Я посмотрела на Колю Зимятина. Он спокойно и с интересом наблюдал за нашей очередной схваткой с Мишей и Ильей. Пока не вмешивался. Мне хотелось, чтобы он вмешался? Чтобы один семнадцатилетний мальчик начал защищать меня от других? Я привыкла быть младшей сестрой Андрюшки. Зачем я тогда поперлась в школу?
Всё, есть три человека как минимум, которые доброжелательно и… (чтобы не опережать события) скажем, — нормально отнеслись ко мне. Саша Лудянина, Коля Зимятин и еще полная девочка, имени которой я не знаю. Я посмотрела на нее. Она увидела мой вопрос. Вот именно не услышала — я ничего не говорила, а увидела.
— Оля, — представилась она, — Улис.
— Интересная фамилия, — сказала я и тут же подумала, что я сама провоцирую их на ответы, высказывания, реплики, шутки. Не стоит говорить лишнего, и они будут поспокойней. — Два «с»?
Я это зря спросила.
— С-с-с-с-с-с… Пс-с-с-с-с-с… — тут же завелся Громовский, очень громко, очень нагло, показывая всё, что ему могло прийти на ум, если он у него есть. Когда он был маленький, то, наверно, был смешной и даже трогательный. Все время лез вперед… Как мой Никитос? Нет! Нет, конечно. У меня не может получиться такого педагогического результата, как Громовский. Сегодня же подумаю, как и чем оседлывать собственного обормота.
— У вас осталось двадцать минут, остальное время мы потратили на знакомство и выпендреж Громовского…
— Сергеев тоже… — Илюша Громовский не слишком громко, но внятно выругался.
«Ignore!» — сказала я самой себе.
— Ты сейчас записываешь материал на сайт Генпрокуратуры? — спросила я Громовского. — Нет? А жаль. А я вот Skype давно включила. Папа твой наблюдает за нашим уроком с большим интересом.
Громовский поднял белые глаза. Ясно. Били, бьют и будут бить. В восемнадцать лет купят квартиру, отселят и вздохнут спокойно.
— Западло, — процедил он сквозь зубы. — Чё, правда?
— Неправда. Но зато теперь я знаю твой маленький секретик.
— А вот можно до конца урока фамилию Громовский больше не произносить? — Миша обернулся к классу: — Народ, я прав?
Не могу сказать навскидку, что Миша был всеми признанным авторитетом в классе. Пока мне так не показалось. Кто-то ответил «Да!», кто-то промолчал, несколько девочек, которым надоело то, что происходило в классе, увлеченно склонились над одним планшетом.
— Я прошу, — повысила я голос, включив телефон в режим видеозаписи и подняв его повыше, — открыть тетради и написать ответы на следующие вопросы: «Мне близка мораль Толстого в том, что…»
— Мне мораль Толстого… — очень грубо выругался Илюся, не отрывая взгляда от планшета.
— Гром! — шикнули на него сразу несколько одноклассников.
Громовский поднял голову и увидел, что я снимаю его.
— Блин!.. — заорал он и сорвался с места.
Я не могла даже предположить, что лениво висящий на стуле весь урок парень сможет в два прыжка добежать до меня. И ловко выхватить мой телефон. И швырнуть меня изо всей силы. И, бросив телефон на пол, раздавить его одним движением.
— Ё-о! — выдохнул он, как заправский рэпер, не как хулиган из подворотни, срывающий сумки с женщин. Для него это было что-то вроде реалити-шоу — вроде и по-настоящему, и зрители смотрят. Все должно быть красиво. Илья отряхнул руки и нарочито не спеша, вразвалочку, вихляя тяжеловатым задом, пошел на место.
Девочки разохались, кто-то подбежал, помог мне подняться. Я встала. Я не ударилась. А если ударилась, пойму это позже. Мне не было больно. У меня тикало в голове, сильно, горячо, быстро, неровно стучало сердце, как загнанный зверек. Тук. Тук-тук. Тук-тук-тук! И остановилось. Стало нечем дышать. Поплыло что-то перед глазами. Я схватилась за чью-то руку и за стол. Нет. Нет, я не упаду. Я двойню родила сама, носила до последнего дня двоих детей общим весом семь килограмм триста пятьдесят грамм. Я родила. Я кормила до двух лет, я поднимала двойную коляску до лифта — по лестнице она не шагала. Я сильная.
Сердце снова начало нормально стучать, пелена перед глазами — рассеиваться. Я просто испугалась. Я не ожидала. Я растерялась, больше ничего. Я взглянула на часы и попыталась понять, сколько оставалось до конца урока. Не понимаю.
Я спросила у Саши, чье лицо все время было передо мной:
— Сколько до конца урока?
— Давайте вызовем врача, — ответила мне Саша. — И директора. Или Розу Александровну. Да?
— Нет.
