— Д-да, три раза…
— Почему они от Вас сбежали?
— Кто?
— Мужья, кто же еще.
— Н-н-не знаю…
Готов налил себе коньяку:
— Почему Вы выбрали именно меня? Вы следили за мной? Вы же знали, что я бизнесмен? Знали, не отпирайтесь. Так мы будем сожительствовать или нет?
Зелянская растерянно вертела головой:
— Д-д-давайте попробуем…
Готов поднялся с места и склонился над Зелянской:
— С чего же мы начнем?
— Я не знаю. Может, для начала выпьем?
— Пить будем потом. И в постели будем курить после. Раздевайся.
— Что?!!
Сосредоточенно глядя на нее, Готов повторил приказ:
— Что слышала. Раздевайтесь догола.
Зелянская отвесила Готову троекратную пощечину. Готов из бутылки плеснул ей в лицо шампанское и схватил за руки:
— Не строй из себя недотрогу, сидорова коза.
Вырываясь, Зелянская ударила Готова коленом в живот, затем наотмашь огрела стулом. Готов прыгнул на женщину, повалил на пол и положил на лопатки. Зелянская дергалась и кричала:
— Гад! Насиловать вздумал?! Я тебя сейчас сама изнасилую.
Учитель сидел на мечущейся Зелянской и тоненькими струйками лил ей на лицо из двух бутылок коньяк и шампанское:
— Попробуйте наш фирменный коктейль.
Когда содержимое бутылок кончилось, он затолкал ей в рот несколько кружочков лимона, конфету и слез с «побежденной» Зелянской.
— Пошел вон!!! — заорала Зелянская, выплевывая изо рта съедобный кляп.
— Ухожу, ухожу, истеричка, — одевался Готов. — Трех мужей сменила. Шампанское она любит, эмансипе, мать твою. Не за мой счет.
Готов вышел в коридор и услышал жалобный голос Зелянской:
— Рудольф Вениаминович, останьтесь, пожалуйста.
Готов повернулся и хотел сказать…
Последнее, что он увидел — это как струя из газового баллончика бьет в глаза и, уже нечетко, как захлопывается дверь.
Дикий вопль в клочья разорвал тишину подъезда. Выбежав на улицу, Готов сел на корточки и на ощупь попытался отыскать лужу. Из глаз потекли слезы, из носа сопли, изо рта слюни. Он нащупал лужу: теперь было все равно, грязная в ней вода или чистая.
Стояла ужасная осенняя погода. Сильные порывы ветра сбивали Готова с ног, дождь хлестал по лицу. Желтый лист прилип к левой линзе очков, вызвав у Рудольфа Вениаминовича приступ ярости. Готов остановился, убрал с очков лист и разорвал на мелкие кусочки. Тем временем шляпа слетела с головы и спланировала в самый центр огромной лужи. Ничего не оставалось делать, единственное, повиновавшись судьбе, на цыпочках идти по луже спасать головной убор.
Готов надел мокрую шляпу и быстрыми шагами направился домой.
Собираясь после третьего урока сходить домой, Готов услышал, как на втором этаже кричат школьники. Он бросил дипломат и шляпу и помчался вверх по лестнице.
На втором этаже немногим более десяти ребятишек окружили дерущихся семиклассников. Красные, вспотевшие подростки боролись на полу, стараясь уцепиться друг другу в волосы.
— Отдай, сука, сотню.
— Хрен тебе, урод. Я не брал, это моя.
— Че ты трешь, мне Зуб сказал, что ты взял.
— Я не брал, мне мать дала, на обед.
Окружившие гладиаторов ребята по сути дела не болели ни за того, ни за другого. Стадный инстинкт заставлял зевак истошно кричать, давая советы относительно техники ведения спарринга.
Готов гаркнул:
— А ну, всем стоять! В чем дело? Никому не расходиться. Вы, двое! Как фамилии?
— Дюпин, — ответил один.
— Галиев, — сказал второй.
У Дюпина на левой скуле проступил синяк, а у Галиева кровоточила губа. Они пыхтели, как два маленьких паровоза, и косились.
— В чем дело? — повторил вопрос Готов, — я по девяносто шесть раз повторять не буду.
— Он сотню у меня из рюкзака стырил, — промямлил Дюпин.
— Пошел ты! Это моя, — крикнул Галиев.
— Заткнись! А где моя тогда!
— Откуда я знаю, мне мать дала.
Учитель с укоризной посмотрел на обоих и задумчиво сказал:
— Проблема достаточно серьезная. Воровство. В свое время за такие дела отрубали руки, сажали на кол и даже кастрировали. Кастрировать — это значит ампутировать тестисы. Хотя, с другой стороны, был ли мальчик, может, мальчика-то и не было? Как доказать факт кражи.
— Зуб видел! — заорал Дюпин.
— Да-да, он терся у его парты, — сказал Зуб.
Учитель задумался:
— Ну, это не свидетель. За такие показания Зуб без зубов может остаться. Мне факты нужны, умники. Не знаю даже, как поступить. Галиев, дай посмотреть сто рублей, которые тебе якобы мать дала.
