За что? За то, что я убил ее мужа. И она теперь может наслаждаться любовью с этим мордоворотом? Ну и сюрпризы подкидывает жизнь. Мне было легче представить воскресшего Смирнова, нежели Золотого зуба в роли ее мужи.
Надежда Андреевна умоляюще смотрела на меня. Она была такой трогательной в этом спортивном костюме, и такой счастливой. И я не мог отказать.
– Спасибо.
– Вы меня осуждаете?
– Осуждаю? – я искренне удивился. И вдруг подумал, что давно уже разучился осуждать. – Нет, я просто не понимаю.
– Я и сама не понимаю. Но я счастлива. Разве этого мало, чтобы меня оправдать?
– Кому оправдать? Зачем? Не перед кем не нужно оправдываться, Надежда Андреевна. За счастье не оправдываются. Его всегда так не хватает. Нужно только благодарить за него.
Я прикоснулся губами к ее руке. Она взъерошила мои погустевшие волосы.
– Я никогда не забуду Юру. Вы ведь больше других понимаете, что забывать нельзя? Ничего нельзя забывать. И только память нам позволяет идти дальше. Я хочу идти, Виталий, я не хочу стоять на месте. И вы идите, обязательно, все время идите. И спотыкаясь, и падая, и ошибаясь, и хромая. Может в этом беспрерывном движении и есть жизнь. Разве в тот год мы с вами жили?
– Не думаю, – я отрицательно покачал головой.
– Я жила только памятью, вы – только раскаянием. Мы теперь отдохнули. Возможно, и я ошибаюсь. Но вновь нужно идти.
– Я пойду, Надежда Андреевна. Пойду, – я помахал ей рукой на прощанье и скрылся в лесу.
Я уже ничего не понимал в жизни. Но главное, не хотел понимать. Я хотел оперировать фактами. Разве счастье обязательно то, которое мы себе когда-то вообразили? Вряд ли. Оно может явиться к нам в любом виде. И, возможно, в самом неприглядном. Но если мы счастливы. Что еще имеет значение? А еще мне почему-то показалось, что Смирнов, если и видит их рядом, то не обижается, ну ни капельки. И почему я так подумал?
ЛЕХА ВЕТРЯКОВ И ДИАНА
О них я слышал постоянно. Их лица, мелькающие попеременно, появлялись то в глянцевых журналах, то перебегали из сериала в сериал.
Леха тогда же бросил хоккей. Но по другим причинам. И я подумал, как много в жизни значит женщина. Леха в принципе был неплохим парнем. Но стал парнем Дианы. И если у него были задатки к глупостям и к глупостям красивой жизни, то Диана (надо отдать ей должное) их профессионально и талантливо раскрыла. При чем все сразу.
И Леха из хоккея гармонично перешел в шоу-бизнес. Впрочем, я уже сомневался, не является ли сегодня шоу-бизнесом и спорт, и искусство, и даже наука.
Прав был Макс, чокнутый мир. Чокнутый мир, превратившийся в шоу-бизнес. И мне приходилось жить в этом мире, и смириться с ним, как и многим миллионам на всей нашей планете. И тоже стать чокнутым, чтобы не дожидаться очереди у психиатра. А очередь к психиатру все уменьшается и уменьшается. Опять же тысячу раз был прав Макс. Отклонение от нормы становится нормой, и психиатры в сегодняшнем виде уже не нужны.
Лехе и Диане они не нужны были точно. Они жили в шоу-бизнесе, в мире рекламы. И ужасно были счастливы, и удивительно подходили друг другу. И вид излучал гармонию, умиротворение и полную любовь к этому миру, когда они без конца мелькали в роликах про мебель и шампуни от перхоти, когда без конца обсуждали шмотки от парижских кутюрье, когда сладострастно вздыхали, глядя друг на друга, рекламируя любовь. Боже, как давно и любовь стала рекламой? Впрочем, я в этом им верил.
Они настолько подходили друг другу, что не верить им было невозможно. Горе от ума им не грозило. А счастье этого безумного мира они сумели понять. И принять. Они нужны были сегодняшней жизни, и она распахивала перед ними объятия. И я вдруг понял, как легко быть сегодня счастливым. Просто нужно ни о чем не думать. И просто принимать все, что есть. И даже чего может никогда и не быть.
МАСЛОВ
О Маслове я ничего не хотел знать. Скорее всего, боялся. Этот человек принимал муки совести на моих глазах. Медленно, осторожно, как принимают лекарство, которое может и не спасти, а совсем наоборот. Этого я и боялся. Я боялся, что опять приму на свой счет и его смерть. И я ничего не хотел знать о профессоре. Возможно, еще и потому не звонил Тоне, хотя прекрасно понял из пьяного монолога Макса, что Тони в его жизни нет. Впрочем, наверное, и не было.
Но судьба мне подарила встречу с ним. Нет, не с ним. С ним мы уже все сказали друг другу. Я просто узнал о нем, но мне почему-то казалось, что мы просто продолжили наш диалог.
