Энни Пру - Корабельные новости

— Мой дед был охотником на тюленей.

— Боже. Ты не перестаешь меня удивлять. В общем, все должно получиться, тебе выдадут разрешение на работу, документы об иммиграции и все такое. Поработай с этими ребятами. Имя главного редактора Тертиус Кард. Есть чем записать? Диктую номер.

Куойл записал.

— Ну что ж, желаю удачи. Расскажешь потом, как все устроится. И, слушай, если ты захочешь приехать сюда и пожить со мной и Меркалией, приезжай в любое время. Здесь очень хорошо зарабатывать деньги.

Но им уже завладела мысль о севере. Ему нужна была точка опоры.

Через месяц после этого разговора они уехали в его «универсале». Он бросил прощальный взгляд в зеркало на дом, который он снимал, увидел пустое крыльцо, разросшиеся кусты и ровно колышущиеся яркие побеги соседского сада.

Итак, Куойл и тетушка сидели на передних местах, дети — на задних, а старушка Уоррен иногда ютилась с чемоданами в багажном отделении, а иногда неуклюже перелезала вперед, чтобы усесться между Банни и Саншайн. Они делали ей шапки из бумажных салфеток, завязывали тетушкин шарф вокруг ее мохнатой шеи и кормили картофелем фри, когда тетушка отворачивалась в другую сторону.

Они проехали две с половиной тысячи километров по штатам Нью-Йорк и Вермонт, сделав поворот в лесах Мэна, изувеченных вырубкой. Когда они миновали Нью-Брунсуик и Нова Скотию, на трехрядном шоссе у них в центральном ряду случилась поломка, заставившая тетушку сжать кулаки. В Северном Сиднее на ужин они ели жирную рыбу, которая никому не понравилась, а сырым промозглым утром сели на паром, идущий в Порт-О-Баск. Наконец-то.

Куойл страдал в трюме, тетушка мерила шагами палубу, время от времени останавливаясь, чтобы облокотиться на перила над бушующей водой. Или стояла, широко расставив ноги, сцепив руки за спиной и подставляя лицо ветру. Ее волосы были стянуты косынкой, а лицо казалось бы каменным, если бы не маленькие умные глаза.

Она разговаривала о погоде с мужчиной в шапке караульного. Они немного поговорили. Кто-то еще вышел на палубу неровными шагами и сказал: «Холодновато сегодня, да?» Тетушка беспокоилась об Уоррен, которая не могла устроиться и все возилась в машине. Собака не понимала, что с ней происходит, потому что никогда раньше не бывала на море. Наверное, думала, что настал конец света, а она сидит одна в странной машине. Человек в шапке караульного сказал: «Не волнуйтесь, собака проспит всю дорогу. Они всегда так делают».

Тетушка осмотрелась, увидела впереди голубоватую землю. Первый взгляд на острова за последние пятьдесят лет. Не смогла сдержать слезы.

— Возвращение домой, да? — спросил человек в шапке караульного. — Да, это всегда так бывает.

«Вот это место, — думала она. — Этот камень, в девяти с половиной километрах, укутанный ветром в туман. Морщинки на поверхности воды, лодки, едва не касающиеся покрытых льдом скал. Тундра и бесплодные равнины, низкорослые ели, которые люди срезают и увозят с собой».

Сколько их было тут, облокотившихся о поручни, как стояла сейчас она? Всматривавшихся в скалу посреди моря. Викингов, басков, французов, англичан, испанцев, португальцев. Их привлекала сюда треска, в те дни, когда огромные косяки рыб замедляли продвижение кораблей к Островам Пряностей, в поисках городов из чистого золота. Смотрящие мечтали о жареной птице или сладких ягодах в корзинках из листвы, но видели только бушующие волны и чуть теплящиеся огоньки на мачтах. Им попадались только обледеневшие города, айсберги с берилловой сердцевиной, голубой самоцвет внутри белого самоцвета, и некоторые из них, по поверьям, пахли миндалем. Она с детства помнила этот горький аромат.

Высаженные на берег люди возвращались на корабль покрытые кровавой коркой от укусов насекомых. «Все сыро и мокро, — говорили они, — на острове сплошные болота и трясины, реки и цепочки прудов, населенные птицами с железными глотками». И корабль с трудом огибал мыс, а его пассажиры видели, как тени карибу растворялись в тумане.

Позже это место стало пользоваться дурной славой. Весенний голод обнажал костистые головы, крупные суставы под плотью. Как было тяжело выживать, цепляясь за жизнь зубами и когтями! Море-алхимик превращало рыбаков в сырые кости, отправляло лодки дрейфовать вслед за треской и выбрасывало их с прибоем. Тетушка помнила истории, рассказанные стариками: об отце, застрелившем старших детей и себя, чтобы остальная семья получила шанс выжить на остатках запасов муки; об охотниках на тюленей — они стояли на льдинах, которые под их весом становились в уровень с водой, до тех пор, пока первый из них не выдерживал и не бросался в воду; о поездках за лекарством во время шторма. Они всегда заканчивались тем, что либо несчастному больному приносили не то лекарство, либо помощь приходила слишком поздно.

