Она вопросительно глянула на него непроницаемыми черными глазами, помолчала несколько секунд и, догадавшись, что он имеет в виду завтрак, спокойно объяснила:
— Меня мама Нина в дорогу собирала. Она ни одной мелочи никогда не упускает. Даже соль, перец и горчицу. Даже зубочистки. Оладушки вчера специально мне в дорогу напекла. Леночка их только что в тарелке над чайником разогрела. Ешьте, пока теплые.
— Спасибо. — Виктор, к собственному удивлению, даже растрогался. — Я ваш вечный должник. Даже не помню, когда я нормально завтракал. Чаще всего кофе да бутерброд с колбасой — и погнал на службу…
Он совершенно не собирался рассказывать ей о себе всякую ерунду. Он собирался порасспрашивать о ее жизни. Разговорить ее хотя бы до обычной беседы попутчиков. Вытянуть из нее хоть что-нибудь… А вместо этого уплетал за обе щеки оладушки с маслом и с медом, пил душистый индийский чай, грыз миндаль в шоколаде и — трепался без умолку. Неизвестно о чем. О том, что вот ему, например, такого чаю в поезде сроду не давали, а дома он чай вообще редко пьет, потому что чаепитие — это ритуал, а какой же это ритуал, если в одиночку, и чайных чашек у него осталось всего ничего, да и то — от разных сервизов, а остальные разбились постепенно, а Катька обещала какой-то особый сервиз привезти, но забыла, они с Аланом оба вообще очень забывчивые, из-за этого все время ссорятся — выясняют, кто виноват, что опять что-нибудь забыли, но быстро мирятся, потому что жить друг без друга не могут, и это даже удивительно, потому что, кроме забывчивости, у них ничего общего, таких разнополюсных людей он вообще никогда не видел; когда они поженились, он думал — это недели на две, а потом разбегутся, если раньше друг друга не поубивают, а вот уже пять лет живут — и ничего, сыну три с половиной, и еще детей хотят, особенно Алан…
Виктор замолчал, с удовольствием наблюдая, как Юлия быстро и бесшумно наводит порядок на столе — как-то так ловко, что казалось, будто все само собой устраивается: сахарница и бочонок с медом — в пластиковую коробку, масло — в крошечный термос, ножи, вилки и стеклянные тарелки — в полиэтиленовый пакет… И ничего ни разу не звякнуло, надо же! Наверное, у нее дома в кухне все так же чисто, тихо и вкусно пахнет.
— А у вас дети есть? — спросил он, заранее представляя маленькую тихую девочку с мрачными черными глазами.
— Нет, — помолчав, ответила Юлия. — Пойду посуду вымою. Вам чаю еще принести?
— Я помогу. — Виктор поднялся, глядя на ее отражение в зеркале. В зеркале у ее отражения было, кажется, не такое каменное выражение лица.
Отражение Юлии встретилось с ним взглядом, и на миг ему показалось, что это совсем незнакомый человек и в то же время — человек, которого он где-то видел. Такое тревожное чувство…
— Нет, — опять помолчав, сказала Юлия и вышла.
Она привыкла, что ее слушают, это точно. Слушают и повинуются. И все-таки, почему она так долго молчала перед тем, как ответить, что у нее нет детей? Давала понять, что он лезет не в свое дело? Или вспоминала, есть у нее дети или нет? Виктор опять почувствовал раздражение. Ну вот как с ней общаться? И тут же вспомнил, как только что болтал, словно заведенный, и прекрасно себя мироощущал, такого душевного комфорта он давно ни с одним собеседником не испытывал. Хм, собеседник… За всю их оживленную беседу она сказала три слова. Ну, пять… И тем не менее в ее обществе ему весело и как-то уютно. Вот повезло ее мужу…
— Вы недавно замуж вышли? — Виктор и сам не ожидал, что спросит это, слова как-то сами собой слетели с языка, как только она появилась в дверях с вымытой посудой в мокрых руках.
Юлия без выражения глянула на него, прошла к столику, бесшумно поставила посуду, потянулась за полотенцем и только тогда ответила:
— Десять лет назад.
Он недоверчиво хмыкнул, откровенно окидывая ее взглядом:
— Это во сколько же?..
— В четырнадцать часов семнадцать минут.
Виктору показалось, что в ее черных непроницаемых глазах мелькнула хмурая насмешка. Он засмеялся, потер ладонью короткий ежик волос и уточнил:
— Я имел в виду — сколько вам лет тогда было? Десять? Или уже одиннадцать?
— Восемнадцать. — Она не ответила улыбкой, но он был уверен, что в ее глазах опять мелькнула насмешка. — Сейчас мне двадцать восемь. Замуж я вышла десять лет назад. Двадцать восемь минус десять получится восемнадцать.
— Этого не может быть, — категорично заявил Виктор. — Зачем вы меня обманываете? Я все-таки врач, так что возраст человека уж как-нибудь сумею определить. Тем более что я, скажем так, детский врач, а это значит, что я более, чем другие врачи, знаком с динамикой возрастных изменений… Точнее — с динамикой изменений в процессе роста. Вам не больше двадцати…
— Вы правда детский врач? — с интересом спросила Юлия, пропустив мимо ушей его витиеватый комплимент.
