– Я должен подумать.
– Конечно. Спасибо, что зашел.
Оба сочли, что характер просьбы, ее интимность, смущающий свет, пролитый ею на их дружбу, создали сейчас обременительную эмоциональную близость, с которой лучше всего обойтись, расставшись без дальнейших объяснений; Вернон быстро пошел по улице искать такси, а Клайв вернулся наверх, к роялю.
Лейн сам открыл ему дверь особняка на Холланд-Парк.
– Опаздываете.
Решив, что Джордж разыгрывает из себя газетного магната, вызвавшего редактора, Вернон не пожелал извиниться и даже ответить и прошел за хозяином через ярко освещенную переднюю в гостиную. К счастью, тут ничто не напоминало о Молли. Комната была обставлена, как она однажды выразилась, в стиле Букингемского дворца: толстые, горчичного цвета ковры, большие грязно-розовые диваны, кресла с выпуклым узором в виде лоз и свитков, коричневая живопись со скаковыми лошадьми на пастбищах, копии Фрагонаров с буколическими дамами на качелях в колоссальных золотых рамах, и вся эта обильная пустота залита светом лакированных латунных ламп. Джордж подошел к сложенной из мраморных глыб ограде газового с имитацией углей камина и обернулся.
– Портвейну?
Вернон вспомнил, что после сандвича с сыром и салатом в обеденный перерыв ничего не ел. Иначе почему бы его так раздражали претенциозные построения Джорджа. И чего ради он напялил шелковый халат поверх дневной одежды? Он просто нелеп.
– Спасибо, выпью.
Они разместились метрах в семи друг от друга, с шипящим камином между. Останься я тут один хоть на полминуты, подумал Вернон, – подполз бы к решетке и стукнулся об нее правым виском. Даже в обществе постороннего ему было не по себе.
– Я видел Реестр национальной тиражной службы, – важно сказал Лейн. – С тиражом худо.
– Падение тиража замедляется, – готов был автоматический ответ Вернона, его мантра.
– Но все-таки – падение.
– Перелома нельзя ожидать сразу. – Вернон пригубил портвейн и оборонился мыслью о том, что Джордж владеет всего полутора процентами газеты и ничего в профессии не понимает. Кстати было вспомнить также, что его состояние, его издательская «империя» зиждется на энергичной эксплуатации недоумков: тайные цифровые шифры в Библии предсказывают будущее, инков окликали из космоса, Святой Грааль, Ковчег завета, Второе пришествие. Третий глаз, Седьмая печать, Гитлер жив и здравствует в Перу. Когда Джордж учит тебя жить, это выдержать трудно.
– Мне кажется, – говорил он, – вам нужна сейчас громкая история, чтобы пошла пожаром, чтобы конкуренты были вынуждены подхватить ее, дабы не отстать.
Дабы остановить падение тиража, надобно добиться роста тиража. Однако Вернон хранил невозмутимость, понимая, что Джордж исподволь подбирается к фотографиям.
Вернон попытался ускорить процесс:
– У нас есть на пятницу хороший материал о сиамских близнецах, работниках местной администрации.
– Фэ!
Сработало. Джордж вдруг вскочил.
– Это не материал, Вернон. Это детские игрушки. У.у покажу вам материал. Покажу, почему Гармони бегает вокруг адвокатских гильдий, заткнув пальцем задний проход. Пойдемте!
Они вернулись в переднюю и мимо кухни, по более узкому коридору, подошли к двери, запертой на американский замок. Одно из условий сложного брачного соглашения заключалось в том, что Молли живет, принимает своих гостей и держит свои вещи отдельно, в крыле дома. Ей не приходилось наблюдать, как ее старые друзья внутренне потешаются над напыщенностью мужа, а ему – тонуть в беспорядке, извергающемся из ее комнат в комнаты, предназначенные для приемов. Вернон много раз бывал у Молли, но всегда пользовался отдельным входом. Сейчас, когда Джордж отпер и распахнул дверь, Вернон напрягся. Он почувствовал, что не готов. Он предпочел бы смотреть фотографии на половине Джорджа.
В полутьме, пока Джордж несколько секунд искал выключатель, Вернон впервые ощутил со всей остротой смерть Молли – простой факт ее отсутствия. Толчком послужили знакомые, но уже забывавшиеся запахи – ее духов, ее сигарет, засохших цветов, которые она держала в спальне, кофейных зерен, хлебный теплый дух стираной одежды. Он говорил о ней подолгу, он и думал о ней, – правда, урывками, в суете рабочих дней или засыпая, – но до этой минуты не тосковал по ней душой, не чувствовал обиды оттого, что больше не увидит ее и не услышит. Она была другом, может быть, лучшим в его жизни – и ее не стало. Еще чуть-чуть, и он бы выставил себя дураком перед Джорджем, чьи очертания и так уже расплывались. Этого особого чувства покинутости, болезненного сдавления где-то над небом он не испытывал со времен детства, со школы. Тоска по Молли. И жалко себя; он спрятал всхлип за громким взрослым кашлем.
