— Теплее. Продолжай размышлять в том же духе.
— Ну тогда нет ничего проще. Пять научно-исследовательских институтов и фабрика пластмасс.
— Еще теплее.
Евгений Тарасович задумался.
— Дом культуры.
— Ответ правильный! — Гортензия Степановна удовлетворенно улыбнулась и телевизионным голосом добавила — За правильный ответ команде присуждается три балла. А теперь скажи мне: кто мы?
Здесь уже Евгений Тарасович был на высоте, потому что понял, хотя и не до конца, извилистую мысль своей жены.
— Мы — деятели культуры.
— Следовательно?
— Вот именно, что «следовательно»?
— Следовательно, — говорила Гортензия Степановна, отбивая такт ножом, который не выпускала из рук, — эта самая культура должна нас кормить, развлекать и приобщать к жизни. Ведь ты режиссер со званием. Разве ты не мог бы вести кружок самодеятельности? Разве я не смогла бы вести кружок юного искусствоведа? Это же ведь почин! Все газеты об этом раструбят: крупные деятели культуры идут в самодеятельность. Культура в массы. Но ведь это и к пенсии добавка…
О главном Гортензия Степановна не сказала. О том, что это путь к занятости, к естественному общению с людьми. Об этом они не говорили, потому что не признавались себе в том, что именно потеряли с уходом с работы.
— Ты ведь, Женя, не смирился, что тебя ради каких-то бородатых юнцов выставили из театра, в котором ты проработал всю жизнь. Неужели ты опустил крылышки? И тебе не хочется взять реванш?
— О чем ты говоришь, Гора! Какой реванш? Мне ведь за шестьдесят.
— Это расцвет мудрости у мужчины. Возраст, когда надо делать последние завершающие усилия. Ты представляешь, что бы ты мог сотворить из этой самодеятельности? С твоим колоссальным опытом у тебя будет лучший коллектив в области, в крае. Это значит, смотры, телевизионные передачи, поездки в Москву, а может быть, и за границу.
«Когда же она это все придумала, — размышлял Евгений Тарасович. — Но ведь придумала крепко. А почему бы и нет? — Видимо, Гортензия Степановна обладала каким-то телепатическим влиянием на мужа. — А может быть, «да»?»
И в этот момент легко возбудимый Евгений Тарасович вдруг представил себе то, чего он свыше двадцати лет был лишен в театре: почтительно вспыхивающие при разговоре с ним глаза, аплодисменты и цветы на премьере, заметки в центральной прессе. «А почему бы и нет!» Ведь действительно у него колоссальный опыт, он до сих пор держит в памяти все спектакли Прославленного с их мизансценами и нюансировкой текста, все режиссерские репетиции Великого актера, да и он сам теперь, все на досуге продумав, поняв свои ошибки, он теперь и сам умеет еще похлеще этого Великого! Решено. Вези на горные вершины, Пегас!
Все-таки хорошо Гортензия Степановна разбиралась в ситуации и, главное, в кадровом голоде.
Когда на следующий же день, достав из заваленного снегом гаража машину, супруги приехали в Околонский Дом культуры, их встретили с распростертыми объятиями.
Директором Дома оказался молоденький, лет двадцати пяти, парнишка, в скромненьком, пахнущем многократной утюжкой костюмчике и застиранной нейлоновой рубашке. Он был вежлив, снабжен врожденной провинциальной застенчивостью, которая в первую очередь подразумевает уважение к старшим и хорошо одетым, представительным людям — ведь возраст и хорошая одежда подразумевают достойный труд, ум и хорошую, по заслугам, должность. Но у этого парнишки было и самоуважение, и понимание своей начальнической роли. Он пригласил посетителей садиться — кабинет у него был просторный, с полированной мебелью и детскими выставочными поделками за стеклами шкафов. Звали директора Артемием Флегонтовичем.
По мере того как Гортензия Степановна складно и умно излагала, что они пенсионеры, живут здесь рядом, на даче, проработали на поприще культуры всю жизнь, оба имеют звания и опыт, но оба хотели бы — нет, нет, материальная проблема их не волнует, хотя зарплата — это стимулятор ответственности — продолжать работать на ниве культуры, чтобы не отстать от жизни и потому что привыкли всю жизнь приносить пользу, и вот по мере течения гладкой речи Гортензии Степановны лицо у молодого директора Артемия Флегонтовича все больше и больше приобретало мальчишеское задорное выражение и от волнения даже стало покрываться пятнами.