Но может быть, только он думает, что это для нее комплимент? Может быть, она к таким комплиментам уже так привыкла, что перестала слышать их, как перестают слышать постоянный шум транспорта за окном.
— Правда, я детский врач, — откликнулся Виктор, несколько удивленный ее острым интересом к этой теме. Знать бы раньше, какие темы ее интересуют… Странно, однако. Ведь у нее нет детей…
— А какой врач? — Теперь Юлия смотрела на него пристально, ожидающе и даже с симпатией. — Я имею в виду — у вас какая специализация? Терапевт, хирург, офтальмолог или еще что-нибудь?
— Еще что-нибудь. Я психоневролог. Начинал как невропатолог, а сейчас вот пришлось психиатрией заниматься. Подвернулась возможность в Англии поработать. В лучшей клинике. Ну, и поучиться заодно. Я последний год в Лондоне живу.
— А какое направление? — Юлия, кажется, вообще не обратила внимания на его упоминание Лондона. — Я имею в виду — у вас есть определенная тема исследований или, может быть, особый интерес к определенным отклонениям? Или так — может быть, вам чаще приходится заниматься какими-то определенными заболеваниями? Извините, я не могу сформулировать вопрос точнее, я не специалист.
— Похоже, специалист. — Виктора все больше удивлял и даже немного тревожил ее явный интерес к психиатрии. Такой интерес к психиатрии обычно проявляют только психиатры и… их пациенты. — Похоже, вы во всем этом вполне уверенно ориентируетесь, а? Вам что, приходилось сталкиваться с… м-м… подобными проблемами?
— А вы что, встречали людей, которым с подобными проблемами сталкиваться не приходилось?
— Интересный поворот темы. — Виктор засмеялся, глядя на совершенно серьезное, внимательное, заинтересованное лицо, и вдруг сам посерьезнел, задумался, и уже с совершенно другим выражением задумчиво повторил: — Интере-е-есный поворот темы… Нет, честно. Если вдуматься, в наше время это действительно проблема. Наверное, почти все так или иначе сталкиваются с проявлением каких-нибудь патологий…
— Все, — неожиданно перебила его Юлия таким тоном, будто поправляла очевидную ошибку.
— Ну да, я и говорю — почти все…
— Все. Абсолютно все, — тем же тоном тихо сказала она и поднялась. — Вы еще чаю хотите?
— Нет. То есть да…
Виктор растерянно смотрел ей вслед и чувствовал себя не дипломированным специалистом с богатым опытом работы и блестящими перспективами, а тупым первокурсником, которому маститый профессор поставил, так и быть, троечку — исключительно из сочувствия к бедным родителям такого болвана… До чего странная девочка, а? Ну и повадка! Хорошо еще, что она не выгнала его из класса и не потребовала прийти с родителями. Совершенно непонятно, как это они с Катькой вчера общались.
Вернулась Юлия с двумя стаканами чая — опять крепкий и душистый, надо же! Скорее всего, она загипнотизировала проводников… За всю свою переполненную поездками жизнь Виктор не встречал ни одного проводника, который согласился бы заварить нормальный чай даже под дулом пистолета.
— Вы кто? — Кажется, он не удивился бы, если бы она призналась, что работает колдуньей.
— Учительница, — помолчав, ответила Юлия. — Вы не против, если я поработаю, пока мы будем чай пить?
— Как поработаете? Кем? Учительницей?
— Марьей-искусницей, — без улыбки ответила Юлия.
Она вынула из сумки какой-то сверток, развернула его на коленях, и Виктор удивился, увидев начатую вышивку и несколько мотков цветных ниток. Это занятие с ней как-то не вязалось. Как она стоит перед целым классом разболтанных бандитов — этого он тоже представить не мог. Впрочем, если это первоклашки…
— Вы в младших классах преподаете?
— И в младших тоже.
Юлия склонилась над своей вышивкой, неторопливо и вроде даже небрежно делая стежки, временами отрываясь, чтобы сунуть в рот конфету или сделать глоток чая, а потом опять бралась за иглу, и Виктор вдруг поймал себя на том, что с открытым ртом следит за ее неторопливыми движениями. И правда, было на что посмотреть. И дело даже не в том, что движения были удивительно плавными и точными. Это было похоже на завораживающий танец пламени, если бы пламя могло танцевать так неторопливо. Одно движение незаметно переливалось в другое, все предметы, к которым она протягивала руку, как-то очень послушно и охотно оказывались в ее тоненьких пальцах, а потом бесшумно возвращались на прежнее место и терпеливо ждали своей очереди, и нитки у нее не путались, и стакан о подстаканник ни разу не звякнул, и пакетик с конфетами не зашуршал. Виктор попробовал так же бесшумно вынуть из пакетика орех, но конечно же целлофан тут же поднял такой треск, что он даже поморщился. Как это он раньше не замечал, что производит столько шума любым пустяковым движением?