Комната сохранилась в том виде, в каком ее оставила Молли, когда согласилась переехать в спальню главной части дома, под надзор Джорджа. Проходя мимо ванной, Вернон увидел знакомую юбку на вешалке для полотенец, а на полу – полотенце и бюстгальтер. Четверть с лишним века назад они с Молли год прожили вместе, в крохотной квартирке под крышей на Рю-де-Сен. Там на полу всегда лежали сырые полотенца, водопады нижнего белья низвергались из вечно не закрытых ящиков, никогда не складывалась большая гладильная доска, и в переполненном гардеробе, стиснутые и покосившиеся, как пассажиры в метро, висели платья. Журналы, грим, банковские выписки, бусы, цветы, штаны, пепельницы, тампоны, пластинки, авиабилеты, туфли на высоких каблуках – не было ни одной поверхности, не заваленной вещами Молли, так что, когда Вернону полагалось работать дома, он уходил писать в кафе на их улице. И, однако, каждое утро она восставала из раковины этого девичьего хаоса свежей, как Венера Боттичелли, чтобы явиться, не голой, конечно, но прибранной и лощеной в редакцию парижского «Вога».
– Сюда, – сказал Джордж и ввел его в гостиную. На кресле лежал большой коричневый конверт. Пока Джордж поднимал его, Вернон успел оглядеться. Она могла войти сюда в любую секунду. На полу, лицом вниз, лежала книга об итальянских садах; на низком столике стояли три винных бокала с подбивкой серо-зеленой плесени. Из одного, быть может, пил он сам. Он попробовал вспомнить свой последний визит, но они сливались. Были долгие разговоры о ее переезде в главную часть дома – Молли страшилась его и сопротивлялась, зная, что это дорога в один конец. Другим вариантом был приют. Вернон и все ее друзья и подруги советовали остаться дома, полагая, что в привычном месте ей будет легче. Как же они ошиблись. Даже при самом строгом режиме в заведении ей было бы свободней, чем под опекой Джорджа.
Он показал Вернону на кресло и, упиваясь минутой, извлек фотографии из конверта. Вернон все еще думал о Молли. Бывали в ее меркнущем сознании просветы, когда она понимала, что покинута друзьями, что к ней больше не ходят? Она не знала, что их не пускает Джордж, – и если проклинала друзей, то непременно прокляла и Вернона.
Джордж положил фотографии – три штуки, 20х25 – себе на колени, лицом вниз. Он наслаждался молчанием Вернона, истолковав его как безмолвное нетерпение. И продлевал предполагаемую муку медленным подробным предисловием.
– Прежде всего скажу следующее. Я понятия не имею, зачем она их сделала, но несомненно одно. Они могли быть сделаны только с согласия Гармони. Он смотрит прямо в объектив. Авторские права принадлежали ей, и я, как единственный распорядитель ее наследства, являюсь их фактическим собственником. Само собой разумеется, я ожидаю, что «Джадж» не раскроет своих источников.
Он взял один снимок и отдал Вернону. В первое мгновение этот черно-белый глянец показался совершенно невразумительным; потом очертился погрудный портрет. Невероятно. Вернон протянул руку за вторым; в рост и с обрезанным фоном; затем последний – в полупрофиль. Он снова обратился к первому снимку; все посторонние мысли отлетели. Потом рассмотрел второй и третий, на этот раз осмысленно и ощущая отчетливо смену своих реакций: сперва изумление, а после безумный внутренний смех. Он подавил его с таким усилием, что ему показалось, будто он поднимается в воздух над креслом. Затем ощутил груз ответственности – или власти? Жизнь человека или по крайней мере карьера – в его руках. И кто знает, может быть, ему суждено изменить к лучшему будущее страны. И тираж его газеты.
– Джордж, – сказал он наконец, – я должен основательно подумать.
Получасом позже Вернон вышел от Лейна с конвертом в руках. Он остановил такси, попросил водителя включить счетчик и не трогаться с обочины и несколько минут сидел сзади, успокаиваясь от рокота двигателя, массируя правую часть головы и раздумывая, что делать. Наконец велел ехать в Южный Кенсингтон.
В студии горел свет, но Вернон не стал звонить в дверь. На крыльце он написал записку, нарочно невнятную, поскольку решил, что экономка прочтет ее первой. Сложив ее вчетверо, сунул под дверь и сбежал к машине. Да, но при одном условии: если ты сделаешь то же для меня. В.
