какой‑то новый шифр или пароль дня? Поручите‑ка кому‑нибудь проверить в отделе связи, не введен ли новый шифр или что‑нибудь вроде пароля дня.
Служба связи ответила, что «Т.С. Эллиот» не является ни новым шифром, ни паролем. Полковник Карджилл высказал еще одно предположение:
— Не позвонить ли мне в штаб двадцать седьмой воздушной армии? Может быть, они что‑нибудь знают? У них там служит некий Уинтергрин, я с ним довольно близко знаком. Это он подсказал мне однажды, что наши тексты слишком многословны.
Экс‑рядовой первого класса Уинтергрин сообщил полковнику Карджиллу, что штаб двадцать седьмой воздушной армии не располагает сведениями о Т.С. Эллиоте.
— Ну а как наши тексты сегодня? — решил заодно поинтересоваться полковник Карджилл. — Намного короче, чем прежде, верно?
— Воды еще хватает, — ответил Уинтергрин.
— Нисколько не буду удивлен, если узнаю, что за всей этой историей стоит генерал Дридл, — признался наконец генерал Пеккем.
Доктор Дейника делил пятнистую от грязи палатку с Вождем Белый Овес, которого презирал и боялся.
— Он у меня сидит в печенках, — ворчал Дейника.
— Ты бы лучше поинтересовался моей печенкой, — советовал Йоссариан.
— Твоя печенка в порядке.
— Вот сразу и видно, как мало ты смыслишь, — пытался взять его на пушку Йоссариан. Он поведал доктору о болях в области печени, которые так встревожили сестру Даккит, сестру Крэмер и всех врачей в госпитале, поскольку желтухи не было, а боли тем не менее не проходили.
Доктор Дейника не проявил интереса к этому сообщению.
— И это ты называешь неприятностями? — сказал он. — А что же в таком случае сказать обо мне?
У доктора Дейники был когда‑то свой медицинский кабинет. Приемную украшали золотые рыбки и гарнитур мебели, столь же очаровательный, сколь и дешевый. Все, что было можно, включая и золотых рыбок, Дейника приобрел в кредит. На покупку всего остального, что в кредит не продавалось, доктор раздобыл денег у родственников‑скопидомов, которые раскошелились в обмен направо участвовать в будущих прибылях. Его кабинет помещался на Стэйтен Айленде в двухквартирной лачуге всего лишь в четырех кварталах от паромного причала. А рынок, три женские парикмахерские и две аптеки с жуликоватыми аптекарями находились и того ближе — в соседнем квартале. К тому же кабинет был в угловом доме — казалось бы, чего лучше? Но все это не помогало.
Население района все время оставалось постоянным, и люди привыкли за долгие годы иметь дело с одними и теми же врачами. Стопка счетов быстро росла, и скоро Дейника был вынужден расстаться с самыми нужными медицинскими инструментами — сначала с арифмометром, а затем и с пишущей машинкой. Золотые рыбки подохли. К счастью, когда дело приняло совсем мрачный оборот, разразилась война.
— Это был дар божий! — торжественно признался Дейника. — Большинство других врачей вскоре оказалось на военной службе, и буквально на следующее утро мои дела пошли на лад, То, что кабинет находился на углу, наконец‑то оправдало себя. Вскоре я обнаружил, что на прием приходит пациентов даже больше, чем я могу принять. Я договорился с обоими аптекарями и с их помощью стал получать с пациентов гонорар больше прежнего. Соседство с женскими парикмахерскими давало мне два‑три аборта в неделю. О лучшем нельзя было и мечтать! Но дальше произошло непоправимое. Из призывной комиссии присылают парня, чтобы он меня освидетельствовал. Я был запасником четвертой категории. Я весьма тщательно сам себя обследовал и пришел к выводу о своей полной непригодности для военной службы. Думаешь, моего слова им было достаточно? Ничего подобного! Не помогло и то, что я врач, и то, что я поддерживал добрые отношения с медицинским обществом округа и с местным «Бюро содействия бизнесу». Они прислали этого малого, чтобы удостовериться, действительно ли у меня ампутирована нога до бедра и правда ли, что я навечно прикован к постели неизлечимым ревматическим артритом. Ах, Йоссариан, мы живем в век всеобщего недоверия и полной девальвации духовных ценностей! Это ужасно! — патетически воскликнул Дейника.
