Старались выкинуть эту историю из головы, но не очень получалось. Вы только подумайте — живешь себе, в институте учишься, девушку себе заводишь, ремонт в квартире делаешь — а над тобой такое висит. Вот не веришь в это, а оно, проклятое, висит! И все из-за этого гада!
А он чего? А ничего. С кем-то там повздорил и институт бросил. А чем занялся? Не знаю, я за ним так не следил особо. Какое-то осложнение послеоперационное у него началось. Из-за того, что тяжести носил. Через год он в реке утонул, а мы все тогда с облегчением вздохнули… Нет, вы поймите, я не изверг какой, просто невозможно так жить, когда вот это над тобой висит. Невозможно радоваться жизни! А тут — он утонул; значит, старуха его обманула. И жизнь продолжается!
2016
— Я вспоминаю, — сказал Валерий Иваныч, обращаясь сразу ко всем и ни к кому в частности, — я вспоминаю два случая, у которых есть что-то общее… Но, что именно, — я не могу понять…
— Вот, было дело, ходил я через день в больницу, навещать очень близкого человека. В отделение травматологии. И там, конечно, люди раскрываются невероятно. Мне потом одна хирургиня свои впечатления пересказывала. «Люди, — говорит, — сволочи!» Но я ничего такого не заметил, даже наоборот. Впрочем, я не хирург, а всего лишь старый преподаватель…
И вот, в этой палате, куда я ходил, у самого окна лежала молодая девушка, подключенная к аппарату искусственного дыхания. Та половина ее лица, которую я мог видеть, была очень милая… А другая половина лица, как я понимаю, была парализована после автокатастрофы. Как-то само собой выяснилось, что девушка эта — студентка моего института, но с другого факультета.
Мне запомнился ее взгляд, в котором брезжил какой-то далекий отголосок сознания…
А в один из дней кто-то из ее родителей (дежуривших там постоянно) мне говорит:
— Вы же, Валерий, работаете в ее институте. Поговорите с Анечкой, может быть, она вспомнит вас, и к ней вернется сознание!
Я отвечаю:
— Конечно, конечно… Только я работаю на другом факультете, и мы никогда раньше не видели друг друга! Но все равно я попробую что-то такое сказать!
Не помню уже, что я сказал, но толку от этого не было никакого.
Потом Анечку увезли в другую больницу, и больше я ее никогда не видел.
Г де-то через полгода иду я в институте по четырнадцатому этажу (как я там оказался — ума не приложу, это не мой этаж) и вижу в коридоре большую фотографию. Очень красивое женское лицо. Рядом цветы лежат. Лицо страшно знакомое, но не могу вспомнить — чье? И вдруг до меня доходит — это она…
А другая история была вот какая. И случилось это все давным-давно.
Еще в школе я был влюблен в одну девочку. Неважно, как ее звали, не хочу говорить. Я был влюблен в нее с первого по десятый класс, но, к сожалению, без взаимности. Может, оттого, что я человек практический, никаким искусством не увлекаюсь…
А она, наоборот, увлекалась всякими возвышенными вещами и в результате вышла замуж за художника. Причем не за нормального, а за абстрактного. Я и в обычной-то живописи ничего не смыслю, а в абстрактной — тем более. Что в ней хорошего — одни крючки, да закорючки.
Прошло несколько лет, и в институте, где я только-только начал работать, устроили выставку молодых художников. Зачем я туда поперся — не знаю. Хожу, смотрю — ничего не понимаю. Бессмысленные пятна краски, какие-то линии дурацкие… И вдруг, гляжу на эти чертовы изломанные мазки и понимаю — это она…
Мне тогда даже дурно стало. Посмотрел на фамилию художника, но незнакомая фамилия мне ни о чем не говорила.
Стал даже думать — уж не свихнулся ли я, что мне ее лицо всюду мерещится.
Потом выяснил случайно, что не ошибся. Действительно, это был ее портрет.
Вот такие две истории.
Что в них для меня общего? Даже не знаю, как вам сказать. Вот этот момент узнавания, когда внезапно делается больно…
Абрам Петрович — это мой тесть. Он, вообще-то, полу-еврей. Но это для меня не играет значения. Абсолютно. Пусть даже полный еврей — пожалуйста. Дело не в этом. А в этих его шуточках неуместных. Нет, чтоб как все люди, помалкивать. Дошутился, старый козел, в своем училище.
Вот он сидит у окна и чуть не плачет. Я его спрашиваю:
— Абрам Петрович, расскажите все-таки поконкретнее, за что вас выгнали!
А он:
— Меня никто не выгонял. Я сам…
— Ну, все равно расскажите. Мне это важно. Я хочу знать, как мне дальше быть!
