– Много чего хочу. – Замолчал, прикусив нижнюю губу.
Прапорщик снова взял в руки книжицу, зачем-то полистал:
– Как мы, люди, наивно верим в эти странные алые паруса, они нам мерещатся всю жизнь. А на самом деле никаких алых парусов нет. Есть скука будней, есть постоянное движение к своей цели, есть хорошая и плохая пища, хорошие и плохие вещи, а всякий романтический бред только мешает движению вперед. Вы улыбаетесь, и, похоже, иронично?
– Человеку все же нужны алые паруса. Они – воздух для его души, и без них она задыхается и чахнет.
– Красиво сказано, но не более. И как-то заученно. Вы сами-то верите своим словам? – Но Василий угрюмо смотрел в сторону и молчал. – Постараюсь тоже выразиться красиво: паруса – чтобы плавать, а человеку нужна земля, на которой они совсем ни к чему, ни алые, ни зеленые.
– И все же нужны паруса, – без видимой причины упрямствовал Василий. – Человек хочет мечтать, летать в облаках, строить воздушные замки.
– Чепуху вы мелите, Василий. И, чувствую, не совсем искренни, а точнее – и сами не верите своим словам. Пытаетесь самого себя в чем-то убедить, взглянуть на жизнь по-новому? Молчите? Ну, молчите, молчите! А я вам вот что скажу: из нас хотели сделать новых людей, – что же получилось, любезный? Запомните: человеческая суть вечна, ее никакая революция не изменит. Вот вы говорите – мечтать должны люди. Да, наверное, должны, но как мечтать, как, если рядом с тобой столько нелепости, гадости, грязи, фальши, и сам ты незаметно погрязаешь в дерьмо жизни. Я, может, тоже хочу мечтать так же красиво, как вы или любимый вами Грин, но – уже не в силах. И вы тоже обессилите и начнете фальшивить, подличать и, может быть, сопьетесь. Одно остается…
Коровкин прервался и внимательно посмотрел в глаза Василия, словно бы намеревался глубже заглянуть в него.
– Одно остается: бороться за себя. Любыми способами! Любыми!
– Вы повторяете мои мысли.
– Вы, Вася, сами подметили, что мы похожи… взглядами. – Он помолчал и добавил: – Взглядами на жизнь. Правильно? Ну-с, желаю успеха. – И Коровкин вышел.
Василия сменили. Он ушел в палатку, прилег в одежде на голый топчан, и никак не мог уснуть. Вставал, ходил между топчанами, на которых спали сослуживцы. Неужели все в мире – ложь и обман? Никому нельзя верить? И жить только для себя? Где, в чем правда жизни? И Ковбой, и Дунаев, и Коровкин, и сестра Наташа, и отец с матерью, все-все люди на этой земле хотят, в сущности, одного и того же – жить для себя. Все хотят иметь много денег, красивые, полезные вещи, чем-то выделяться среди других. Если так – зачем людям алые паруса, красивые мечты? Неужели и вправду алые паруса – просто вранье, которой люди прикрывают истинные намерения и планы?
Всю неделю Василию хотелось увидеть прапорщика, но он и сам не знал зачем: что-то сказать ему, что-то уточнить, поспорить?.. Коровкин приехал, как обычно, в понедельник утром, протянул Василию руку для приветствия, чего раньше не делал; солдаты удивленно посмотрели на обоих – не принято было любому начальнику здороваться за руку с солдатом.
– У меня, Василий, деловое предложение для тебя, – обратился Коровкин доверительно на "ты", ласково улыбаясь. – Хочешь в полку работать поваром? Ты мне приглянулся. Да и глаза у нас, как ты заметил, схожи, – заговорщицки-шутливо подмигнул он. – Варишь ты хотя и доморощенно, однако прилично и отвественно, кушаю с удовольствием. Быстро, я думаю, набьешь руку. Даст Бог, сработаемся. Как?
– Согласен, – чуть не обмер от большой радости Василий, и для верности спросил: – Вы, товарищ прапорщик, не шутите?
– Нет-нет! Собирай вещички. За тебя кого-нибудь оставим.
Василий был счастлив, хотя считал интендантскую службу скучной и не совсем как бы настоящей. Но он видел, что самые сытые, довольные и независимые – независимые, свободные! – люди в полку – повара. Они были свободны от каких-либо учебных занятий, строевой подготовки, муштры, уединенно жили в каморках при столовой. Василий мечтал, что будет готовиться к сдаче экзаменов за девятый и десятый классы экстерном, – а почему бы и нет? Он намеревался получить серьезное образование. А еще предоставляется возможность высыпаться и наедаться, – не чудесная ли жизнь начнется?
Несколько дней спустя, приступив к поварским обязанностям, Василий получал на складе у Коровкина продукты. Когда расписывался, неожиданно обнаружил, что вместо полученных им пятидесяти килограммов сахара в графе стоит сто. Он пристально посмотрел на Коровкина:
– Но, товарищ прапорщик…
– Подписывай, подписывай, Василий.
