— Ты другой, чем я думала, — выпаливаю я.
Он широко улыбается, и под его правым глазом появляется ямочка.
— Знаю. Я сексуальнее, верно? Все в порядке, можешь сказать это.
Я хохочу.
— Как ты умудряешься носить с собой эго такого размера и веса?
— Все дело в мышцах, — отвечает он, поигрывая мышцами и иронично приподнимая бровь.
Часть моего нервного напряжения исчезает, но затем возвращается, когда он начинает наблюдать за моим смехом, ничего не говоря в течение нескольких долгих секунд.
— У тебя очень длинные волосы, — говорит он. — И ты никогда не упоминала о веснушках.
— А должна была?
— Веснушки могут быть решающим неблагоприятным фактором. — Он улыбается, и ямочка возвращается. Как мило.
Я подхожу к дивану и присаживаюсь. Он прислоняется к скалистой стене на другом конце комнаты.
— Они — проклятие моей жизни, — говорю я, имея в виду веснушки. Говорить такое глупо, потому что, конечно, проклятием моей жизни является моя болезнь и невозможность покинуть дом. Мы оба одновременно это осознаем и снова вместе смеемся.
— Ты веселая, — говорит он, отсмеявшись.
Я улыбаюсь. Никогда не считала себя веселой, но я рада, что он так думает.
Какое-то мгновение мы проводим в неловкой тишине, не зная, что сказать. Во время общения онлайн тишина была менее заметной. Мы могли списать это на любое количество отвлекающих моментов. Но прямо сейчас, в реальной жизни, кажется, что над нашими головами повисли пустые от мыслей облачка. Вообще-то, мое совсем не пустое, но я же не могу сказать ему, что у него красивые глаза. Они синие, как атлантический океан. Именно такими он их и назвал. Это странно, потому что, конечно, я это знала. Но разница между тем, чтобы знать и видеть это лично, такая же, что и разница между желанием летать и самим полетом.
— Эта комната какая-то чудаковатая, — говорит он, осматриваясь.
— Да. Мама построила ее, чтобы я чувствовала себя так, будто нахожусь на улице.
— Это работает?
— Большую часть дней. У меня потрясающее воображение.
— Ты и правда, как в сказке. Принцесса Мадлен и Стеклянный Замок. — Он снова замолкает, будто пытается на что-то решиться.
— Спрашивай меня, — говорю я.
На его запястье надета черная эластичная резинка, и он дергает ее несколько раз, прежде чем продолжить.
— Как долго ты болеешь?
— Всю свою жизнь.
— Что случится, если ты выйдешь на улицу?
— Моя голова взорвется. Или легкие. Или сердце.
— Как ты можешь шутить….?
Я пожимаю плечами.
— А почему не могу? Кроме того, я стараюсь не желать того, чего не могу иметь.
— Ты как Мастер Дзен. Тебе стоит давать уроки.
— Много времени требуется, чтобы научиться. — Улыбаюсь я в ответ.
Он приседает на корточки, а потом садится — спиной к стене, руки на коленях. Хоть он и спокоен, я могу чувствовать необходимость двигаться, исходящую от него. Этот парень — живая сила.
— Куда ты больше всего хочешь попасть? — спрашивает он.
— Не считая космического пространства?
— Да, Мэдди, не считая космического пространства. — Мне нравится, как он произносит Мэдди, будто называл меня так всю мою жизнь.
— На пляж. К океану.
— Хочешь, я тебе опишу его?
Я киваю решительнее, чем должна бы. Мой ритм сердца ускоряется, будто я делаю что-то запрещенное.
— Я видела фотографии и видео, но какого это находиться в воде? Это как купаться в огромной ванне?
— Типа того, — произносит он медленно и задумчиво. — Нет, беру свои слова обратно. Находиться в океане страшно. Он мокрый, холодный, соленый и смертельно опасный.
Такого я не ожидала.
— Ты ненавидишь океан?
Теперь он улыбается, почувствовав интерес к своей теме.
— Я его не ненавижу. Я его уважаю. — Он выгибает палец. — Уважаю. Это Матушка Природа во всей ее красе — потрясающая, красивая, беспристрастная, смертоносная. Только подумай: это все вода, но ты можешь умереть от жажды. И весь смысл волн в том, чтобы сбить тебя с ног, чтобы ты утонула быстрее. Океан поглотит тебя целиком, отрыгнет и даже не заметит, что ты была.
— Ох, Господи, ты этого боишься!
— Это мы еще даже не дошли до огромных белых акул, или морских крокодилов, или индонезийской рыбы-иглы, или…
— Хорошо, хорошо, — говорю я, смеясь и поднимая руки, чтобы остановить его.
— Это не шутка, — произносит он с притворной серьезностью. — Океан убьет тебя. — Он подмигивает мне. — Оказывается, Матушка Природа — дрянная мать.
