Много в том лесу деревьев, много там бродит парочек под ручку, есть там и глухие тропинки. Рейнхольд и Мицци идут рядом и молчат. Замечтались оба. Мицци все хочется что-то спросить, только никак она не вспомнит что, ах, да бог с ним, еще успеется. Хорошо как с ним идти под руку, и вечер сегодня такой чудесный! Но, боже мой, что подумал бы Франц, если бы узнал! Хоть и хорошо здесь, а надо уходить поскорей. Рейнхольд держит ее под руку, идет он слева — ведь у него две руки, а у Франца одна только левая, вот он и идет всегда справа. Непривычно так идти. Какая у него рука! Вот это мужчина! Идут они меж деревьев, по мягкой земле… Да, у Франца губа не дура. Отобью я у него эту девчонку, поживу с ней месяц, а он пусть как хочет. А начнет бузить — получит при первом же случае по башке, так что не поднимется. Хороша баба! С огнем, и верна ему!
Идут, болтают. Стемнело. Лучше разговаривать, чем молчать. Мицци вздыхает, опасно, очень опасно идти молча, ощущая лишь близость друг друга. Она все по сторонам глядит, дорогу запоминает. Что же мне от него надо было, ах, господи, что же, в самом деле? Они почти все время кружат на одном месте. Но вот Мицци незаметно свернула в сторону шоссе. Вот те на, приехали.
Часы показывают восемь. Рейнхольд достал карманный фонарик, посветил, и они двинулись к гостинице, лес остался позади, птичий гомон, шум ветвей — хорошо… Что-то дрогнуло в Рейнхольде. Притих — сам на себя не похож, даже глаза посветлели. Мирно идет рядом с ней.
Жестянщик одиноко поджидает их на террасе.
— Заказал комнаты?
Оглянулся Рейнхольд, а Мицци уже нет, исчезла.
— Где ж она?
— Ушла к себе.
Постучался к ней в дверь. Подошел коридорный.
— Велели сказать, что уже легли.
В нем все дрожит. Ах, как было хорошо. Темный лес, птички… Что мне, в сущности, нужно от этой девчонки?
Эх, и хороша у Франца девочка, мне бы ее… Потом вернулся к Карлу на террасу; сели, закурили сигары, улыбаются друг другу.
— Что нам здесь делать? Спать и дома можно!
Рейнхольд все еще дышал медленно и глубоко, изредка попыхивал сигарой, а перед глазами — все темный лес; кружились они там на одном месте, а потом она вывела его обратно на шоссе…
— Езжай, если хочешь, Карл. Я здесь переночую.
Прошли они вдвоем к опушке леса, сели там у дороги и молча глядели вслед мчавшимся автомобилям. Много в том лесу деревьев, нога ступает как по мягкому ковру, много там ходит парочек… Эх, подлец я, подлец!
СУББОТА, 1 СЕНТЯБРЯ
Вот что было в среду, 29 августа 1928 года.
А три дня спустя все повторилось — точь-в-точь как в первый раз. Жестянщик подкатил на машине; спрашивает он Мицци, не хочет ли она снова наведаться в Фрейенвальде? Кстати и Рейнхольд опять с ними просится. Мицци сразу согласилась. "На этот раз я не поддамся, — подумала она, садясь в машину, — и в лес с ним не пойду". Согласилась она так быстро потому, что Франц последнее время чем-то расстроен, но не говорит, что случилось. Надо же ей узнать, в чем дело. Ведь она и деньги ему дает, все у него есть; ни в чем ему нет отказа. Какие же у него заботы?
Рейнхольд уселся в машине с ней рядом и тут же обнял ее за талию.
Все решено: больше ты не увидишь своего разлюбезного Франца, сегодня ты останешься у меня столько, сколько я захочу! Ты у меня пятисотая, а может быть и тысячная, до сих пор всегда все шло гладко, авось и на этот раз сойдет. Сидит голубушка и не знает, что ее ждет, а я-то знаю, и хорошо.
Машину они оставили в Фрейенвальде перед гостиницей, и Карл пошел с Мицци гулять по Фрейенвальде. В субботу это было — 1 сентября, в четыре часа пополудни. Рейнхольд решил соснуть часок у себя в номере.
В шесть он вылез на свет божий, повозился у машины, потом опрокинул для храбрости рюмочку и пошел.
Хорошо было Мицци в лесу. Карл такой милый, и о чем он ей только не рассказывал, и про свое изобретение. Фирма, где он работал, выторговала у него патент буквально за гроши, а сама нажила на этом миллионы; вот так и облапошивают служащих да еще расписку требуют, что, мол, на вое согласен; с Пумсом Карл только между прочим работает; он конструирует новую модель своей машины — прежняя ей в подметки не годится — и фирма останется на бобах. Новая модель, разумеется, стоит больших денег; нет, он не может пока сказать, что это за штука. Это секрет! Ведь если модель ему удастся, все на свете изменится, и трамваи, и пожарное дело, и ассенизация, словом — все: его изобретение везде пригодится. Везде и всюду!