Галиев протянул Готову помятую сторублевку.
— Так, значит. Вы мужчины, а мужчины свои дела решают на поле брани. Кто одержит победу, тот и получит свои законные сто рублей. Бокс.
Готов толкнул Дюпина на Галиева. Галиев встретил соперника ударом ноги в живот. Дюпин упал и ударился головой о батарею, но резко встал и попытался провести удар кулаком Галиеву по лицу. Галиев увернулся от первого удара, от второго он увернуться не успел. Толпа вновь загалдела. Учитель, словно рефери, бегал вокруг драчунов, тряся сторублевой купюрой: «Работаем, работаем, работаем, что как мертвые. Дюпин, давай с разворота. Не спи, Галиев, через бедро бросай. Ну-ну, по корпусу… вали его, прижимай коленом.»
— Директор! — крикнул один из наблюдателей.
Учитель схватил Дюпина с Галиевым за шиворот и заорал:
— Это что еще тут происходит?!! Вы где находитесь?!! Вы в своем уме?!! А вот как раз и директор! Драку тут, понимаешь, устроили, еле разнял.
— Обоих ко мне, — приказал Смирнов.
Готов потащил потрепанных, взлохмаченных семиклассников в кабинет директора.
— Удивительная история, Владимир Константинович. Я было собрался домой уходить, как вдруг слышу вопли на втором этаже. Сердце в пятки. Думаю: не случилось ли чего. Пожар или того хуже. Прибегаю, а эти идиоты башни друг другу сносят. Хорошо без убийства. Слава тебе Господи, вовремя.
Ребята смотрели в пол. Готов отпустил их воротники и встал рядом с директором.
— Чего дрались? — улыбаясь спросил Смирнов.
— Галиев у меня сто рублей украл. Зубарев видел, как он в рюкзаке шарил.
— Я не брал, — возразил Галиев.
— Брал! Че, я не знаю? Они щас у Готова.
— У Рудольфа Вениаминовича, — поправил директор, — давайте деньги, разберемся.
Готов принял театральную позу, выражающую полное недоумение.
— У кого? У меня? Де-е-е-ньги? Ты чего мальчик, трататульки попутал? Какие сто рублей?
— Но Вы сами сказали…
— Что я сказал? Ты! Баран!
— Спокойнее, Рудольф Вениаминович, — попросил директор.
— Я не понял. Какие деньги? Э! Я фигею!
— Все видели, как Вы у Галиева сто рублей взяли, — сказал Дюпин.
— Кто все? Нет, ты определенно гонишь.
— Отдайте сто рублей, — заныл Галиев, — мне мать на обед дала.
— Дорогой обед получается. Да подавись ты. На, в жопу их себе засунь. Жлоб.
Завуч догнала Готова у входа в школу и, запыхавшись от быстрой ходьбы, проговорила:
— Рудольф Вениаминович, у нас ребята… активисты школы… они хотели бы организовать команду КВН. Во второй школе есть, в первой тоже, у нас нет. Вы не согласились бы проконтролировать, что ли? Молодежь неопытная в этом вопросе, а Вы, говорят, в студенчестве в КВН играли… Что Вы на это скажите?
Готов развел руки в стороны и немного согнул колени:
— Опаньки! Надежда Ивановна, Вы ли это говорите? Какой КВН? Мне что, заняться больше нечем?
— А что тут такого?
— Ничего хорошего. Вы вообще представляете себе: я и этот вертеп. Мы начинаем КВН, для чего… — до безобразия фальшиво пропел Готов. — Нигде я в студенческие годы не играл, с детства терпеть не переваривал.
— Почему Вы так негативно настроены? КВН — это же весело, и ребята с инициативой выступили, надо поддержать.
— Надежда Ивановна, пускай они свою инициативу свернут трубочкой и засунут… сами знаете, куда. Не буду я этим заниматься! Не хочу и не буду!
Судорожно топая по ступенькам крыльца, Готов заухал.
— Посмотрите КВН по телевизору, может, Вам понравится, — предложила Сафронова.
— Я такое говно не смотрю.
— Мое дело предложить, Ваше дело отказаться. Не хотите, как хотите.
Завуч вошла в школу. Готов ринулся за ней, крича и размахивая руками:
— Да, не хочу! И не потому, что мне лень или из принципа. Просто это дебилизм. Вот, будут старшеклассники кривляться на сцене, бегать и орать как потерпевшие.
— Рудольф Вениаминович, мы закончили этот разговор.
— Разговор только начался и будет продолжаться. Знаете, что меня больше всего бесит в КВН? Не знаете? Я скажу. Конкурс «Разминка», будь он не ладен. А еще, когда после конкурса «Домашнее задание» выходит вся команда и поет глупую несмешную песню. Традиция, понимаешь. Или еще хлеще: «Приветствие». Ой, я сейчас заплачу. Пооригинальней ничего нельзя придумать?
