Временами Лэдди забывал некоторые из выученных им слов. Он не привык к таким интенсивным занятиям, поскольку в монастырской школе его не особенно нагружали знаниями. Однако на курсах от него ожидали многого.
Иногда, заткнув уши пальцами, он сидел на парапете школьного двора и зубрил фразы, пытаясь при этом вспомнить нужную интонацию. Например, фразу «Dov'e il dolore»[68] нужно произносить с вопросительной интонацией. Так обычно спрашивают врачи, когда приходишь в больницу. Если не ответишь, они подумают, что ты не знаешь, где у тебя болит, и сочтут тебя полным идиотом. Поэтому Лэдди сидел, снова и снова повторяя: «Dov'e il dolore…»
Мистер О'Брайен, директор всей школы Маунтенвью, подошел и сел рядом.
— Как идут дела? — спросил он.
— Bene benissimo, — с энтузиазмом откликнулся Лэдди. Именно так говорила Синьора, когда была довольна.
— Ну, вот и славно. Вам, значит, нравятся курсы? Кстати, напомните, как вас зовут, а то я забыл.
— Mi chiamo Lorenzo.
— Ах, ну да, конечно. Так что, Лоренцо, не жалеете, что потратили денежки?
— Честно говоря, синьор, я даже не знаю, сколько это стоит. За меня заплатила жена моего племянника.
Тони О'Брайен посмотрел на большого простодушного мужчину, сидевшего рядом с ним, и в горле у него встал комок. Эйдан Данн был прав, когда сражался за эти курсы, и они, судя по всему, удались на славу. Кто только сюда ни приходит: и жена Гарри Кейна, и какой-то гангстер…
То же самое Тони уже говорил грании, но она не верила в его искренность, полагая, что, восхваляя успехи ее отца, он просто подлизывается, пытается искупить свою вину. Поэтому Тони решил разузнать о курсах побольше, дабы убедить Гранию в том, что ему не все равно.
— Что вы проходите на этой неделе, Лоренцо?
— Мы проходим части тела — на тот случай, если в Италии у кого-то из нас случится сердечный приступ или какая другая хворь. Когда вас привезут в больницу, доктор первым делом спросит: «Dov'e il dolore?» Знаете, что это означает?
— Нет, не знаю. Я же не учу итальянский. Ну, спросит врач «Dov'e il dolore?» И что это значит?
— Это значит: «Где у вас болит?» А вы ему в ответ…
— «Dov'e» — это «где»?
— Да, наверное, потому что мы еще учили «Dov'e il banco?»[69] и «Dov'e il albergo?».[70] Да, наверное, вы правы, «dov'e» означает «где».
Лэдди был чрезвычайно доволен, словно он только что сделал невесть какое открытие.
— Вы женаты, Лоренцо?
— Нет, синьор, боюсь, я не гожусь для этого. Сестра говорит, что мне лучше сосредоточиться на бильярде.
— Ну, старина, разве обязательно выбирать между женитьбой и бильярдом? Эти вещи вполне можно совмещать.
— Можно, только если человек умен и руководит целой школой, как вы. А у меня вряд ли получится делать несколько дел одновременно.
— У меня это тоже не очень хорошо получается, Лоренцо, — грустно покачал головой мистер О'Брайен.
— Значит, вы тоже не женаты? А я-то думал, что у вас уже взрослые дети, — сказал Лэдди.
— Нет, я не женат.
— Может, учитель — это вообще такая профессия, которая мешает людям жениться? — предположил Лэдди. — Мистер Данн, который руководит нашей группой, он ведь тоже не женат.
— Вот как? — насторожился Тони О'Брайен. Это было что-то новенькое.
— Точно-точно. Но я думаю, что у него роман с Синьорой. — Лэдди оглянулся по сторонам, не слышит ли кто-нибудь. Произносить подобные вещи вслух казалось ему верхом вольнодумства.
— Что-то мне в это с трудом верится, — Тони О'Брайен был поражен.
— Мы все так думаем. И Франческа, и Гульельмо, и Бартоломео, и я — мы много раз обсуждали это. Мистер Данн и Синьора постоянно смеются, когда разговаривают, а после занятий вместе уходят из школы.
_Ну, что ж… — неопределенно сказал Тони О'Брайен.
— Здорово, правда? — спросил Лэдди. Он любил, когда у других людей все хорошо.
— По крайней мере, интересно, — покачал головой Тони О'Брайен. Он всего лишь хотел побольше узнать о вечерних курсах, чтобы продемонстрировать грании свою заинтересованность, и такое услышать никак не ожидал. Сейчас он мучительно размышлял: что это — наивная болтовня великовозрастного простака или правда? Если правда, то дело принимает интересный оборот. Будучи сам вовлечен в, мягко говоря, интрижку на стороне, Эйдан Данн не будет иметь морального права чересчур строго отнестись к отношениям между своей дочерью и Тони О'Брайеном. В конце концов, Тони О'Брайен — холостяк и ухаживает за незамужней женщиной. Он никому не изменяет, его не в чем упрекнуть.
