– Где же вы взяли такую прорву семян?
– В Тюмень ездили. Теперь и свои травы завелись – будь здоров. В прошлом году в макеевском совхозе собрали сто сорок центнеров семян одного костра, да еще тимофеевки, райграса. Всего пятьсот сорок центнеров взяли. А каждый центнер семян стоит тысячу двести рублей, костра например. Вот она и прибыль. А сколько сена, сенажа?
– Значит, выгодно травы сеять?
– А как же! У нас только люпина одного три с половиной тысячи гектаров. Два года держится люпин, после него картошка, потом рожь. По двадцать пять центнеров ржи дает гектар на Макеевском мысу. Все расходы на мелиорацию окупаются, и довольно быстро.
– А велики ли расходы?
– Да вот только по одному объекту «Большая Пра» в этом году будет сдано две тысячи двести сорок пять гектаров – почти на четыре миллиона рублей. Да запланировано одиннадцать миллионов рублей на освоение объекта Тюково. Это в основном на строительные работы. Да школу мелиораторов построили в Клепиках, да в Оськине намечено построить городской поселок на тысячу двести человек. Расходы есть. Но ведь и доходы увеличились. Земля оборот дает.
Мне вспомнилась побасенка псковских мужиков:
«Чем отличается земля от девушки?»
«А тем, что, если девушку обманут, она рожает. Но землю хоть десять раз обмани – рожать не станет».
Земля требует внимания, любовного ухода, серьезных затрат; за ней много ухаживать надо, заботиться о ней, ублажать ее, тогда и она наградит тебя, отблагодарит за все труды.
Я видел прекрасные поля и луга Макеевского мыса. Мы ехали туда по отличной асфальтированной дороге – слева тянулся высокий вал, отделявший реку Пру, справа – ровный канал, широкая водная межа, отвоеванные у болотин поля. В самом углу этих искусно созданных полей стояла внушительная кирпичная башня с широкими окнами. Это насосная станция, возле которой скопилось целое озеро воды. Мы поднялись от станции на вал; здесь перепадом к реке шла широкая бетонная лестница, похожая на сливную плотину. Вдруг с верхней ступени из трех огромных труб хлынул мощный поток воды; загудели, отдаваясь подземной дрожью, невидимые насосы, забулькала, зашумела на порогах вода, рекой потекла в обвалованную Пру.
Внизу, в подвале насосной станции, стояло три мощных насоса, черным лаком блестели их округлые спины, подрагивали стрелки манометров, гудело и урчало в утробах серебристых труб. А наверху, за столиком, у светлого пульта управления сидела в мини-юбочке очаровательная девушка и читала книгу. Мы познакомились. Девушка, Рита Сухова, оказалась студенткой из московского института, проходила здесь двухмесячную практику. Она следила за водомерным постом и, если вода поднималась в приемнике до нужной отметки, включала насосы.
Потом мы долго ездили по обширным полям. Вся карта была разбита каналами на большие квадраты. В каждом канале стояли стальные шлюзы. Если воды много, шлюзы открываются, и вода стекает к насосной станции. Несмотря на проливные дожди нынешнего года, поля и луга на Макеевском мысу стояли сухие. При засушливой погоде шлюзы закрываются, уровень грунтовых вод сохраняется прежним. Мало того, из близких каналов берется вода для орошения полей – вдоль каналов на каждом квадрате стояли дождевальные установки, похожие на гигантские конные грабли. Ну а если засуха грянет? Конечно же эти каналы пересохнут. Тогда придется подавать воду из дальней реки. Однако второй насосной станции для этой надобности не построили. Сэкономили. Кто-то наверху сказал, мол, засух у вас не бывает. Обойдетесь и так.
Травы здесь были скошены, за исключением семенных участков, а на полях торчали таблички с диковинными надписями: «Неполегаемая пшеница Верлд-сидз – США», «Овес Марино – Голландия», «Леанда – голландский овес». И куда ни пойдешь – в овсы ли, в пшеницу, – все тебе по пояс и густоты непрорезной… Да полно! В Мещере ли я, думалось невольно. Значит, может родить эта земля не хуже иных-прочих? Может!
Забегая вперед, скажу, овес Леанда дал по тридцать шесть центнеров, устоял от дождей, и Верлд-сидз устояла, а Марино полег. Но урожаи хорошие дали. Да что там эти иностранцы! Наша пшеница Мироновская 808 дала здесь по тридцать три центнера. Вот что значит грамотная мелиорация, да удобрения, да плюс к тому добрый уход.
– Ухаживать за такими полями не просто, – говорил мне Виктор Алексеевич Наседкин, редактор местной газеты «Новая Мещера». – Тут надо знать и агротехнику, и водный режим, и механизатором быть на все руки. Осенью открывается у нас двухгодичная спецшкола мелиораторов. Набор – из десятилетки. Стипендия девяносто рублей в месяц. Общежитие при школе. Вот так, живи и не тужи.