Я слишком сильно хохочу, чтобы что-нибудь сказать.
— Итак, что еще ты хочешь знать?
— После такого? Ничего!
— Ну же. Я кладезь знаний.
— Хорошо, сделай ради меня какой-нибудь сумасшедший трюк.
Он в мгновение ока оказывается на ногах и начинает критически осматривать комнату.
— Недостаточно места. Пойдем на ули… — Он замолкает посреди предложения. — Дерьмо, Мэдди, извини.
— Прекрати, — говорю я. Встаю и вытягиваю руку. — Не жалей меня. — Я произношу это решительно, но этот вопрос очень важен. Не смогу стерпеть жалость, исходящую от него.
Он подцепляет резинку, кивает раз, и затем отпускает ее.
— Я могу сделать стойку на одной руке.
Он отходит от стены и просто наклоняется вперед, пока не оказывается вверх тормашками, держась на руках. Это движение настолько грациозное и непринужденное, что меня моментально заполняет зависть. Каково это, быть полностью уверенным в своём теле и его возможностях?
— Потрясающе, — шепчу я.
— Мы не в церкви, — восклицает он шепотом, его голос слегка напряжен из-за такого положения тела.
— Не знаю, — говорю я. — Мне кажется, что я должна говорить тихо.
Он не отвечает. Вместо этого закрывает глаза, медленно убирает одну руку с пола и вытягивает ее в сторону. Он практически идеально неподвижен. Тихое журчание ручейка и его слегка тяжелое дыхание — единственные звуки в комнате. Его футболка сползает вниз, и я могу видеть крепкие мышцы его живота. Кожа имеет тот же теплый золотистый загар. Я отвожу взгляд.
— Хорошо, — говорю я, — можешь остановиться.
Он снова стоит на ногах прежде, чем я успеваю моргнуть.
— Что еще ты можешь сделать?
Он потирает руки и улыбается мне.
Сальто назад, и вот он сидит у стены и закрывает глаза.
— Так почему сначала космическое пространство? — спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
— Думаю, мне хочется посмотреть на мир.
— Не то, что многие люди имеют под этим в виду, — говорит он, улыбаясь.
Я киваю и тоже закрываю глаза.
— Ты когда-нибудь чувствовал… — Начинаю я, но открывается дверь и врывается Карла.
— Вы же не прикасались, да? — спрашивает она, уперев руки в пояс.
Мы оба открываем глаза и смотрим друг на друга. И вдруг неожиданно я очень сильно ощущаю его тело и свое.
— Прикосновений не было, — подтверждает Олли, его глаза не покидают моего лица. Что-то в тоне его голоса заставляет меня сильно покраснеть, жар медленной волной распространяется по лицу и груди.
Самовозгорание — реальная вещь. Я в этом уверена.
На следующее утро до приезда Карлы я лежу в кровати ровно тринадцать минут, убеждая себя, что заболеваю. У нее уходит ровно десять минут, чтобы разубедить меня. Она измеряет температуру, давление, сердечный ритм и частоту пульса, а затем объявляет, что я просто больна любовью.
— Классические симптомы, — говорит она.
— Я не влюблена. Я не могу быть влюблена.
— А почему нет?
— А в чем смысл? — говорю я, вскидывая вверх руки. — Я влюбленная это то же самое, что ресторанный критик без вкусовых рецепторов. Это как художник, страдающий дальтонизмом. Это как…
— Как купание нагишом.
Над этим мне приходится посмеяться.
— Точно, — говорю я. — Бессмысленно.
— Не бессмысленно, — говорит она и смотрит на меня серьезно. — То, что ты не можешь пережить все, не значит, что ты не должна пережить хоть что-то. Кроме того, обреченная любовь — часть жизни.
— Я не влюблена, — повторяю я.
— И ты не больна, — парирует она. — Не о чем беспокоиться.
Остаток дня я слишком сбита с толку, чтобы почитать или сделать домашнюю работу. Несмотря на убеждения Карлы, что я не заболеваю, я обнаруживаю, что слишком много обращаю внимания на свое тело и его ощущения. Кончики моих пальцев покалывает? Обычно бывает с ними такое? Почему мне кажется, что я не могу восстановить дыхание? Сколько кувырков может совершить мой желудок прежде, чем непоправимо запутается? Я прошу Карлу еще раз проверить мои жизненные показатели, и результаты в норме.
К вечеру я понимаю, что Карла в чем-то права. Может я и не влюблена, но симпатизирую. Серьезно симпатизирую. Я бесцельно брожу по дому, везде видя Олли. Я вижу его на кухне, готовящего стопку тостов на ужин. Я вижу его в гостиной, страдающего вместе со мной над "Гордостью и предубеждением". Я вижу его в своей спальне, его облаченное в черное тело спит на моем белом диване.