Но с Гранией подобными размышлениями Тони О'Брайен пока поделиться не мог. Накануне они встретились, и разговор получился натянутый, оба пытались быть вежливыми и забыть о размолвке, столь тягостной для них.
— Ты останешься на ночь? — спросил он ее.
— Останусь, но любовью заниматься не хочу, — ответила Грания, нисколько не пытаясь рисоваться или кокетничать.
— А спать будем вместе, или мне устроиться на диване? Грания смутилась и стала похожа на маленькую девочку.
Тони захотелось обнять ее, нежно погладить по голове и сказать, что все в конце концов уладится, и они будут счастливы, но он не осмелился.
— На диване нужно спать мне. В конце концов, это ведь твой дом.
— Даже не знаю, что тебе ответить, Грания. Если я стану упрашивать тебя лечь со мной в постель, это будет выглядеть так, будто я к тебе пристаю. Если же позволю тебе спать на диване, ты подумаешь, что я к тебе равнодушен. Видишь, в каком глупом положении я оказался?
— Ну, пожалуйста, позволь мне сегодня переночевать на диване, — попросила она.
Тони обнял ее и ласково поцеловал в лоб.
Утром он сварил для грании костариканский кофе. У нее был усталый вид, вокруг глаз залегли темные круги.
— Всю ночь не могла заснуть, — сказала девушка. — Читала твои книги. Потрясающе! О существовании многих из них я даже не слышала.
На полу возле дивана Тони О'Брайен увидел две книги: «Уловка-22»[71] и «На дороге».[72] Значит, Грания раньше не читала Хеллера и Керуака. Как зачарованная, она смотрела на его коллекцию классического джаза. Сущий ребенок!
— Мне бы хотелось сегодня поужинать с тобой, — сказала Грания перед уходом.
— Скажи, когда ты придешь, и я приготовлю ужин, — ответил Тони.
— Сегодня? Или мы должны выждать подольше?
— Нет, это было бы отлично! — торопливо согласился он. — Только приходи поближе к вечеру, мне нужно выяснить, как идут дела на курсах итальянского. И прежде чем ты снова набросишься на меня, сообщаю: это нужно мне самому и не имеет ничего общего с тобой и твоим отцом.
— Ладно. Мир, — сказала Грания, но в глазах ее читалась тревога.
И вот теперь Тони О'Брайену предстояло отправиться домой, чтобы приготовить все к ее приходу. В соусе из имбиря и меда уже мариновались куриные грудки, стол был накрыт. Он поменял белье на кровати, а диван на всякий случай застелил пледом.
Тони надеялся разузнать о вечерних курсах что-нибудь важное, чем можно было бы поделиться с Гранией, а вместо этого неожиданно выяснил, что ее отец, по слухам, крутит роман с преподавательницей итальянского языка.
Впрочем, сейчас ему надо идти прямиком в класс, чтобы потом рассказать грании о своих впечатлениях.
На прощание он сказал Лоренцо:
— Dov'e il dolore?
— II gomito, — с воодушевлением ответил тот, схватившись за локоть.
— Ничего, до свадьбы заживет, — заверил Тони и поднялся на ноги. Похоже, что мир сошел с ума.
Это занятие, на котором учащиеся проходили части человеческого тела, было похоже на цирковое представление. Тони О'Брайен зажимал рот ладонью, чтобы не расхохотаться, когда ученики тыкали друг в друга пальцами и кричали «eccola». Но, к его удивлению, выяснилось, что на самом деле они знают чертовски много итальянских слов и с легкостью используют их.
Эта женщина оказалась отличным преподавателем. С частей тела она неожиданно перескакивала на дни недели или на ресторанную лексику.
— Ведь мы же не собираемся провести все время в больнице, когда окажемся в Риме? — говорила она.
Ее ученики явно верили, что им предстоит экскурсия в Италию!
Тони О'Брайен, который не терялся, общаясь с чиновниками из Департамента образования, сворой священников и монашек, придирчивыми родителями, наркоторговцами, вандалами, трудными подростками, сейчас, услышав о поездке в Рим, потерял дар речи.
Он уже собрался уходить, когда его взгляд наткнулся на Синьору и Эйдана. Непринужденно смеясь, они переставляли большие картонные коробки, которые только что выступали в роли больничных коек, а теперь должны были превратиться в сиденья поезда. Эти двое общались так, как это происходит между дорогими друг другу людьми — интимно, хотя и без взаимных прикосновений. Господи Иисусе, неужели это правда?
