— Хотите, я помогу? — предложил Пьеро. — Поставлю на полку, хотите?
Пожилой человек улыбнулся.
— Думаю, это будет напрасной тратой времени, — отозвался он. — Но ты очень добрый мальчик.
Дама вернулась с проводником. Тот оглядел купе и ткнул пальцем в старика.
— Ну-ка, ты, — бросил он, — вон отсюда. Постоишь в коридоре.
— Но тут свободно, — вмешался Пьеро. Проводник, наверное, подумал, что с ним едет мама или папа и старик занял их место. — Я один.
— Вон. Сейчас же, — потребовал проводник, словно не услышав Пьеро. — Давай, давай, поднимайся, не то наживешь неприятности.
Старик, не говоря ни слова, встал, крепко уперев палку в пол, взял свой чемодан и с большим достоинством покинул купе.
— Я прошу прощения, мадам, — сказал проводник, поворачиваясь к женщине уже после того, как дверь закрылась.
— Внимательней надо с этими, — рявкнула она. — Следить надо! Со мной сын. Почему он должен подвергаться опасности?
— Простите, — повторил проводник, а женщина негодующе фыркнула с таким видом, словно весь мир задался целью ей досадить.
Пьеро хотел спросить, почему она прогнала старика, но дама была очень грозная — казалось, только пикни, она и тебя вышвырнет. Поэтому он отвернулся к окну, закрыл глаза и вновь задремал. А проснувшись, увидел, что дверь купе открыта и дама с мальчиком снимают с полок багаж.
— Где мы? — спросил Пьеро.
— В Германии. — Дама впервые за все время улыбнулась. — Наконец-то никаких этих мерзких французишек! — Она показала на платформу, где на вывеске, как и на лацкане Пьеро, было написано Мангейм. — Похоже, и тебе тут выходить, — добавила она, кивнув на бумажку.
Пьеро вскочил, подхватил вещи и, прошагав по коридору, сошел на платформу.
Пьеро стоял в центре главного вестибюля вокзала, и ему было одиноко и страшно. Куда ни посмотри, всюду, торопясь по своим делам, задевая его, сновали мужчины и женщины. И еще военные. Много-много военных.
Впрочем, в первую очередь Пьеро обратил внимание на то, что люди вокруг говорят на другом языке. Поезд пересек границу, и повсюду звучал немецкий, а не французский, и Пьеро, вслушиваясь и разбирая слова, радовался, что папины уроки не прошли даром. Он выбросил бумажку Мангейм в урну и посмотрел, каков следующий пункт назначения.
Мюнхен.
Над расписанием движения поездов висели огромные часы. Пьеро кинулся туда, с разбегу врезался в мужчину, шедшего навстречу, и упал навзничь. Посмотрев вверх, он вобрал взглядом землисто-серую форму, широченный черный ремень, черные сапоги до колен и нашивку на левом рукаве: ломаный крест, а поверх орел, распростерший крылья.
— Извините, — еле слышно пролепетал Пьеро, глядя на мужчину с благоговейным страхом.
Тот посмотрел себе под ноги, но помогать не стал. Вместо этого презрительно скривил губу, чуть приподнял носок сапога, наступил мальчику на пальцы и придавил их к полу.
— Мне больно! — закричал Пьеро, чувствуя, что мужчина давит все сильнее; в пальцах уже пульсировала кровь. Он еще ни разу не видел, чтобы кому-нибудь так нравилось причинять боль. А пассажиры, спешившие мимо, все замечали, но не вмешивались.
— Вот ты где, Ральф. — К ним внезапно подошла женщина с маленьким мальчиком на руках. Позади нее стояла девочка лет пяти. — Прости, пожалуйста, но Бруно хотел посмотреть паровозы, и мы чуть было тебя не потеряли. Ой, а что тут такое? — спросила она.
Мужчина, убрав ногу, улыбнулся и помог Пьеро подняться.
— Ребенок носится сломя голову, а куда — не смотрит. — Он пожал плечами. — Чуть не сбил меня.
— Какая на нем старая одежда. — Девочка смерила Пьеро неприязненным взглядом.
— Гретель, сколько раз повторять: так говорить некрасиво, — нахмурившись, укорила мать.
— И от него пахнет.
— Гретель!
— Пошли? — Мужчина посмотрел на часы, и его жена кивнула.
Они зашагали прочь. Пьеро, глядя в их удаляющиеся спины, растирал онемевшие пальцы. Малыш между тем повернулся в руках матери и помахал на прощанье. Пьеро встретился с ним взглядом и, несмотря на боль в костяшках, невольно улыбнулся и помахал в ответ. Семейство растворилось в толпе, а отовсюду вдруг понеслись свистки. Нужно срочно найти свой поезд, засуетился Пьеро, а то застряну в этом вашем Мангейме.