Я подошла к окну и открыла его. Вдохнула морозный воздух. Я вспомнила, как Никитос упал утром в сугроб и хохотал. И как Настька гладила мою новую кофточку с жабо. И доверчиво смотрела на меня на улице. Как даже в утренней темноте был виден ее покрасневший от морозца носик. Какая ледяная ладошка была у нее. Как сто раз орал Никитос, убегая в свою младшую школу: «Пока! Пока, мам! Пока!» Я быстро всё это вспомнила, за полсекунды. Еще пару секунд подышала, посмотрела на искрящийся на деревьях снег. На младшую школу, как раз видную из моего окна. Моего… Да, теперь это мое окно.
Я повернулась к классу.
— Вон пошел из класса, Громовский! — четко сказала я.
— Чё? — спросил он.
Я подошла к нему и встала очень близко.
— Вон пошел из класса.
— Ребята, снимайте! — заорал Громовский. — Ой, меня ударили, меня учительница ударила! По почкам! По голове!
— Вон пошел из класса, Громовский, — в третий раз повторила я, стараясь говорить твердо, четко и уверенно.
— А потом что? — спросил он с интересом.
— Потом я вызову полицию. И попрошу составить акт.
— Да пошла ты! — постарался как можно легче ответить Громовский и подхватил планшет и сумку. — Но имей в виду, если со мной что случится на уроке — виноват препод. Если я вдруг отравлюсь никотином или клеем или порежу себе руку в туалете. Захочу покончить с собой. Я должен был быть на русском.
— Лучше штаны замой, ты сел на что-то, — сказала я.
Громовский инстинктивно схватился рукой за зад. Класс, замерший в ожидании исхода боя, выдохнул и засмеялся.
Илья выплюнул из себя мат, изо всей силы толкнув дверь ногой. В принципе, можно считать, что он просто выругал дверь. Никто меня не заставляет примеривать эти грязные слова на себя.
Я посмотрела на класс. Саша Лудянина изо всех сил улыбалась мне. Оля Улис хлопала глазами, как будто говоря: «Все хорошо, все хорошо!» Коля опустил голову. Ему было стыдно — за всё, что было сейчас? За меня? За себя, что не вмешался? Не знаю, пока не знаю. Миша улыбался, но очень плохо. Ведь он тоже напал бы на меня. Но он не может, как Илюся. Не позволяет что-то. Пока не знаю — что. Должна понять. Если не хочу, чтобы эти дяди и тети в школьной форме меня уничтожили за неделю и на всю оставшуюся жизнь.
Я уже успела услышать, что в школе работает как минимум один человек, уничтоженный детьми. Продолжает работать. Ведет какой-то кружок во второй половине дня. Дети его всерьез не воспринимают. А остальные — уничтоженные — просто ушли из школы. Нет, я так не хочу.
— И тем не менее. Пишем, пожалуйста!
— Осталось семь минут от урока! — подал голос кто-то из тех, кто не проронил до сих пор ни слова.
— Значит, чтобы ответить на такой важный вопрос, у вас есть семь минут.
Я хотела интересной жизни, я ее получила. Остальные уроки пронеслись быстро, больше так весело, как в одиннадцатом, нигде не было. Пятиклассники мне достались особые, двенадцать человек, все с небольшими отклонениями в когнитивных способностях или с трудностями социальной адаптации. Поэтому их после четвертого года обучения записали в так называемый «коррекционный» класс. Возможно, среди них растет и зреет будущий Громовский, но пока я его не заметила. Правда, трех человек не было, болели. А те, что были, вполне внимательно слушали, ничего не понимали — вероятно, я изъяснялась слишком сложно. Стали отвлекаться. Тогда я заговорила проще. Два урока в пятом классе. Русский и литература. Один в седьмом — русский. Одно окно, на котором я замещала биологию в шестом классе: меня попросили показать детям фильм про опыление растений. Дети смотрели невнимательно, но, по крайней мере, по классу не бегали, не матерились, ко мне не задирались. Я чуть отдохнула.
К концу пятого урока я не понимала, хочу ли я пить, есть, устала ли я. Моему состоянию трудно было подобрать слова.
— Ну как? — остановила меня на лестнице вторая моя пионерская подружка, Лариска Тимофеева, теперь Филина, как выяснилось. — Получается? Хорошие дети?
Я взглянула на Лариску. Она спрашивала совершенно серьезно. Она, на вид совершенно несобранная, разболтанная, не пойми как одетая, справляется с Громовским, с Мишей, с другими — ведь в других классах тоже такие есть.
— Ты ведешь что-нибудь в одиннадцатом? — спросила я.
— А! — очень громко захохотала Лариска, так, что бежавшие мимо девочки, на вид пятиклассницы, от неожиданности столкнулись и посыпались гурьбой с лестницы. — Познакомилась с Илюсей? А Мишаня как тебе? Гениальный мальчик, скажи?
