— Дедушка, — шепотом окликнул его Филимошин, — дедушка, зачем вам ножичек?
— Что?.. Ах, ножичек… Резать, милый, резать. Зачем еще нужен ножичек?
— За что, дедушка?! — с ужасом спросил Филимошин. — Что я вам сделал?
— Настроение мне испортил.
— Но я же вас не знаю, дедушка! Вы, наверное, меня с кем-то путаете! Как я мог испортить вам настроение, если я вас не знаю?.. Я — журналист! Знаменитый журналист!
— А я — твой читатель, сынок, — представился старик. — Неудивительно, что ты меня не знаешь. Нельзя знать в лицо всех читателей, которым ты портишь настроение. Особенно если ты — «знаменитый журналист». Понимаешь… Достал ты всех своими «разоблачениями». И рядовых читателей ты достал куда больше, чем тех, кого «разоблачаешь». Надоел ты со своей войной, дрязгами и сплетнями. Надоел, хуже «прокладок».
— Но нельзя же резать человека только за то, что он испортил вам настроение?
— Теоретически — можно, — посмотрел на стилет старик. — Что бы избежать душевного расстройства… Ты же до шизофрении довести можешь. Вообразит себя кто- нибудь «разоблаченной прокладкой» и прирежет тебя когда-нибудь. Реклама и бесконечные разоблачения кого хочешь до сумасшествия доведут… Но я тебя резать не собираюсь. Я прутик срезать хочу.
Филимошин с облегчением вздохнул и несколько осмелел.
— Мне не в чем оправдываться, — гордо сказал он. — Я считаю это ниже своего достоинства. Я делаю важную и полезную работу — вывожу всех на чистую воду. Кто-то хочет спрятать свои мерзости, а я их наружу вытаскиваю и всем показываю!
— Молодец, — похвалил старик. — Только все дело и том, ради чего ты это делаешь. И как. Если уж ты внес в мир «черную» нотку, то будь любезен — внеси и «светлую». Должно быть равновесие, а пока что я вижу одну «чернуху». Я, конечно, понимаю, что «народ имеет право получать информацию»… Но обязан ли он это делать? Особенно то, что ему навязывают помимо его воли?
— Тогда не смотрите телевизор и не читайте газет!
— Но я люблю смотреть телевизор и читать газеты, — грустно признался старик. — Только теперь они мне настроение портят. Нет в них равновесия. Вы же не слушаете, что хочет народ, вы решили, что знаете, что ему нужно, и изо всех сил «спасаете» его, насильно пичкая всякими ужасами. Вы начинаете отделяться от людей и становиться действительно «четвертой властью». А власть — это всегда плохо. Принято считать, что это неплохо, но это плохо. К тому же, вы, журналисты, все больше начинаете походить на эксбиционистов. Врываетесь в людям в дом, через газеты или телевизор, и показываете им свое… нет, это даже «достоинством» назвать нельзя… А потом еще капризничаете: «не нравиться — не смотрите»… Но надо лечить не обывателя, а вас, любителей «сладенького и жаренного»…
— Вы судите, как обыватель!
— Я и есть обыватель. Я частичка «масс», для которых ты и готовишь всю эту информацию. И я тебе говорю: мне надоели разоблачения ради разоблачений, надоели «собаки-убийцы» и надоело воспевание киллеров и палачей. А знаешь ли ты, сынок, что такое палач? Нет? Это совсем не то, что ты думаешь, и уж совсем не то, о чем ты пишешь. Чтобы понять, что это такое, необходимо пообщаться с ними лично, испытать их опыт и умение на своей шкуре. Тогда оценка будет очень правильная. Сегодня и тебе представилась такая возможность. Ты узнаешь, что такое настоящий, профессиональный и многоопытный палач-киллер. После этого ты сможешь написать честный и правдивый репортаж. И уверяю тебя — это будет самый правдивый репортаж из всех, сделанных тобой. Перед тобой, сынок, стоит палач НКВД.
— Шутите, дедушка? — нервно рассмеялся Филимошин. — Наденьте на меня штанишки… Холодно очень… Неуютно… Вас подослали мои враги, да? Те, кого я разоблачал? Но всегда же можно договориться. Всегда можно дать опровержение… А хотите, я про их врагов напишу? Или про ваших?
— Что о покойниках писать? — вздохнул старик. — Талантливый ты мужик, Филимошин, но злой и беспринципный. Ничего хорошего ты ведь отродясь не писал. Невыгодно тебе писать добрые статьи, неинтересно… Вот и сейчас ты не понимаешь, в чем виноват и за что я тебя выпороть хочу. Обижаешься на меня вместо того, чтобы заглянуть себе в душу и честно признаться в том, что ты служил не людям, а своим амбициям, жажде славы и худшим инстинктам. Но совесть-то в тебе все равно должна рано или поздно проснуться? Вот я и хочу до нее достучаться. Но так как через разум и через сердце до тебя не доходит, то попробую я достучаться через задницу. Не враги меня к тебе послали, Филимошин, а читатели. Друзья они тебе. Нравится им, как ты пишешь, не хотят они, чтобы ты окончательно оскотинился и их оскотинил. Журналист, как и хороший священник, должен учить и воспитывать людей, не судить, не одобрять расправу, не призывать к мщению, не злобствовать, а будить в их душах доброту. Мщение — это плохо, Филимошин. И сейчас ты в этом убедишься лично.
