— Ой, я с ума сойду, — сказала Люба и вернулась обратно в машину.
— Я тебя прошу, — услышали мы с Васей ее голос. — Ради меня. Да не хочу я вызывать ему «психовозку». … Что значит «ломать комедию»? Это психологический прием. Ну, будь другом, пожалуйста. Только ты сейчас сможешь подействовать на него отрезвляюще. Я тебя отблагодарю!..
И вот, умирать буду, вспомню этот великолепный момент: после долгих препирательств из потрепанных красных «жигулей» вышел сам король Англии, цвет рыцарства, вождь христианских государей, заслуженный артист РСФСР, человек неоднозначный, взрывной возбудимости, с кудрявой русой бородой, вечными портвеями, в полном, что называется, королевском облачении.
— Клянусь святой мессой, вы храбрый малый! — произнес Ричард, приблизившись к костру.
Когда Миша увидел его благородную фигуру, его царственное лицо, несколько бледное от недавней болезни, его глаза, которые менестрели называли яркими звездами битв и побед, он вытянулся во фрунт и прошептал:
— Боже, спаси короля Ричарда английского! Да здравствует Ричард Львиное Сердце!
— Спокойно, друг мой, — проговорил Ричард. Он усадил Мишу на бревнышко, устроился рядом, взял Любину черешню и стал ее есть, угощая Мишу.
— Я знаю вас, вы храбрый рыцарь, оказавший немало услуг христианскому делу. Будь все мои воины такими, как вы, я без промедленья сразился бы с сарацинами и отнял святую землю плюс Гроб Господень у этого язычника Саладина. Но войдите и в мое положение, — доверительно сказал Ричард, принимаясь за Васины бутербродики, — с кем мне, собственно говоря, идти на Иерусалим? С хитрецом и завистником Филиппом французским, который бы отдал пол-Франции, лишь бы погубить меня или, по крайней мере, унизить?! Или с эрцгерцогом австрийским, у которого не больше мужества, чем у злобной осы или робкого чижика? Я вам больше скажу, — он понизил голос, — вся английская армия — сплошь невежественные саксонцы, готовые бросить дело, угодное Богу, из-за того, что каркнул ворон или чихнул кот.
— Значит, вы отказываетесь от всех надежд на освобождение Гроба
Господня? — спросил Миша и окинул Ричарда Львиное Сердце убийственным взглядом.
— Клянусь святым Георгом, — ответил Ричард, — своим копьем ты угодил мне прямо в лоб! — Он налил себе сладкого чаю из термоса, выпил и сказал:
— Отказываюсь. А всех крестоносцев распускаю по домам… и по санаториям. Вернемся в Европу, соберемся с силами, там видно будет.
Миша вскочил, глаза его засверкали, кровь закипела в жилах, и он вскричал:
— Ах ты, низкий изменник, Ричард, за что только миннезингеры превозносят тебя до небес?! Ну что ж, тогда я сам поведу рыцарство к славным подвигам, во имя того, чей гроб я поклялся освободить.
— Да что ему дался этот гроб?! — воскликнул Ричард Львиное Сердце.
— А то, — кричал Миша, чуть не плача, — нельзя оставлять Палестину во власти Саладина! Как ты этого не понимаешь, дурья твоя башка?!
— Вызывайте неотложку, и точка! — сказал Ричард Львиное Сердце Любе. — Пока я ему по морде не надавал.
— Только троньте его! — сказала Вася. — … киношники!
— Я человек театра! — заметила Люба. — И если я уйду из кино, я пойду директором в детский дом, он у меня будет образцовым!
А я сказала Мише:
— Пап, да ладно тебе, что с ним разговаривать, только нервы трепать.
Но Миша и не взглянул на меня.
— Клянусь крестом моего меча, — проговорил он, подняв меч и отступая в темноту, — или я водружу крест на башнях Иерусалима, или крест водрузят над моей могилой.
— Так, — сказала Люба, когда Миша полностью растворился в ночи. — Я эту кашу заварила, я ее и расхлебаю. Будет ему Гроб Господень! Если гроб хоть в какой-то степени образумит нашего Мишу. Но это последнее, что я смогу для вас
сделать, — грустно добавила она.
Понятия не имею, как ей удалось внушить режиссеру, что этот крестовый поход окончился вовсе не так уж плохо, как всем показалось. Она потом рассказывала, дело было так.
Она пришла к нему и сказала:
— Сегодня ты инсценируешь эпизод, не предусмотренный Вальтером Скоттом.
— Какой? — удивился режиссер Женя.
— «Освобождение Гроба Господня».
— Ты с ума сошла! — воскликнул Женя. — Ты, вообще, Люба, в курсе, что крестовый поход Ричарда потерпел полный крах?! Конечно, когда тебе читать, у тебя в голове одни только деньги!