Наша команда проходила медкомиссию. Медсестра, делающая вид, что она строгая и замужняя, измеряла мне давление. И рука непременно всегда ложилась так, что я видел обручальное кольцо. И только когда она выполнила свой профессиональный долг и удостоверилась, что с моим давлением все в порядке, мы улыбнулись друг другу.
– Здравствуйте, Зоя.
– Здрасьте, – она вновь вроде бы просто так, от неловкости сложила ручки под подбородок так, что кольцо не заметил бы даже слепой.
– Вы ушли с клиники?
– И не только я, – она продолжала глупо улыбаться.
Она по-прежнему как ребенок радовалась своему замужеству. И я решил ей сделать приятное.
– Вы вышли замуж? – я сочинил удивление.
– Ах да, это, – она покраснела и спрятала руку. – Странно, что вы заметили. Колечко такое маленькое, простенькое, незаметное, а все замечают почему-то. Почему люди такие любопытные.
– И впрямь, почему? – я улыбнулся еще шире. Мне всегда нравилась эта девушка. – Вот почему вы ушли из клиники, где столько платили, и вообще, вы сами говорили – престиж.
– А мне здесь очень даже нравится. И вообще все для меня уже не имеет значение, – и она вновь случайно правой рукой, прямо перед моим носом, стала ощупывать стетоскоп, словно проверяла его на прочность. Может она проверяла на прочность мое любопытство? Оно было прочно.
– А сами говорили, что Маслов вас так ценил.
– Конечно, ценил, я же настоящий профессионал, – она вздернула носик, и мы расхохотались. – Но даже профессионалы, такие, как я уходят, когда уходят гении. Не за ними, но просто уходят. Потому что разваливается все.
– Уходят? – мое сердце упало, и я похолодел. Интересно, если бы она теперь померила мне давление.
– А вы ничего не знали? Ничего себе! – она была очень довольна. Она обожала сообщать новости первой. Хотя это уже была не первая новость дня. – Он ушел.
– Вообще? – мое сердце напоминало мячик, и мне так хотелось его словить.
– Конечно! И это было неожиданностью для всех! Такой умница, гений, просто гений, взял, все бросил и ушел из клиники!
Я облегченно вздохнул. Просто ушел. Ведь необязательно чтобы люди уходили навсегда. Иногда они просто уходят.
– А вы что подумали? Ну, у вас и фантазия, честное слово! Измерить давление? Нет? А волокардин? Тоже нет? Тогда слушайте, – Тонечкины щечки еще больше разрумянились, и она даже забыла повертеть колечком перед моим носом. Я ей был уже не интересен. Ей было интересно мое отношение к новостям. – Так вот! Не помню когда это случилось, по-моему, буквально через месяц после того как мы встретились.
Время, когда мы разговаривали с профессором, подумал я.
– К нему пришла эта женщина. Ну, такая маленькая, хрупкая, кажется, дотронуться до нее – и рассыплется. Маленькие ручки, маленькое личико, маленькое платьице. Мне лично такие… Но дело вкуса… Но знаете, по секрету скажу, мне кажется он был влюблен в нее по уши. Он когда-то сделал операцию ее сыну. А тот взял и угодил в тюрьму.
– Сыну? – я был удивлен. Я уверен был, что это была статуэтка по имени Галя. – А сын что, взрослый?
– Еще какой! Чтобы совершать преступления. Не все ли равно: взрослые, старые, маленькие, большие, уродливые, красавчики, женщины или мужчины. Их называют одним словом – преступники.
– Ну да, – я был озадачен. Меня этот разговор начинал смущать. – Эту женщину звали Галей?
– Вот! И вы ее знаете! Еще бы! Она многим голову вскружила! И Маслову тоже. А сын – преступник. Маслов спас ему жизнь, а он, негодный мальчишка, чуть ли не отправил на тот свет другого!
Ну, конечно, эта миниатюра мне напомнила мою мать. Столько элегантности, мягкости и интеллигентной чопорности. И главное – такое изящное умение выглядеть гораздо моложе своих лет. Мне тоже понравилась Галя. И Маслова я понимал. Но и Зою понимал тоже. Вряд ли она достигнет такого совершенства. Но я искренне радовался, что она замужем.
– И что? Зоенька? Ради этого стоит бросать все, все, понимаете?
– Нет, не понимаю, – она искренне, как маленький розовощекий ребенок ответила. – Не понимаю. Но разве можно понять людей? А если гений… Их и не нужно даже пытаться понимать. Нужно просто их принимать. В общем, это нужно.
– Что нужно?
– Он бросил все, он сказал, что у него дрожат руки, когда он делает операции, что он уже не способен. Я конечно сомневаюсь. Он сказал, что у него дрожат ноги, но с этим можно справиться, хотя я тоже сомневаюсь. Еще он сказал, что у него дрожит голос. Но голос тут при чем? Но, может, я не понимаю. Он как-то сказал, даже если бы у него дрожал только голос, он бы бросил заниматься хирургией. Представляете, голос! Словно певец! Он сказал, что у хирурга ничего не должно дрожать. Хирург должен быть камень.
