Мороз, осадивший пропитанный пылью газовый туман, залил грудь потоками солнечных искр и голубой пеной чистого воздуха. Я вошёл по пояс в сухие камыши, звенящие под ледяными вихрями, словно колосья спелой пшеницы в сентябре, и радостное возбуждение, распирая голову, ломило мои виски.
Я топтал следы птиц, перебегал с холма на холм и, разогнавшись с одного из них, чуть было не влетел прямо в небо. Остановившись на самом его краю, я с трудом догадался, что это незамёрзшая вода, залившая искусственный котлован, где, вероятно, добывали какую-то зеленоватую породу. Вода была синей и чистой, и я долго стоял на берегу, старательно приколачивая сумасшедший образ летучей красоты к стропилам своей памяти.
Ветер у озера был нестерпим. Он обдирал лицо до живых костей, рвал никелированными зубами щели в одежде и постыло свистел в кустах. Розовые облака собрались в пучки какого-то серого хлама, которые хмуро ходили возле солнца. Я выбрался наверх и, прячась в редких зарослях, не спеша, обходил кратер голубой катастрофы. На противоположном конце его темнели кущи заблудившихся в двойных небесах деревьев. Безудержно неслись сумеречные облака над морозной землёй, и в сгустившейся кутерьме падающего снега и меркнущего солнца я искал защиты там. Я спотыкался о вывороченные камни в разбитой колее неведомой дороги и брёл почти на ощупь, когда внезапно всё стихло. Туча ушла дальше, заслонив своим могучим плечом стадо влюблённых мастодонтов. Ярко блестело отполированное снегопадом солнце, вновь кучерявились розовые одежды благовеста облаков. И мимо пробежал мальчик в большой тёплой шапке, подскакивающей у него на голове, как чёрная птица с обвисшими крыльями скачет по буграм.
«Эй, мальчик», — крикнул я. Он остановился на мгновенье, но, махнув рукой, кинулся бежать дальше. Я постоял в раздумье, глядя на косицу его следов, и тут услышал скрип торопливых шагов сзади. Из-за снеговой завесы ко мне приближались две запорошенные фигуры и, обогнув меня, справа и слева, прошли дальше. Я наблюдал за ними до тех пор, пока штриховкой древесных стволов их силуэты не вернулись в хаос бесформия. Задумчиво потоптавшись среди отпечатков шести ног, я заметил, что стою на хорошо утоптанной, но засыпанной бесследно тропе.
Размышляя о том, куда она может вести, я приблизился к первым деревьям, сгустившимся в лес, а вступив в него, с удивлением отметил, что неприметный издали, он разворачивается с каждым шагом. Кочки, незамёрзшие окна чёрной воды и искривлённые тела деревьев подсказали мне, что это болото. Я углубился в него, следуя прихотливым коленам тропки, и тут услышал голоса людей, идущих сзади. Так как я не спешил, то, отойдя в сторону, пропустил группу мужчин и женщин, довольно скоро проследовавших мимо.
И тут я подумал о том, куда же они все идут? Взобравшись на какой-то трухлявый пень, я увидел впереди всё то же болото, а дальше — бесконечный лес. «Откуда лес? — прошептал я, прыгая наземь, — его тут не должно быть. Может, где-то там озеро, а они — рыболовы?» — думал я, провожая спину ещё одного человека, на этот раз женщины в белой шубке, неторопливо проследовавшей вдаль. «Или все они идут на работу. Но ведь сегодня воскресенье!»
Теряясь в догадках, я вальсировал с кочки на кочку всё медленнее и, наконец, стал. Зимний день, рождённый кратким росчерком солнца по самому краю неба, заметно потемнел, и нужно было решить — стоит ли идти дальше и зачем идти. Но вдруг, рассердившись на себя за пескариную глубину приключения, я растоптал мутную картину тёплого насеста с асфальтированными ходами и выходами, исходами и заходами бытия, бурно ринувшись в гущу первозданного наста, и по шею провалился в снег. «Осторожно, — сказал я, выбираясь наружу. — Хорошо, что это был не кефир».
Всходя на пригорки, я видел вдали, в поле, между деревьями, чёрные точки идущих впереди, а спускаясь вниз, вновь обретал одиночество и растерянность. «В конце концов, — успокаивал я себя, — мы дойдём до какого-нибудь края света, а потом вернёмся обратно. И снова будут батареи центрального отопления, телефоны и теле… А если нет края света?» Это было как раз посередине спуска, и, утратив равновесие духа, я потерялся в каких-то никчёмных кустах, а выдираясь из них, встретил взгляд женщины в пальто с капюшоном. Она досмотрела разыгранное мной сражение до конца, а когда я поравнялся с ней, отвернулась в сторону.
«Смотрите, — сказал я, подходя ближе, — вы сошли с тропинки, а тут повсюду обрывы, ямы».
Она пожала плечами и встала со мною рядом. После стука мёрзлых ветвей и унылого скрипа снега стало необычайно тихо, и где-то у самого уха свистнула вдруг пичужка.