Он откашлялся и говорит:
— Ну, ты ж меня знаешь, Вадик. Я старый человек, подслеповатый и глуховатый. Устал уже жить. И шутки у меня все теперь одинаковые. Новых придумать не могу… Когда из учительской выхожу, всегда говорю: «Ох, коллеги, пошел мучить маленьких детей!» Все уже привыкли, никто не смеется… Еще напеваю иногда в коридоре:
«И я никакой не учитель,
А просто ваш злобный мучитель!»
Я его спрашиваю так вежливо (а сам весь дрожу от возмущения):
— И что, Абрам Петрович, громко поете?
Он отвечает:
— Да нет, тихонько совсем, под нос себе мурлычу…
И продолжает, значит, свой рассказ:
— … И еще память на даты у меня никудышная… Короче, вот что было. Зашел я в училище, смотрю — у раздевалки молодые люди и девушки танцуют и поют. И много их, но, вроде, на наших студентов непохожи… Хотя кто их разберет! К тому же я плохо вижу… Ну, думаю, праздник какой-то… День учителя, что ли?
Поднимаюсь на этаж, там утренний полумрак еще. А навстречу начальство идет. Я, конечно, здороваюсь первый и говорю любезно:
— С праздником вас!
А начальство посмотрело на меня внимательно так и говорит:
— С каким праздником?
А я в ответ улыбаюсь, как всегда:
— С Днем Мучителя!
Смотрю — у начальства глаза сделались круглые — прекруглые, оно развернулось на каблуках и заперлось у себя в кабинете. Я, честно тебе скажу, Вадим, ничего не понял тогда. День благополучно прошел, все было тихо-спокойно. Возвращаюсь я домой и хочу на всякий случай в календаре поглядеть, какой праздник-то сегодня был. Надеваю очки и читаю: «День чекиста»… Ну, а дальше ты все знаешь, Вадим. Извини, если что.
Я говорю:
— Извинить-то я вас извиню, а вот Зойка-то вас извинит или нет? Мне ж теперь с ней разводиться придется. Но вы не переживайте, Абрам Петрович. Мы только так, для виду разойдемся, а в остальном все будет, как всегда. И вы тоже сможете к нам заходить и с внуками сидеть. Ну, не так часто, конечно, как раньше. Не так часто. Но сможете. Иногда.
2016
Как случилось, что я переехала к нему? Честное слово, всех деталей уже не упомню. Конечно, он мне не нравился, но я не настолько разборчива, как некоторые дурочки, которые до сих пор не могут понять, что жизнь — довольно-таки грубая штука… Кто не успел — тот опоздал. Мало ли что — кто-то тебе не нравится. Нужно уметь себя перебороть. Да не как-нибудь, шаляй-валяй, а так, чтоб он ни в жисть не догадался!
Нельзя упускать свой шанс! Следующего шанса может и не быть… Или попадется такой жлоб, что не приведи Господь!
А насчет всяких этих «оформили — не оформили» я вам так скажу. Мне на эти бумажки плевать с высокой горы.
Главное, чтобы он был обеспечен. Со своей квартирой. Дача тоже никому не помешает.
И, конечно, никаких домашних животных. Ненавижу этих мопсиков, попугайчиков…
Короче, переехала я.
Обнялись напоследок с Машкой, поревели. С Джоном холодно попрощались. И на этом все. Здравствуй, так сказать, новая жизнь!
Так вот, первое, что я поняла, переехав к нему, — это то, что у нас с ним нет общих интересов.
Да откуда бы им и взяться, если у него нет никаких интересов вообще!
Чем он занимается на работе — ума не приложу. Как-то раз спросила, но он посмотрел на меня безумным взглядом, пробурчал: «Померещилось», а отвечать не стал. Уткнулся носом в какой-то фолиант и стал бессмысленно шуршать страницами. Иногда мне кажется, что он сумасшедший.
Но жить с человеком, с которым невозможно ни о чем нормально поговорить, нелегко. Все сводится к ублажению собственного желудка и так далее…
Вскоре его стали одолевать беспричинные приступы ярости. Он обвинял меня в каких-то идиотских вещах. Гонялся за мной и кричал: «Куда ты дела мои карандаши?!» Но я никогда не прикасалась к его карандашам. Только один раз, помню, и то случайно… Зачем мне его карандаши? Я же не художник…
Конечно, я тоже не соткана сплошь из одних достоинств. Меня, например, выводят из себя некоторые запахи, и я даю ему об этом понять.
Впрочем, он туповат и не всегда реагирует на мои намеки.
Еще есть у меня хобби (а как же иначе!), которое ему не нравится. Что это за хобби? Ну, как вам сказать… Ничего особенного. Пустяки, чтобы убить время, тянущееся перед ужином. Клянусь вам, действительно, совершеннейшие пустяки!