— Ну вот, собственно, и все, — мягко, почти очаровательно улыбнулась Гортензия Степановна, заканчивая свою речь, — если подытожить, то мы хотели бы у вас работать. Евгений Тарасович мог бы руководить драматическим коллективом, а мои возможности поскромнее — может быть, мне удалось бы создать кружок юных искусствоведов.
И тут Артемий Флегонтович не сдержался.
— Господи, да вас сама судьба к нам привела, — сказал он, глядя на супругов невинными серыми глазами. — Да я о таком и не мечтал. Если хотите, я на колени перед вами встану. Вы даже не представляете, как нам нужен народ. У нас драматическим кружком занимался один старичок актер, но он стал совсем старенький и переехал к сыну в другой город. Ведь у нас такая нужда в специалистах!
Здесь супруги и директор быстро обо всем договорились. Драматический кружок, который тут же решено было переименовать в студию, Евгений Тарасович будет вести два раза в неделю до июля, потом перерыв до октября — и все сначала. Прикинули, что весь март Евгений Тарасович будет ездить на машине из города, а в апреле супруги переедут на дачу, и здесь все проблемы отпадают. Для кружка по изучению изобразительного искусства решили подготовить объявление в Доме культуры и городской детской библиотеке. Договорились и о первом занятии — через неделю.
Первые успехи и первые крушения возникли сначала у Гортензии Степановны.
На объявления об открытии кружка откликнулось много желающих. Гортензия Степановна долго думала, какую форму придать ей будущим занятиям, и остановилась на самой привычной и для себя престижной — ее лекция с диапозитивами, а потом маленькие собеседования с ее вопросами. В своем уме она прочертила некий, сродни университетскому, курс, охватывающий русское и советское искусство. Она достала из глубоких архивов свои еще студенческие записи лекций, почитала старые учебники, посмотрела энциклопедию и, долго выбирая тему первой лекции, решила не делать ее обзорной, а посвятить русскому художнику — Илье Ефимовичу Репину. «Основные работы погляжу, рассусоливать здесь особенно нечего».
Ей понравилось, как она прочла первую лекцию, свой голос, свое умение говорить публично, внимательные лица тринадцати-, пятнадцатилетних мальчиков и девочек, пришедших в Дом культуры с тетрадями, в которые они записывали ее выступление. Больше расстроили ее вопросы во время собеседования.
— Что вы скажете о финской коллекции репинских картин в Хельсинки?
Была в Финляндии, вроде даже заходила в музей, но репинские залы не смотрела, вроде там все известное.
— Почему Репин после двадцати лет работы не окончил своего «Пушкина»?
Об этом она даже не упоминала в своей лекции. А ее розовощекий оппонент довольно детально описывал картину и ссылался на то, что видел ее эскиз в репинской мастерской в бывшем Куоккало.
И опять Гортензия Степановна закусила губу и закорила себя: «Ведь раза три по две недели ранней весной отдыхала в Репино в Доме творчества кинематографистов, а достать туда путевку в разгар лыжного сезона было и сложно и престижно, но в дом-музей так и не выбралась — не хотелось терять ни одного солнечного весеннего дня на берегу Финского залива».
— Как объяснить, что Кустодиев, имевший свой почерк, когда вместе с Ильей Ефимовичем писал «Заседание Государственного совета», очень точно имитировал репинский стиль. Что здесь: влияние Репина или умение Кустодиева по-разному интерпретировать свое видение мира? Как же тогда говорить о неповторимом почерке художника?
«Какие слова знают, ин-тер-пре-ти-ро-вать! Какие вопросы задают!» В ее время в университете они такие вопросы профессорам не задавали. Ведь о «Крестном ходе в Курской губернии», «Об Иване Грозном и его сыне Иване» она, Гортензия Степановна, знает все. А этим акселератам подавай не общие фразы. И тут же она с тревогой подумала: «А не слишком самонадеянно я взялась за этот кружок, ведь дистанция между тем, когда я все это проходила, и сегодняшним днем значительная. А мне на службе в особые сложности вникать не приходилось. Но тут же она себя успокоила: «Буду тщательнее готовиться».
Тем не менее с последним вопросом она довольно удачно справилась, все разошлись вроде довольные друг другом. И только маленький Артемий Флегонтович, присутствовавший на первой лекции, не утративший за годы учебы в Ленинградском институте культуры своей природной крестьянской сметливости, сказал, когда прощался с лекторшей и поздравлял ее с удачным дебютом: «Все было, Гортензия Степановна, прекрасно, но вы поимейте в виду, что контингент у нас в городе сложный: пять научно-исследовательских институтов. Дети рядом с родителями-технарями испытывают захватывающую тягу к искусству и гуманитарным проблемам, очень многое знают, подкованные детишки».