На окраине Спас-Клепиков в чистом поле вырос учебный спецгородок: три белых четырехэтажных здания – классные аудитории, мастерские, лаборатории, читальни. В общежитии комнатная система, две-три койки на каждую комнату. Институт, да еще какой!
– Станут ли они на полях работать после такой житухи, вот вопрос, – сказал я. – Осядут ли?
– Местные осядут, – ответил Наседкин. – А приезжим подай после такого общежития квартиру или хотя бы комнату. А как же иначе? Ведь рабочих-то мы обеспечиваем жильем. Почему же крестьянам не строим квартиры? Ведь высокого специалиста не подселишь к тете Моте в избу. Не пойдет.
Да, не пойдет. Мелиорация земель – это лишь начало. Дальше – больше… Придется строить дома, и школы, и магазины, и клубы, и уж конечно дороги.
– Доберусь до Малахова на «Волге»? – спросил я Наседкина.
За Наседкина ответил редакционный шофер Петр Арефьевич Силкин:
– Пожалуй, сядете. Колея глубокая – дожди.
– Неужто не достроили дорогу?
– Насыпь протянули до самого Малахова, – ответил Наседкин, – а камнем покрыть не успели. Так что поезжай лучше на нашем «козлике».
И вот опять я трясусь на казенной машине все по тем же обкатанным булыжникам на Туму, на Уткино, Чувфилово, Малахове… На многие километры все тянутся и тянутся желтые поля люпина, да вдоль дороги сквозные ряды заломанных до самых макушек молодых сосняков.
– Отчего это сосенки такие заломанные? – спросил я. – Кто их так раздел?
– На корм скоту заломали.
С нами ехал фотокорреспондент местной газеты Левин. Он и ответил. Петр Арефьевич крутил баранку да посмеивался. Ему давно уж перевалило за пятьдесят.
Он ровесник и друг того самого Кленушкина и так же всю жизнь свою возил клепиковское районное начальство. Все-то он видывал, все знает.
– Когда ж их заломали?
– Прошлой зимой. Кормов не хватило.
– Видите – нижние ветви уцелели, – отозвался Петр Арефьевич. – Это потому, что их снегом заносило.
– Что-то не помню я, чтобы в прежние годы придорожные сосны заламывали.
– Так в старые годы крестьяне дворы раскрывали. Раньше дворы соломой крыли. Вот крыши и выручали. А теперь дворы шифером покрыты, шифер коровам не дашь, – посмеивался Петр Арефьевич.
– Ну и сосновые ветки – они годятся только для витаминов, – упорствовал я.
– Это правильно, – соглашался Петр Арефьевич.
Напротив Уткина мы остановились. От самой дороги десятка полтора косцов окашивали пшеницу. Мы подошли, разговорились.
– Хорошая пшеница, – говорю, – как на Кубани. Центнеров под сорок будет.
– Да не менее, – соглашаются косцы, говорят вперебой.
– Ее ноне только молоком одним не поливали.
– И под запах вносили удобрения, и озимя подкармливали.
– И с самолета на нее сыпали.
– Как же ей, пашенице, не быть ноне доброй. Это не при Слезкиной.
– Слезкина, бывало, проедет по полю да матерком покроет. Только и всего.
– Не то слезу выронит.
– Она выронит слезу… Она ее из тебя, бывало, выжмет, слезу-то.
– Я уж досуха отжатый.
– Небось Егорова не матерится, и дело идет.
– Как ему не идти, делу-то? У Егоровой связи. Кому удобрения только покажут, а ей в первую очередь. Бери сколько хочешь.
– Она берет… дай ей бог здоровья.
– Бе-ерет. Соседей не жалеет. Х-хе!
Косцы были все люди пожилые, в кирзовых сапогах, в мятых темных пиджачишках, в тертых кепочках. О теперешнем председателе колхоза Егоровой говорили с грубоватым почтением: человек, мол, с образованием, но рука мужицкая – и свое не отдаст, и чужое не пропустит. А Слезкина – давний председатель, на почетный отдых ушла еще в пятидесятых годах.
– Жива Слезкина? – спрашиваю косцов.
– Умерла в прошлом году.
– Да, хватили мы с ней редьки хвост.
– Помудровала нами, царство ей небесное.
– Бывало, и на трудодни не платит, и в отход не пускает. Живи как хочешь. Хоть святым духом питайся.
– Духом и питались. Бо знать, что ели.
– А теперь не ходите в отхожий промысел? – спросил я.
– Некому ходить. Чего нас осталось-то? Вот – и все мужики тут.
– Теперь и дома заработать можно. Хоть плотничай, хоть стены клади. Делов хватит.
– И платят не хуже, чем на стороне.
– И пенсию дают. Чего еще надо?
