– Да. Глаз не сомкнул.
Хидэко рассказала, что натворил тайфун, – она видела это из окна электрички, когда ехала на работу.
Выкурив две сигареты, Синго сказал:
– Сегодня на танцы пойти не смогу.
Хидэко подняла на него глаза и усмехнулась.
– На следующее утро после того, как мы с тобой танцевали, у меня болела поясница. Годы, – сказал Синго; по лицу Хидэко поползла озорная улыбка.
– Может, это потому, что вы слишком выгибались?
– Выгибался? Возможно. Ты хочешь сказать, нагибался?
– Когда Мы с вами танцевали, то, прикоснувшись ко мне, вы каждый раз выгибались, как будто вам неприятно, как будто старались быть от меня подальше.
– Вот ты о чем. Это я нечаянно. Нет, нет, нарочно я этого не делал.
– И все же…
– Возможно, я просто старался держаться прямее. В общем, я не обратил на это внимания.
– В самом деле?
– Тебе так показалось потому, что вы, молодые, танцуете вульгарно, прилипнув друг к другу.
– О, как это ужасно.
Синго еще тогда подумал, что Хидэко возбуждена и танцует не в такт, но все равно танцевать с ней ему было очень приятно. Может быть, именно этим и объяснялась его скованность?
– Ну что ж, давай сходим еще раз – обещаю склониться к тебе и танцевать, прижавшись.
Хидэко опустила голову и тихонько засмеялась.
– Пойдемте. Только не сегодня. Никак не могу, вы уж меня простите.
– Разумеется, не сегодня.
Синго обратил внимание, что Хидэко в белой кофточке и волосы перехвачены белой лентой.
Белая кофточка – ничего особенного, но, видимо, белая лента подчеркивала ее белизну. Лента, довольно широкая, плотно охватывала волосы и сзади была завязана узлом. В общем, одежда для тайфуна.
За ушами волосы собраны, и у кромки туго стянутых прядей видна незагорелая кожа.
И еще на ней темно-синяя юбка из тонкой шерстяной ткани. Юбка старая.
– После этого Сюити тебя не приглашал?
– Нет.
– И тебе обидно, да? Отец с тобой танцует, а молодой сын держится на почтительном расстоянии. Бедняжка.
– Что поделаешь. Придется самой пригласить его.
– Хочешь сказать, не ваша, мол, забота?
– Будете издеваться, в следующий раз не пойду с вами на танцы.
– Не буду. Раз уж ты сама обратила внимание на Сюити, я склоняю голову.
Эти слова подействовали на Хидэко.
– Ты, наверно, знаешь женщину, с которой встречается Сюити?
Было заметно, что Хидэко почувствовала себя неуютно.
– Она из дансинг-холла? Хидэко промолчала.
– Сколько ей лет?
– Сколько лет? Она старше его жены. – Красивая?
– Да, очень красивая. – Хидэко запиналась на каждом слове. – Правда, голос у нее хриплый. Даже не хриплый, а какой-то дребезжащий, надтреснутый. Она говорит, что у нее очень чувственный голос.
– Что это значит?
Хидэко разоткровенничалась, а у Синго появилось желание заткнуть уши.
Он почувствовал стыд, почувствовал брезгливость, когда понял, что представляет собой любовница Сюити да и сама Хидэко.
Синго был потрясен, услыхав, что хриплый голос считается чувственным. В общем, Сюити есть Сюити, как, впрочем, и Хидэко есть Хидэко.
Увидев выражение лица Синго, Хидэко умолкла.
В тот день Сюити тоже вернулся домой рано, вместе с Синго, и, заперев дом, они вчетвером, всей семьей, отправились смотреть фильм «Кандзинтё»[4]
Когда Сюити снял верхнюю рубаху и стал переодеваться, Синго заметил, что на груди и на плече у него красные пятна, и подумал, что, наверно, это следы от пальцев Кикуко – она обнимала его тогда, во время бури.
Три актера, исполнявшие главные роли в «Кандзинтё» – Косиро, Удзаэмон и Кикугоро, – уже умерли.
Синго, Сюити и Кикуко восприняли их игру по-разному.
– Ты не помнишь, сколько раз мы видели с тобой этого прославленного воина в исполнении Косиро? – сказала Ясуко, обращаясь к Синго.
– Забыл.
– Быстро же ты все забываешь!
Улица была освещена луной, и Синго посмотрел на небо.
Луна словно центр пламени. Так вдруг показалось Синго.
Облака вокруг луны были на редкость причудливой формы, и пламя казалось не то заревом, не то сиянием фейерверка.
Но это пламя облаков было холодным и бледным, и луна тоже была холодной и бледной, и на Синго вдруг пахнуло осенью.
Луна клонилась к востоку и была почти круглая. Одетая облаками, она воспламеняла их вокруг себя.
