— Что поешь, придурок?
Кажется, это случилось снова. Он напевал про себя одну из песен, которые слушала мама, песню Джони Митчелл про такси, и, очевидно, она опять выскочила наружу. Они все начали что-то нестройно бубнить, иногда вставляя бессмысленные слова, и тыкать его в бок, чтобы он повернулся к ним лицом. Он не обращал на них внимания и пытался сосредоточиться на статье. Ему не нужно было вспоминать названия шоколадных батончиков, когда перед ним была статья о компьютерах. Сначала он сделал вид, что читает, но уже через пару секунд действительно увлекся и забыл о них, а когда опомнился, их уже и след простыл.
— Эй, Мохаммед! — прокричал один из них (мистера Патель[12] звали совсем не так). — Проверь его карманы. Он кое-что своровал.
И ушли. Он проверил свои карманы. В них было полно шоколадок и пакетиков жвачки. А он и не заметил. Ему стало дурно. Он попытался объяснить, но мистер Пател перебил его:
— Маркус, я все видел. Все в порядке.
Он подошел к прилавку и вывалил содержимое карманов на газеты.
— Они из твоей школы?
Маркус кивнул.
— Старайся держаться от них подальше.
Ага, черт возьми. Удержишься от них, пожалуй!
Когда он пришел домой, мама лежала, укрывшись пуховиком, и смотрела детские мультики. На него она даже не взглянула.
— Ты что, не ходила сегодня на работу?
— Утром ходила. После обеда отпросилась, потому что плохо себя чувствовала.
— В каком смысле плохо себя чувствовала?
Молчание.
Так дело не пойдет. Ведь он всего лишь ребенок. Он все чаще и чаще задумывался об этом, по мере того как становился старше. Непонятно почему. Может, потому, что, когда он и в самом деле был ребенком, то не мог этого осознать, — ведь чтобы понять, что ты еще совсем ребенок, нужно дорасти до определенного возраста. Или, может быть, когда он был маленький, ему не о чем было беспокоиться: лет пять-шесть назад его мама не лежала, дрожа, целыми днями под пуховиком и не смотрела дурацкие мультики, а если бы это и случилось, он не посчитал бы это чем-то ненормальным.
Нужно было что-то делать. В школе все хуже некуда; дома тоже все хуже некуда, а раз, кроме школы и дома, у него ничего нет, значит, что ему все время хуже некуда, кроме тех часов, когда он спит. Нужно что-то делать, но сам он ничего изменить не может, и поэтому что-то предпринять должна женщина, закутавшаяся в пуховик.
Смешная у него мама. Сторонница диалога. Всегда заставляет его выкладывать все как есть и обсуждать с ней. Тем не менее он был уверен: заведи он разговор о чем-нибудь серьезном — неизбежно начались бы проблемы, особенно теперь, когда она все время плакала без причины. Но в данный момент он просто не представлял, как этого избежать. Он ведь всего лишь ребенок, а она — его мама, и если ему плохо, то именно она должна исправить ситуацию — все проще простого. Он должен с ней поговорить, даже если она этого не хочет, даже если после этого ей станет еще хуже. Да, тяжело. Ничего хорошего. Но в нем было достаточно злости, чтобы завести с ней разговор прямо сейчас.
— Зачем ты это смотришь? Это же чушь. Сама мне всегда говоришь.
— Я думала, ты любишь мультики.
— Люблю. Просто этот мне не нравится. Ужас какой-то.
Они оба молча уставились на экран. Странное собакообразное существо гонялось за мальчиком, который мог превращаться в нечто, похожее на летающую тарелку.
— Чем ты заболела? — строго спросил он: так учитель спросил бы какого-нибудь Пола Кокса о том, сделал ли тот домашнее задание.
Нет ответа.
— Мама, чем ты заболела?
— Ах, Маркус, это не что-то такое…
— Мама, не надо разговаривать со мной, как с идиотом.
Она снова начала плакать, тихо всхлипывая, и это привело его в ужас.
— Ты должна это прекратить.
— Не могу.
— Ты должна. Если ты не можешь нормально заботиться обо мне, то тебе придется найти для этого кого-нибудь другого.
Она перекатилась на живот и посмотрела на него.
— Как ты можешь говорить, что я не забочусь о тебе?
— Потому что так оно и есть. Ты просто готовишь мне еду, а это я и сам могу. Все остальное время ты только плачешь. Это… это плохо. Это плохо для меня.