— Вы что, цветы ищете? — осторожно спросил я.
— Нет, — ответила она. — У меня замёрзли руки и нос. — И показала мне свои тонкие перчатки.
— Возьмите мои, наденьте их сверху, а потом согреете нос, — предложил я, протягивая ей свои толстые шерстяные варежки.
Она, снова пожав плечами, взяла их, надев, прикрыла лицо руками. Мы медленно двинулись вперёд и молчали в течение некоторого времени, достаточного, как мне казалось, на разогрев всей головы.
— Вам нравится здесь? — заговорил я первым. Она подняла было плечи, но, не опустив их, ответила:
— Просто я вышла подышать воздухом. Дома было так душно.
— А вы видели мальчика?
— Какого мальчика?
— Да, такого, в большой чёрной шапке.
— В шапке? Нет, в шапке не видела, — помедлив некоторое время, ответила женщина.
— А вы знаете, куда мы идём? — продолжал я через минуту.
— Я не знаю и не хочу знать, — ответила она уже дрожащим голосом, — И вообще, не мучайте меня. Я вышла на улицу и не могла ничего придумать, потому что было воскресенье.
— Сейчас тоже воскресенье, — перебил я, и мы остановились.
Из глаз её медленно покатились слёзы и, замерзая на лету, позвякивали о лёд под ногами.
— Почему вы хотите всё знать? Зачем это нужно?! Было воскресенье, и я вышла на улицу. Я не знала, куда идти, а потом увидела мальчика. Он бежал в эту сторону. Я окликнула его и хотела спросить, что за лес темнеет вдали, но он не остановился. Мне было всё равно, и я пошла за ним. Здесь проходили и другие люди. Разве это преступление — пойти за мальчиком?
Она плакала всё горше, и, сняв мои варежки, бросила их в снег. А я обламывал с дерева веточку за веточкой и думал про себя, что если все идущие по этой тропе просто пошли за мальчиком?
— Хорошо, успокойтесь, пожалуйста, — произнёс я, после некоторого молчания. — Я поступил так же, как и вы. А теперь пойдём дальше. Мы просто обязаны это сделать, иначе не обо что будет опереться даже в самом себе.
— Я не хочу идти больше никуда.
— Так оставайтесь здесь.
— Да, я останусь, а вы уходите.
— Прекрасно, — ответил я и двинулся напролом в сторону.
Ожесточённо топча стебли и ветви, преградившие путь, я ушёл достаточно далеко, когда услышал негромкий крик где-то сзади. На бегу я испуганно размышлял о том, что могло произойти, как услышал второе восклицание, громче прежнего.
Преодолев чащу стройных осин с ярко-зелёными стволами, я наткнулся на женщину в белой шубке, которая обеими ногами по колено погрузилась в пузырящуюся льдистую жижу, а с другой стороны к нам подбегала женщина в пальто с капюшоном.
— Не двигайтесь, — крикнул я первой и стал бросать к её ногам обломанные ветки, сучья, вырванные кустики сухой травы. Через минуту она стояла рядом с нами, распустив молнии на сапогах, из которых, весело журча, выливалась грязная вода.
— Дайте ей шарф, пусть она закутает им ноги, — обратился я к женщине в пальто с капюшоном, и она, кивнув головой, присоединила свой шарф к моему.
— Я провалилась на самой тропинке, — сказала женщина в шубке.
— А шедших до меня лёд выдержал. — Она как будто в чём-то хотела оправдаться перед нами.
— Как ваши ноги? — спросил я.
— Ничего, но нужно возвращаться, а я хотела посмотреть… — И тут она замолчала.
— Мы тоже хотели посмотреть, но теперь не стоит, — как бы завершая общую мысль, сказала женщина в капюшоне.
Мы возвращались по чужим и своим следам, молча, растянувшись цепочкой посреди таинственного леса, только женщина в шубке изредка постукивала одной ногой об другую, да шелестели выпрямляющиеся после нас ветви кустов. Внезапно послышался топот бегущих ног, и, обгоняя нас, пробежал мальчик в большой чёрной шапке.
— Эй, мальчик! — хором воскликнули мы. Он обернулся на бегу, но, не останавливаясь, кинулся в заросли и исчез.
— Смотрите, — позвала женщина в шубке, — замёрзший листопад.
Мы окружили небольшое зеркало глубоко промёрзшей воды и увидели в воздухе чистого льда вихрь жёлтых листьев. Ощущение дуновения и полёта сохранилось настолько живо, что мы долго разглядывали это замёрзшее мгновение.
«Кристаллизация, — подумал я, — и ветер стих, и опали уж листья, а эти ещё целую зиму будут кружиться в замороженном сне. Потому что пересекли тропу мороза. А сколько и чьих троп сегодня пересёк я и эти женщины? И возвращаясь из сегодняшнего дня к дому, перекрёстку всех наших троп, мы, может быть, несём в себе кристаллы смелости ходить большими шагами по любой незнакомой земле?»