Судя по расписанию, поезд отбывал с минуты на минуту. Пьеро опрометью полетел на третью платформу и вскочил в вагон, когда проводник уже захлопывал двери. Ехать до Мюнхена было целых три часа, а радость от путешествия уже выветрилась, причем окончательно и бесповоротно.
Состав, в клубах шума и пара, содрогнулся и пришел в движение. Пьеро в открытое окно смотрел, как женщина с шарфом на голове бежит, волоча чемодан, и кричит машинисту: «Стойте, стойте!» Трое солдат, стоявшие на платформе тесной кучкой, стали над ней потешаться, она поставила чемодан и обругала их, тогда один солдат вывернул ей руку за спину. Пьеро с ужасом наблюдал за ними и успел еще увидеть, как ярость на лице женщины сменилась мукой, но тут кто-то постучал его по плечу, и он резко обернулся.
— Ты что тут делаешь? — спросил проводник. — Билет есть?
Пьеро достал из кармана все бумаги, которые сестры Дюран выдали ему при отъезде из приюта. Проводник принялся небрежно их листать, водил по строчкам пальцами, испачканными в чернилах, и беззвучно шевелил губами. От него несло табаком, и Пьеро слегка затошнило от неприятного запаха и мерного покачивания поезда.
— Порядок. — Проводник пихнул документы в карман мальчику и всмотрелся в бумажки на его лацкане. — Едешь один?
— Да, мсье.
— Без родителей?
— Да, мсье.
— Тогда вот что: во время движения здесь стоять нельзя. Опасно. Выпадешь — в котлету под колесами превратишься. Не думай, это не шутки, это случается. А у такого малявки, как ты, шансов и вовсе нету.
Его слова острым ножом вонзились Пьеро в сердце — ведь, в конце концов, именно так и погиб его папа.
— Пойдем-ка. — Мужчина грубо схватил его за плечо и потащил по коридору; Пьеро нес чемодан и сверток с бутербродами. — Все занято, — пробормотал проводник, заглядывая в купе и быстро проходя мимо. Занято оказалось и в следующем. — Занято. Занято. Занято. — Он посмотрел на Пьеро и предупредил: — Места может и не быть. Поезд сегодня под завязку, тебя и посадить-то некуда. Но и стоять всю дорогу до Мюнхена не годится. Вопрос безопасности.
Пьеро молчал. Он не понимал, как тогда быть. Сидеть нельзя и стоять нельзя — а какие еще варианты? Не висеть же в воздухе.
— Вот, — сказал наконец проводник, открыв дверь и заглянув в очередное купе; в коридор хлынули смех и обрывки разговора. — Вот здесь есть куда втиснуться. Не возражаете, ребята, нет? Тут малец один едет в Мюнхен. Пусть посидит у вас, присмотрите, ладно?
Проводник отступил на шаг в сторону, и Пьеро стало еще страшнее, чем раньше. Пятеро парней четырнадцати-пятнадцати лет, крепко сбитых, светловолосых, с чистой кожей, повернулись и молча воззрились на него, как стая волков, внезапно почуявших добычу.
— Входите, юный мужчина. — Самый высокий парень показал на пустое место между двумя ребятами напротив. — Не бойтесь, мы не кусаемся. — Он вытянул руку и медленно поманил Пьеро к себе; в этом жесте было что-то невероятно зловещее. Пьеро почувствовал себя крайне неуютно, но, не имея выбора, сел, и через пару минут парни, забыв про него, снова загомонили. Он между двумя рослыми соседями чувствовал себя настоящим лилипутом.
Долгое время он созерцал свои ботинки, но потом, немного освоившись, поднял голову и притворился, будто смотрит в окно, хотя на самом деле разглядывал парня, спавшего, прислонясь щекой к стеклу. Как и все они, парень был в форме. Коричневая рубашка, короткие черные штаны, черный галстук, белые гольфы, на рукаве — нашивка-ромбик: снизу и сверху красная, слева и справа белая. Посередине красовался тот же ломаный крест, что и на нарукавной повязке жестокого мужчины с вокзала в Мангейме. Пьеро невольно проникся уважением к соседям по купе и тоже захотел такую форму вместо старья, которое перед отъездом из приюта вернули ему сестры Дюран. Будь он в форме, никакие чужие девчонки ни на каких вокзалах не посмели бы насмехаться над его одеждой.
— Мой отец был солдат, — сам того не ожидая, объявил он и удивился, до чего громко вышло.
Парни замолчали и уставились на него, а спавший проснулся, заморгал и заозирался:
— Что, уже Мюнхен?
— Что вы сказали, юный мужчина? — переспросил высокий, явный лидер в группе.
— Я сказал, что мой папа был солдат, — повторил Пьеро, жалея, что открыл рот.
— Это когда же?
— На войне.
— У тебя акцент, — заметил парень, подавшись вперед. — Говоришь ты хорошо, но ты ведь не немец, верно?