Он наконец выбрал длинную и гибкую лозу, налитую весенним соком, и, срезав ее, несколько раз с силой взмахнул ей, рассекая воздух и примериваясь.
— Дедушка, — шепотом сказал Филимошин, — но журналистов не порют…
— Порют, милый! Порют! — с чувством заверил «палач НКВД». — Еще как порют! Страдание спускает с высот, откуда не видно истинных нужд и потребностей людей. Иногда порка просто необходима…
Он подошел к Филимошину вплотную и оглядел «рабочее место» с тем выражением, с которым скульптор оглядывает бесформенную глыбу мрамора, уже видя в ней будущее произведение искусства.
— Ну-с, начнем, — решил он. — Для начала запоминай, как выглядит читатель, в котором ты все же умудрилсясвоими статьями пробудить агрессию и жаждунасилия. Затем мы перейдем к правильному восприятию личности палача и садиста, и закончим мы… О-о, тебе понравится!.. Я уже позвонил Евдокимову, и он спешит сюда. Только вот для чего? Спасать тебя, или воспользоваться твоим беспомощным положением и сделать сенсационный фоторепортаж? Как ты думаешь?..
— Не слишком ли это? — спросил Врублевский, терпеливо дожидавшийся в сторонке окончания экзекуции. — Все же уважаемый человек, журналист. Хоть и Мерзавчик…
— Не слишком, — уверенно ответил бодро вышагивающий по утрамбованной лесной тропинке Лихолит. У «палача НКВД» было умиротворенное лицо человека, только что выполнившего свой долг. — Пуды подобных статей — это удар по мозгам и по психике. А что касается того, что они «предупреждают читателей»… Маньяки и раньше были — или я ошибаюсь? Чикатило, Салтычиха, и иже с ними. Все знают о их существовании. Так что это не предупреждение, а умножение числа маньяков. Даже полицейские, работавшие с маньяками, нуждались в психологической реабилитации, а это были крепкие ребята, что же говорить о простом обывателе? Нет, психика — очень тонкая штука, а такие статьи — микро стресс. К тому же под воздействием подобных «предупреждений» у людей рождается лютая ненависть, мы мечтаем разорвать этого ублюдка на части. И незаметно примеряем на себя мантию палача. А то, что иногда ошибаемся и рвем не того… За убийства, совершенные Чикатило и Ершевым, были осуждены невинные люди. И тоже были доказательства их «вины». Судьи не знали сомнений, потому что перед их глазами стояли жертвы… Зачем их родственникам теперь наши извинения? Мы для их родственников такие же убийцы, какими они были для нас. Скажи человеку, что перед ним насильник, убивший и расчленивший ребенка — что он с ним сделает? А потом скажи ему, что он ошибся и это был невинный человек… Нет, Володя, таких «судей» нужно от всей души пороть. Вместе с «разоблачителями» и «палачами».
— Но ведь вы тоже… вроде как взяли на себя роль «палача». Значит, вас тоже нужно пороть?
— Попробуй, — пожал плечами Лихолит. — Я, друг мой, палач по убеждению и по призванию, а не по злобе, не по ошибке или потому, что меня кто-то науськал… Но я никому бы не желал залезать в мою шкуру. Думаешь я по ночам не вою? Не бросаюсь по ночам на стены и не грызу их от безвыходности, невозможности вернуть все назад? Еще как вою! Только вернуть-то ничего уже нельзя… да и не хочу я останавливаться. А вот ты какого рожна душегубом решил стать? Мало в жизни зла сделал, или карьера палача покоя не дает?
— У меня есть счеты, по которым надо заплатить…
— А-а… Ну-ну… Знакомо мне это, знакомо. Хорошо. Пойдем. Покажу тебе, как надо расправляться с врагами — ловко, умело и красиво. Захочешь — повторишь.
— Захочу, — уверенно сказал Врублевский. — Я не кисейная барышня. Я воевал, и что такое кровь и гной — знаю… Куда мы пойдем сейчас?
— Сегодняшний день мы посвятим мелким пакостям. Сейчас мы пойдем к тем, кто мог бы навести порядок в этом городе, но предпочел зарабатывать на этих событиях звездочки и медали.
— В милицию? — удивился Врублевский.
— Милиция у нас дома сидит и скрежещет зубами от бессилия. Нет, мы пойдем к тем, кто действительно мог… но не очень-то хотел…