Потом стали они вспоминать свою поездку на автомобиле после маскарада…
По сторонам шоссе мелькают дубы… Дарю тебе сто двадцать дней, а дни не простые — каждый с утром, с полднем и с вечером!..
— Ay, ay! — это Рейнхольд кричит. Ну да, конечно, это он. Они отвечают: "Ay, ay!" Карл тут же испарился, и на его месте появился Рейнхольд. Мицци перестала смеяться.
…Тут оба шупо поднялись с камня и пошли восвояси. Наблюдение, говорят, не дало никаких результатов, ничего не поделаешь; здесь одни только незначительные происшествия, о чем мы и представим рапорт по начальству. Ну, а если что-нибудь и случится посерьезней, то там видно будет. Следите за нашими объявлениями.
А по лесу идут Рейнхольд и Мицци. Кругом — ни души, только птички тихонько щебечут да где-то высоко деревья завели свою песню.
Вот запело одно дерево, потом другое, потом запели вместе, снова примолкли и, наконец, запели прямо над головой.
Есть жнец, Смертью зовется он, властью от бога большой наделен. Сегодня свой серп он точит, приготовить для жатвы хочет.
— Ах, как я рада, Рейнхольд, что я опять в Фрейенвальде. В прошлый раз тоже было ведь очень мило, не правда ли?
— Только уж очень скоро все кончилось, фрейлейн. Вы, наверно, устали, я к вам постучал, но вы не открыли.
— Да, это от свежего воздуха, и потом меня еще в машине укачало…
— Ну, разве это не чудесно?
— Да, то есть про что это вы?
— Я хочу сказать, хорошо вот так гулять по лесу. Да еще с такой красивой девушкой.
— Красивой девушкой? Что это вы вздумали! Ведь я же не говорю: с красивым кавалером!
— Хорошо, что вы здесь со мной.
— Что ж тут такого?
— Я иду и думаю, — куда я гожусь, и посмотреть-то не на что, а вы вот пошли со мной! И так я рад, честное слово!
Ах, какой же он душка!
— А разве у вас нет подруги?
— Подруги? Какие уж нынче подруги!
— Ого!
— Да, да! Всяко, знаете, бывает. Об этом вы, фрейлейн, даже не можете судить. Вот у вас есть друг, человек надежный, старается для вас. А ведь девушкам только бы развлекаться, души у них нет.
— Не везет вам, как видно.
— Вот, фрейлейн, так вот это и пошло… ну помните, про обмен женщинами… Но ведь вы об этом ничего и слышать не хотите.
— Нет, расскажите. Как же это у вас было?
— Это я могу вам в точности сказать, и теперь вы меня поймете. Ну, поставьте себя на мое место. Разве вы стали бы жить несколько месяцев или хотя бы неделю-другую с женщиной, которая и доброго слова не стоит? С женщиной, которая путается с кем попало, или ничего делать не умеет, и во все суется, а то еще и пьет горькую?
— Да, это противно.
Вот видите, Мицци, так и со мной было. Это со всяким может случиться. Все это шушера, дрянь, подонки. Будто прямо с помойки. На таких разве женятся? Ни боже мой! Ну и вот, потерпишь ее с месяц, а потом видишь, что дальше так не годится. Выставишь такую "подругу", а сам опять ни с чем! Хорошего мало. А зато здесь с вами — хорошо!
— Ну не только же поэтому! Ведь иногда и на новенькое потянет!
Рассмеялся Рейнхольд.
— Что вы хотите этим сказать, Мицци?
— Да все то же — одна надоест, к другой потянет, да?
— Почему бы нет? Мы ведь тоже люди.
Идут под ручку, смеются. Сегодня — суббота, 1 сентября. А деревья все шепчут свою песню, словно молитву, без конца, без начала…
Всему свое время, и всякому начинанию на земле свой час, и всякому свой год, чтоб родиться и умереть, посадить и истребить то, что посажено, всему свое время, чтоб погубить и исцелить, разрушить и построить, потерять и найти, свое время, чтоб сохранить и бросить, свое время, чтоб разорвать и зашить, говорить и молчать. Всему свое время. Вот я и понял, что нет на свете ничего лучше радости. Возрадуемся, возликуем. Нет под луною ничего лучше веселья и смеха.
Рейнхольд идет слева, ведет Мицци под руку. Какая у него сильная рука.
— Знаете, Мицци, я все не решался пригласить вас после того случая — помните?
Потом они шли молча. За полчаса и нескольких слов не сказали. Опасно так долго молчать. И все время Мицци чувствует слева его руку.
Где бы мне присесть с ней? Хороша пташка, первый сорт, пожалуй я приберегу эту девчонку на потом, такую надо с чувством… или затащу ее, пожалуй, в гостиницу… в эту ночь, в эту ночь, когда месяц не спит…
— У вас рука в рубцах и татуировке, и грудь, верно, тоже?