Она не была здесь с раннего детства, но это чувство не забылось. Оно вернулось: гипнотическое воздействие моря, запах крови, ветра и соли, рыбьих голов, елового дыма и пота, стук обкатанных морем камней и шипение волн, вкус ломтиков хлеба, смоченных в бульоне, спальня под навесом.

Теперь, говорят, с тяготами жизни покончено. Злые силы судьбы отступили перед страховкой по безработице и твердой надеждой на деньги от нефтяного месторождения, находящегося в открытом море. Везде были прогресс и частная собственность, работал принцип острого локтя. Так говорили.

Ей было пятнадцать, когда они уехали с мыса Куойлов, и семнадцать, когда семья перебралась в Штаты, став еще одной каплей в приливных волнах беженцев с Ньюфаундленда, покинувших родные порты, острова и тайные бухточки. Они истекали, как воды, прочь от привычной уединенности, неграмотности, штанов, сшитых из обивочного материала, выпавших зубов, прочь от извращенных мыслей и грубых рук, от отчаяния.

А ее отец, Гарольд Хамм, погиб за месяц до их отъезда, когда ослаб узел, фиксировавший металлический контейнер, в котором хранились десятки килограммов гвоздей. Такелажная цепь ослабла, и ящик упал. Обитый железом угол угодил отцу в затылок и размозжил позвоночник. Он упал на причал, парализованный, без сознания. Кто знает, какие мысли наполняли его угасающий рассудок, когда дети и жена наклонились над ним, умоляя его отозваться: «Отец! Отец!» Никто не называл его по имени, звучало только это слово: отец. Будто отцовство было самым важным делом его жизни. Все плакали. Даже Гай, который всегда думал только о себе.

«Как странно, — подумала она, — возвращаться с потерявшим надежду племянником и прахом Гая». Она забрала урну у всхлипывающего Куойла и отнесла ее в комнату для гостей. Лежала ночью без сна и думала, не стоит ли высыпать его прах в магазинный полиэтиленовый пакет, завязать ручки и выбросить в мусорный бак.

Это была просто мысль.

Она размышляла, что изменилось сильнее: это место или она сама? Это место было наделено силой. Она содрогнулась. Сейчас все будет иначе. Лучше. Она облокотилась о поручни и стала смотреть в темные воды Атлантики, вздыхавшие о прошлом.

На полу за сиденьями заскулила Уоррен. Куойл вел машину по западному побережью Большого Северного полуострова, вдоль шоссе, изрезанного колесами грузовых автомобилей. Дорога пролегала между зыбью пролива Бель Айл и горами, похожими на голубые дыни. Напротив пролива находился мрачный полуостров Лабрадор. Грузовики образовывали караваны, движущиеся на восток, поблескивая сквозь туман стальными кабинами. Куойл почти узнал это хмурое небо, будто он когда-то видел его во сне, но успел забыть.

Машина катилась по растрескавшейся земле. Шероховатые утесы в вулканическом глянце. На рифе, возвышающемся над морем, морская птица отложила единственное яйцо. Гавани были все еще затянуты льдом. Дома, похожие на склепы, выросшие из гранитных глыб; черное побережье поблескивало, как комья серебряной руды.

Их дом, как сказала тетушка, скрестив пальцы, находился на мысе Куойлов. Во всяком случае, мыс еще был обозначен на карте. Дом пустовал уже сорок четыре года. Она смеялась, говорила, что от него, наверное, ничего не осталось, но в глубине души верила, что дом стоит и время не могло так жестоко обмануть ее надежды на возвращение. У нее был хриплый голос. Куойл слушал ее и вел машину с открытым ртом, будто пробуя на вкус полярный воздух.

Айсберги, маячившие на горизонте, были похожи на белые тюрьмы. Необъятная синяя ткань моря проминалась и морщилась.

— Смотри, — сказала тетушка. — Рыбацкие ялики. — Издалека они казались крохотными. Волны разбивались о мыс. Вода бурлила.

— Я помню человека, который жил в лодке, выброшенной на берег, — сказала тетушка. — Старик Дэнни, как там была его фамилия? Ее вынесло достаточно далеко на сушу, и волны до нее не доходили. Он ее приподнял, починил. Вставил маленькую трубу, проложил тропинку с каменным бордюром. Он жил там много лет, пока однажды, когда он сидел перед лодкой и штопал сеть, на него не упал прогнивший остов и не задавил насмерть.