– Есть нормы закладки в котел… как же… ведь не сладко будет.
– Кому сладкая жизнь, кому – соленая. Мы, люди, разные, – улыбался прапорщик губами, а в глазах стояло настороженное темное чувство. – От сладкого зубы болят.
– Вы снова шутите? Я вас не понимаю.
– Ты подпиши, а после я тебе все объясню. Приходи ко мне в гости.
Василий подписал. Вечером заглянул к Коровкину; удивился его большой библиотеке, рассматривал корешки.
– Я тоже, Василий, люблю смотреть на книги, – сказал Коровкин. – Сяду иногда в кресло и долго ими любуюсь. Собранная в одном месте тысячелетняя человеческая мудрость! Робеешь перед ней. Ты любишь читать, и я любитель. Опять у нас сходство, – подмигнул он. – Читаешь, читаешь, а потом вдруг задумаешься: что же ты, человек, такое на земле, для чего ты появился на свет божий? Я рано стал задавать себе такие вопросы. Может, потому, что нелегко мне жилось, Василий. Отца своего я совсем не знал. Мать вспоминала, что он все хотел ее озолотить, да где-то сгинул. Может, в тайге убили. Бедно, в нужде жили мы с матерью. Работала она на железной дороге, пути подметала. Денег нам всегда не хватало, а больше мать работать не могла – была больною. Все лето мы ухаживали за огородом, и на зиму у нас бывало много овощей – это и выручало. Да поросенка время от времени держали. В детстве, Вася, я не задумывался, как живу, лишь бы мама была рядом, – ребенок просто принимает жизнь. Но вот, дружище, посчастливилось мне, как лучшему ученику, съездить – бесплатно! – по путевке в Москву. Вернулся назад и чувствую – каким-то другим я стал. Иду с вокзала по родным поселковым улицам и – неуютно себя чувствую. Куда ни взгляни – всюду заборы, свалки мусора прямо возле домов, выпившие мужики и бабы возле винного магазина кричат. Деревья, дома, снег, люди показались серыми, унылыми, тошнотворными. Эх, не умеем мы, русские провинциалы, красиво жить! Тогда я серьезно задумался: неужели столь некрасиво и неразумно и суждено мне жить на свете, неужели я единственно для того и родился, чтобы оскотиниться здесь и убить свою молодую жизнь?
Василий пристально посмотрел на Коровкина: тот пересказывал самые тайные мысли Василия! Коровкин снова подмигнул ему.
– Нет, Василий, сказал я себе тогда, задавлюсь, а не дамся. Лучше сразу умереть, чем так жить, губить свой век! – Коровкин вынул из шкатулки деньги и протянул их Василию: – Возьми. Смелее. За сахарок, – напряженно, но твердо всматривался он в Василия.
– За сахарок? – невольно шепнул Василий и чего-то испугался; искоса взглянул на двери и окна. Чуть пододвинул свою ладонь к деньгам.
– Так точно, за сахарок, – не отрывал своего взгляда от побледневшего лица Василия улыбчивый Коровкин. – Бери, бери.
Василий кончиками пальцев коснулся денег и по столешнице медленно потянул их к себе…
Он вернулся в полк, закрылся в своей каморке и упал лицом на подушку.
Через неделю Коровкин предложил Василию больше денег. "Возьми, не бойся, – что-то говорило в Василии. – Люди совершают и более страшные поступки, да живут преспокойненько себе. Возьми, только сейчас возьми, а потом – ни-ни!" И он взял.
И в третий раз взял, и в четвертый, и в пятый; а потом сбился со счета.
Он сравнивал деньги Коровкина с северными – какие они легкие, без пота, сладкие, сахарные деньги, и как приманчивы!
Кем же он тогда стал? Ну, конечно, вором, просто вором. Теперь Василию кажется, что он превращался в животное, в наглое, жадное, хитрое животное…
Поварскую работу Василий невзлюбил. Ему было скучно изо дня в день заливать в огромные котлы воду, засыпать в них крупу или покрошенную картошку, спускать в воду куски мяса, потом размешивать, ворочая деревянной лопатой, пробовать и, наконец, увесистым черпаком разливать по кастрюлям и выставлять их в раздаточное окно для ротных дежурных и дневальных. Варил он скверно, потому что все время чего-нибудь не докладывал. Сам же никогда не ел из котлов, а тишком варил себе и Коровкину в своей каморке.
Когда солдаты ели, он смотрел на них из раздаточного окна и думал: "Ну, хотя бы кто-нибудь встал и врезал бы мне по морде". Он, казалось, нарочно дразнил их своим видом, посмеиваясь, и – ждал. И в одно прекрасное время из-за стола поднялся худой солдат и с полным стаканом компота направился к Василию. Сержант зыкнул:
