Привратница улыбнулась, когда я проходил мимо. Она всегда оказывает мне услуги. Чтобы обеспечить себе ее полную преданность, я в каждый из своих визитов оставляю ей сногсшибательные чаевые. А поскольку бываю здесь почти через день, то предполагаю, что в конечном счете обеспечиваю ей наибольшую часть доходов. И я имею дело отнюдь не с неблагодарной. Она тоже вкладывает свою долю в наши отношения, причем немалую. Подмигивания, теплые слова, мелкие услуги по желанию. Она в любое время поднимает наверх букеты цветов. Просовывает конверты под дверь. Охлаждает шампанское до нужной температуры и ставит у порога Либби, когда та возвращается из поездки, с интервью, с передачи. Я могу сделать заказ в любое время суток. Если надо, она подряжает своего мужа – например, когда надо доставить какую-нибудь старинную мебелину, которую Либби заприметила в антикварной лавке. И в довершение всего – приглядывает за моим велосипедом. У меня их украли целых две штуки за три недели, прямо у моего собственного дома. Возле дома Либби такое немыслимо: моя любимая привратница бдительнее инкассатора.
– Не трудитесь пристегивать, господин Том, я глаз не спущу с вашего велика.
Она очень удивляется, когда видит, как я в своем костюме кручу педали. Воздерживается от всяких замечаний, бестия этакая. Тем не менее достаточно посмотреть на ее заинтригованную физиономию, как только я оседлываю свою лошадку. О, ей было гораздо спокойнее, когда я оставлял перед входом свое спортивное купе. Машина как-то больше вязалась с моим положением. Только вот месяц назад я решил проявить гражданскую сознательность. Два колеса, физические усилия, работаешь ногами, распрямляешь спину – и хватит об этом.
Привратница была сбита с толку, а Либби хлопала в ладоши как девчонка: «Пре-вос-ход-но, Том! И так сексуально».
Она со смехом уговорила меня надевать под брюки обтягивающие трусы велосипедиста, на что я охотно согласился. И с тех пор я отправляюсь на каждое наше свидание, вырядившись как велогонщик – в сиреневое трико, не доходящее до колен. Цвет она сама выбрала. Кто бы сомневался? Это один из наших маленьких секретов, причем из самых милых. Чувствуя, как ткань обтягивает работающие бедра, я ловлю на лету свое отражение в витринах и нахожу, что довольно шикарно выгляжу с газетой «Монд», искусно зажатой под мышкой.
– Хорошего дня, мсье, – бросила привратница, когда я нажал на педали.
Мимо вихрем пролетела машина – хотя улица была довольно узкая – стекла опущены, музыка на полную мощь. Я почувствовал, как вздрогнуло мое тело. Рубашка промокла от пота, легкие наполнял обжигающий кислород. Я подумал о Либби, которая с самого начала лета жила с задернутыми шторами, в полумраке, методично устраивая сквозняки, движение воздуха из комнаты в комнату. Какое-то наваждение потемок. Когда я оставался у нее, мне случалось открыть окна на рассвете, чтобы впустить рождающееся солнце.
Она немедленно просыпалась.
– Закрой сейчас же, это невыносимо.
– Ты гадкий маленький вампирчик, которого я люблю до безумия.
– Умолкни, я сплю.
Мне понадобится двадцать минут, чтобы добраться до факультета, считая остановку у флориста. Разве что отложу покупку цветов на завтра. По здравом размышлении, может, так будет даже разумнее. Поскольку завтра я приготовлю Либби потрясающий сюрприз, и эти подсолнухи вполне могут украсить сцену. Завтра я приду рано утром с симпатичным термосом из массивного серебра, с только что испеченным багетом, конфитюром из кислой вишни от матушки Пуло и куском свежего масла. Пока ничего необычайного: я приношу Либби завтрак два-три раза в неделю. Сначала возьму на кухне ее любимую чашку, салфетку из вышитого льна и фарфоровую сахарницу. Потом приготовлю мой сюрприз и налью в чашку чая. Когда все будет безупречно, сяду подле нее. Наклонюсь над ее лицом и подую в ухо. Она слегка приподнимется, облокотится, сморщит нос и проворчит:
– Уже? Слишком рано, Том, я почти не спала!
Я поглажу ее по затылку, ничего не отвечая. Она обложится подушечками и подыщет наилучшую позу для завтрака. Я придвину поднос, чтобы ей не пришлось протягивать руку. Она снимет крышку с сахарницы, и в этот момент увидит его – роскошное, сверкающее среди белых кристалликов сахара. Глаза округлятся, я даже отсюда вижу ее восхищенную улыбку. Сможет ли она подыскать слова – эта барышня, которая за словом в карман не лезет, Королева острословов? Спорю на обратное. Моя Либби в нокауте. Оглушена. Игра, сет – и матч в пользу Тома. Подобное чудо выносит только изумленное молчание.
Я выбрал кольцо сам. Мог бы попросить помощи у какой-нибудь подруги, но мои подруги ненавидят Либби, так что нет, спасибо. Впрочем, после некоторой цифры на своем банковском счете по-настоящему в одиночестве на Вандомской площади никогда не бываешь. Потраченное время, цена, результат: оно прекрасно. Даже лучше – царственно. У продавщицы ювелирного магазина даже руки тряслись. Не каждый день видишь, как столько карат улетает разом. Но для тебя, моя Либби, ничто не будет ни достаточно прекрасным, ни достаточно безумным, ни достаточно дорогим. На этот раз у тебя уже не найдется никакого повода вспоминать моих бывших. Конец колким замечаниям о моих былых влюбленностях. Тебе придется признать, что ты единственная женщина в моей жизни, поскольку вот оно, доказательство: я прошу твоей руки, душа моя, и подписываюсь в этом собственной кровью. С тобой, Либби, я никогда не разведусь, потому что ты мой черный свет, мое исключение, одним махом устраняющее все остальные.
Улица вливалась в широкую, запруженную магистраль. Водители, раздраженные жарой, беспорядочно рвались вперед, с риском задеть друг друга в хаотичном хоре гудков, добавлявшем исступления картине. Я рассудил, что безопаснее ехать по тротуару. Меня даже забавляло обгонять вальяжные машины одним нажатием педалей. Я повернул голову, чтобы полюбоваться на проезд этих мучеников уличного движения, насладиться угрюмым недовольством на их лицах. Давай, пошевеливайся, Том, работай икрами, позволь ветерку обдувать тебя под рубашкой, насладись свободой, жми!
Наверное, я ехал со скоростью двадцать, может, двадцать пять километров в час, когда это случилось. Все произошло очень быстро, в долю секунды. Я услышал истошный вопль, мельком увидел чью-то белокурую шевелюру и землю, которая метнулась мне навстречу. Раздался скрежет мнущегося металла; мое тело подбросило и, воткнув руль в живот, грохнуло головой об асфальт. На короткий миг я испугался. Подумал, что погибну как дурак накануне самого важного дня в моей жизни. Отдать концы, свалившись с велосипеда, – можно ли вообразить себе ситуацию бездарнее? О господи, Либби. Я опозорю ее.
«Том убился. Несчастный случай.
– Бедняга, как это случилось?
– Упал на тротуар с велосипеда».
Прости, Либби. Умереть от инфаркта, от разрыва аневризмы, от внезапно развившегося цирроза, от какой-нибудь романтической гадости, еще куда ни шло! Но свалиться с велосипеда!
Девица так вопила, что мне пришлось признать очевидное: я был еще далек от смерти.
– Мудак несчастный! Мои «лубутены»! Вот зараза, я же каблук из-за тебя сломала!
Далек от смерти и даже способен протестовать.
– Мудак несчастный просит прощения, но чувствует себя неважно. Вас не затруднит помочь мне?
– О Боже, сожалею, это я совсем не вам, а придурку Бобу. Проклятье. НУ И МУДИЛА ЖЕ ТЫ, БОБ!
По моей щеке текла кровь. Откуда она взялась? Я попытался определить размах повреждений, осторожно пошевелив ногами, потом руками. На первый взгляд ничего не сломано, но было ощущение, словно мне кулаком врезали по животу, да еще от левого колена до лодыжки тянулась гнусного вида рана. Насчет остального надо еще присмотреться.
– Кто такой Боб?
– Вот он, – сказала девица со вздохом.
Пес неопределенной породы, коротконогий, жирный, в толстом ошейнике из черной кожи благодушно нас рассматривал. Фу, гадость!
– Этот говнюк неуклюжий туфли мне угробил, – продолжила блондинка.
Поскольку я бросил на нее особенно выразительный взгляд, она все же протянула мне руку.
– О, но ваша нога… И голова… Вы же весь в крови. Как себя чувствуете?
Мало-помалу рана на моей ноге становилась чувствительней.
– Все хуже и хуже, – ответил я, заметив, что потерял ботинок.
Девица прикоснулась пальцем к моим волосам.
– Жуть! Похоже, тут дырка! Вроде даже кость видна… Ну что за паскудство! Не хватало только, чтобы еще и это на меня свалилось! – запричитала она.
Ее идиотизм буквально зачаровывал. Никогда таких не встречал, а ведь Бог знает, сколько я их навидался при моем-то ремесле. Вот бы заснять на камеру эту сюрреалистическую сцену.
– Это все Амин Дада[7]. Из-за нее, – продолжила она, качая головой. – Ну кто-нибудь может сказать, за что мне это?