Кроме белопламенных облаков, окутавших луну, других поблизости не было видно, и небо после бури было непроглядно черным.
Все магазины и лавки закрыты, – ночное запустение. Только возвращающиеся из кино, больше на улице ни души.
– Прошлую ночь не спали – сегодня давайте ляжем пораньше, – сказал Синго грустно.
Вот так приходит наконец в жизни решительная минута, подумал он. Неотвратимо надвигается необходимость принять решение.
– Смотрите, на гинго распустились почки.
– Неужели, Кикуко, ты только что заметила? – сказал Синго. – Я уже давно их вижу.
– Ничего удивительного, ведь вы, отец, сидите так, что гинго вам всегда виден.
Кикуко, сидевшая напротив Синго, обернулась в сторону дерева.
В столовой у каждого свое постоянное место.
Синго сидит лицом к востоку. Слева от него Ясуко – лицом к югу. Справа – Сюити, лицом к северу. Кикуко сидит лицом к западу и, значит, напротив Синго. Сад примыкает к южной и восточной сторонам дома – старики, можно сказать, занимают лучшие места. Что же касается мест двух женщин, то они сидят так, что во время еды им удобно ходить на кухню за кушаньями и расставлять их на столе.
Все четверо всегда занимают за столом одни и те же места, даже когда не едят, – это получается само собой.
Вот почему Кикуко неизменно сидит спиной к гинго.
И все же, видимо, с Кикуко не все ладно, если она не заметила, что на огромном дереве не вовремя распустились почки. Синго забеспокоился.
– Неужели ты не обратила на это внимания? Ведь тебе приходится каждый день открывать ставни, подметать веранду, – сказал Синго.
– Так уж получилось.
– Странно. Начать хотя бы с того, что когда ты входишь во двор, то идешь к дому прямо в сторону гинго, правда? Хочешь не хочешь, тебе приходится на него смотреть. Или, может быть, ты ходишь, опустив голову, погруженная в свои мысли?
– Не знаю даже, что сказать. – Кикуко повела плечами. – Теперь буду всегда внимательно смотреть на то, на что смотрите вы, отец.
Синго ответил грустно:
– Никуда это не годится.
Ему хочется, чтобы она видела все, что видит он, – у Синго еще никогда в жизни не было такого любимого человека.
Кикуко все смотрела на гинго.
– Там, на горе, тоже есть деревья, на которых распустились листочки.
– Совершенно верно. Наверно, и с тех деревьев сорвало бурей листву, как ты думаешь?
Гора за домом Синго высится почти от самого храма. Ограда храма проходит прямо у ее подножия. И за оградой растут гинго, – из столовой их дома кажется, что эти деревья растут на горе.
Гинго за одну ночь, когда бушевал тайфун, стали совсем голыми.
Бурей сорвало листья и с гинго и с вишни. Это самые большие деревья у дома Синго, и им легче противостоять ветру, но листьям на сильном ветру все равно не удержаться.
После бури на вишне еще сохранилось немного пожухлых листьев, но потом и они опали, и теперь дерево тоже стоит голое.
Даже листья бамбука на горе сморщились. Может быть, оттого, что море близко и ветер пропитан соленой морской водой. У бамбука буря срезала верхушки и заносила их в сад – они там и сейчас валяются.
И вот на огромном гинго распустились новые листья.
Поворачивая с улицы в переулок, Синго идет домой, а прямо перед ним это дерево, и он видит его каждый день. Видит и из столовой.
– Гинго в чем-то сильнее вишни. Я смотрю на эти могучие деревья и думаю, чем отличаются они друг от друга, – сказал Синго.
– Какую силу должно иметь это старое дерево, чтобы уже осенью покрыться молодой листвой! Но все-таки листочки жалкие, правда?
– Да. Глядя на них, я думаю, могут ли они стать такими же большими, как листья, которые появляются весной, – нет, пожалуй, не могут.
Листья были не только маленькие, но и редкие. Их слишком мало, чтобы укрыть ветки. Они были какие-то жидкие. Чуть зеленоватые, почти желтые.
Когда утреннее осеннее солнце освещало гинго, казалось, что дерево совсем голое.
Гора за храмом сплошь заросла вечнозелеными деревьями. Их листьям не страшна никакая буря.
Кое-где на макушках густо разросшихся вечнозеленых деревьев появились зеленоватые молодые листочки. Их-то и увидела Кикуко.
Ясуко вошла, видимо, с черного хода. Послышался звук льющейся из крана воды. Она что-то говорит, но из-за шума воды Синго не может ничего разобрать.
– Что? – громко кричит он.
– Мама говорит, красиво клевер цветет, – пояснила Кикуко.
– А-а.
– Говорит, зацвела и пампасовая трава, – продолжала Кикуко.