— Ангел ты мой, — взмолилась Люба, — останется этот эпизод в фильме или не останется, все равно, ты можешь его даже не снимать. Гроб нужен мне, чтобы помочь почтенному семейству, главу которого я сбила с панталыку. Средства на строительство Иерусалимского храма и Гроба Господня я раздобуду. И запомни, — строго сказала она, уходя, — д е н ь г и д е л а ю т и с т о р и ю.
Это были пророческие слова, потому что историческая правда в этом фильме не смогла победить художественную.
Утром лагерь крестоносцев был переоборудован в Иерусалимское королевство, холм святого Георга — в Сион, на вершине которого двое плотников, Эдик и Валера, из досок — по договоренности с Любой — выстроили некое сооружение с полумесяцем на крыше. А перед зданием — дощатые ворота, на которых Валера написал красной масляной краской:
«ВОРОТА В ИЕРУСАЛИМ».
Дальше по обе стороны холма были выстроены войска — легкая кавалерия сарацин и тяжелая — рыцарей крестового похода. А в мегафон зычным голосом объявили, что в Тихой Бухте сейчас будет предпринято последнее и решительное наступление крестоносцев на святой город, а также освобождение Гроба Господня, собственно говоря, и являвшееся целью всей экспедиции.
Мы с Васей и Любой стояли на смотровой площадке и обозревали окрестности. Мы молча стояли втроем и ждали Мишу. И он появился.
— Худой какой стал! — вздохнула Вася.
И правда, он стал похож на духа, который бродит в безводных пустынях.
— Помните о Гробе Господнем! — сказал он, приближаясь к армии крестоносцев.
— Помните о Гробе Господнем!
— Помните о Гробе… — пронеслось по рядам крестоносцев.
Резкий крик и звук трубящего рога возвестили о начале наступления.
Наша кавалерия двинулась галопом и расположилась так, чтобы сразу оказаться во фронте, во флангах и в тылу немалого отряда Саладина. Следом за кавалерией шагала пешая армия короля Англии. Вышитые флаги и позолоченные украшения сверкали и переливались тысячью оттенков при свете восходящего солнца, ближе к полудню никто из участников этой сцены не выдержал бы палящего крымского зноя. Даже видавшие виды сарацины, которые, то появляясь, то исчезая, размахивали своими пиками во всех направлениях, издавали громкие воинственные возгласы и осаживали своих лошадей только тогда, когда оказывались на расстоянии одной пики от христиан. Арабы испускали пронзительные и грозные крики, всадники, вооруженные пиками, наносили друг другу удары своим тупым оружием, отчего многие из них повылетали из седел и чуть не поплатились жизнью. Смешались в кучу кони, люди, шум, гам, клубы пыли, причем все это сопровождалось оглушительным грохотом военных музыкальных инструментов, которыми арабы издревле вдохновляли воинов во время сражения.
Однако, несмотря на всю их мусульманскую маневренность, юркость, верткость и то обстоятельство, что Аллах якобы уже отдал им безвозвратно Иерусалим и всячески укрепил в борьбе за святой город, крестоносцы теснили сарацин только так, ломили, напирали, короче, дело дошло до того, что шатко сработанные Эдиком и Валерой «ВОРОТА В ИЕРУСАЛИМ» рухнули под натиском крестоносцев, и армия Саладина позорно бежала, разбитая наголову как раз в ту минуту, когда она была полностью уверена в победе.
Миша первым ворвался в помещение и увидел, что посередине на табуретках гроб стоит.
— Гроб наш!!! — воскликнул Миша и осел на дощатый пол.
Все стихло. И в наступившей тишине раздался крик режиссера Жени.
— Гениально! Гениально!.. Кто-нибудь снимал это, черт вас всех подери??? — орал Женя, хотя сам перед началом атаки предупредил операторов, чтоб они это не снимали в целях экономии пленки.
— Я снимал, — сказал пожилой и матерый оператор Сергей Леонидович, который весь фильм раздражал Женю тем, что абсолютно его не слушался.
Женя обнял его и поцеловал.
— Это лучшая сцена «Ричарда», — сказал Женя, — надеюсь, она будет по достоинству оценена в Каннах!
Мы отвезли Мишу в санаторий, уложили в кровать, Люба налила ему рюмку коньяка, он выпил безо всякого сопротивления и уснул. Спал он беспробудно два дня и две ночи. Все это время Вася, не смыкая глаз, провела у его постели.
— Миша, родной мой, любимый, ненаглядный, — говорила она ему, — это я, твоя жена Вася, вернись ко мне, Миша, я жду тебя и люблю, ты помнишь, у нас есть дочь Люся, довольно бестолковая девочка, звезд с неба она, конечно, не хватает, и зря ты, я считаю, устроил ее в музыкальную школу, но я понимаю тебя, ведь ты сам всю жизнь хотел научиться играть на аккордеоне и только в прошлом году смог его приобрести, а теперь играешь одну только песню «Любовь пожарника» по двадцать раз на день, сводя с ума всех домашних, но, знаешь, я давно хотела тебе сказать … мне нравится, Миша, как ты поешь ее и играешь.