Она расплакалась еще сильнее, и он оставил ее в покое. Он пошел наверх в свою комнату и, надев наушники, сел играть в "Баскетбол НБА", хоть в будние дни ему это запрещалось. Когда он снова спустился вниз, она уже встала, пуховика тоже не было видно. Она раскладывала по тарелкам спагетти с соусом и вроде выглядела нормально. Он понимал, что на самом деле все совсем не нормально. Может, он и ребенок, но уже достаточно взрослый, чтобы осознавать: человек не перестанет психовать (а он начинал понимать, что в этом и заключается мамина болезнь) только оттого, что его об этом попросят, но сейчас ему было все равно, лишь бы она была нормальной в его присутствии.
— В субботу ты едешь на пикник.
— На пикник?
— Да, в Риджентс парк.
— С кем?
— Со Сьюзи.
— Опять эта "ОРДА", только не с ними.
— Именно с ними.
— Я их терпеть не могу. — Мама как-то брала его с собой на вечеринку, которую "ОРДА" устраивала у кого-то в саду, это было, когда они только переехали в Лондон, но с тех пор на их собрания она больше не ходила. Маркус же имел возможность пообщаться с ними подольше, потому что Сьюзи как-то брала его с собой на их пикник.
— Tant pis[13].
Ну почему она так говорит? Он прекрасно знает, что по-французски это — "упрямый засранец", так почему бы ей просто не сказать "упрямый засранец"? Неудивительно, что он вырос таким ненормальным. Если твоя мать ни с того ни с сего начинает говорить по-французски, то у тебя гораздо больше шансов запеть-таки в газетном киоске и даже не заметить. Он положил кучу сыра на спагетти и размешал.
— А ты поедешь?
— Нет.
— А почему тогда я должен ехать?
— Потому что мне нужно отдохнуть.
— Я могу не показываться тебе на глаза.
— Просто я делаю то, что ты сказал. Хочу, чтобы кто-нибудь другой позаботился о тебе. У Сьюзи это получится гораздо лучше.
Сьюзи была ее лучшей подругой, они знали друг друга еще со школы. Она была милой и Маркусу очень нравилась. Но ему все равно не хотелось ехать с ней на пикник, который устраивает "ОРДА", где будет куча ужасных маленьких детей. Он был лет на десять старше большинства из них, и все предыдущие случаи общения оставили у него ужасные впечатления. После последнего совместного похода в зоопарк он пришел домой и заявил, что хочет пройти добровольную стерилизацию. Мама долго смеялась, но он сказал это абсолютно серьезно. Он точно знал, что никогда в жизни не захочет иметь детей, так почему же не решить эту проблему прямо сейчас — раз и навсегда.
— Я буду хорошо себя вести. Могу просидеть целый день в своей комнате, играть на компьютере. Ты даже не заметишь, что я дома.
— Я хочу, чтобы ты уехал на этот день. Хорошо провел время. Здесь слишком напряженная атмосфера.
— В каком смысле?
— В том, что… Да не знаю я. Я просто знаю, что нам друг с другом несладко.
Подождите-ка минутку. Им друг с другом несладко? Первый раз с тех пор, как его мама начала плакать, ему тоже захотелось заплакать. Он знал, что ему с ней несладко, но он и не подозревал, что это взаимно. Что он ей такого сделал? Он и представить не мог. Когда-нибудь он ее спросит, что именно она имела в виду, но не сегодня, не сейчас. Он боялся, что ответ ему не понравится.
— Ну и стерва.
Уилл смотрел на свои ботинки и издавал звуки, которые должны были дать Сьюзи понять, что его жена не такое уж чудовище.
— Уилл, но так не делают. Нельзя звонить за пять минут до встречи и говорить, что планы меняются. Ты должен был просто послать ее… — Она оглянулась, чтобы посмотреть, не слышит ли этого Маркус — странный мальчик, с которым они, видимо, были обречены провести весь день. — …послать ее в баню.
Его бывшая жена (судя по репликам Сьюзи, ее звали Пола — имя, которое он, видимо, обронил накануне), конечно же, была целиком и полностью виновата в том, что Нед не появился на пикнике, но Уилл чувствовал неопределенную солидарность с ней перед лицом агрессивного сочувствия Сьюзи. Не слишком ли далеко он зашел?
— Ну, ты ж понимаешь, — продолжал он повторять, пока Сьюзи неистовствовала.
— Ты не можешь позволить себе быть мягким. Тогда с тобой все время будут поступать по-свински.
— Она до этого никогда так не делала.
— Но обязательно сделает еще раз. Только подожди. Ты слишком мягкий. А в нашем неблагодарном деле нужно быть жестче.
— Конечно. — Слышать, что он слишком мягок, что ему нужно стать жестче, было для Уилла непривычно, но он выглядел настолько паршиво, что представить себе, как он только что был "растоптан Полой", не составляло особого труда.
