Кэтрин Вебб - Наследство

Все же она некоторое время наблюдала за ними. Миссис Динсдейл уложила младенца в доме, потом, присев на ступеньку, подозвала Уильяма, и тот радостно подбежал к ней и бросился в объятия. Она, разумеется, назвала его не Уильямом. Прозвучало какое-то другое имя, Кэролайн не вполне расслышала, но ей показалось, что оно какое-то странное, вроде бы Флаг. Кэролайн глядела на них, раздираемая горем и завистью до такой степени сильными, что она не понимала, как можно их вместить. Но еще ее мучили обида и злоба оттого, что семья каких-то бродяжек процветает и радуется жизни в то время, как у нее семейное счастье отнято, и даже дважды. Она смотрела на Уильяма и ненавидела его. Она всех их ненавидела. Не могу больше, думала она. Я больше не выдержу. Слишком уж высокую цену пришлось ей заплатить, и, хотя где-то в глубине души у нее теплилась надежда, что эта несправедливость должна быть как-то исправлена, Кэролайн понимала, что этого не случится. Она присела в тени деревьев и тихо заплакала о Корине, который ничем не мог ей помочь.

Бег по лестнице отнимает у меня последние силы, и я задыхаюсь, добравшись до дверей ванны. Внутри горит свет, из-под двери выползают струйки пара. И вода из крана все еще льется. Протянув руку к двери, я замираю и на секунду прикрываю глаза. Мне жутко страшно, я дико боюсь того, что могу увидеть. Я вспоминаю Эдди… и то, как он отбрасывал волосы Бет, когда пришел домой из школы и нашел ее. Мне бы сейчас его мужество.

— Бет? — окликаю я испуганно. Ответа нет. Судорожно вздохнув, я два раза чуть слышно стучу, а потом открываю незапертую дверь.

Бет лежит в ванне, волосы плавают по воде вокруг нее, вода уже добралась до самого верха, вот-вот перельется через край. Она лежит с закрытыми глазами, и на миг я с ужасом думаю, что она мертва. Будто Офелия она ускользнула от меня, уплыла в безмятежное забвение. Но тут сестра открывает глаза, поворачивается ко мне, и я испытываю такое облегчение, что чуть не падаю. Вваливаюсь в ванную и плюхаюсь на стул, где сложена ее одежда.

— Рик? Что случилось? Почему ты не одета? — спрашивает Бет и большим пальцем ноги пихает кран, чтобы выключить воду.

Одежду вместе с одеялом Динни, я на бегу бросила в холле. Сейчас на мне только мокрое, испачканное глиной нижнее белье.

— Я подумала… я решила… — Но мне не хочется говорить ей, что я подумала. Не хочу признаться, что я ожидаю от нее повторения того поступка, — это было бы сродни предательству.

— Что? — спрашивает Бет ровным голосом, в котором я слышу напряжение.

— Ничего, — бурчу я. Яркий свет режет глаза, я моргаю. — С чего это ты полезла в ванну среди ночи?

— Я же сказала, что дождусь твоего возвращения, — отвечает она, — и мне стало холодно. А где ты была?

Она садится, мокрые волосы облепляют грудь. Согнув ноги, Бет обхватывает руками колени. Мне видно каждое ребро, каждый позвонок на спине, наполовину закрытой водой.

— Я… была у Динни. Я… я свалилась в пруд.

— Ты что? А Динни что там делал?

— Он услышал, как я упала в воду. Помог мне выбраться.

— Ты просто… просто упала? — недоверчиво спрашивает она.

— Ну да! Похоже, перебрала виски.

— И ты что же… выскользнула в воде из одежды? Или он помог тебе и с этим тоже? — язвительно интересуется она.

Я мрачно гляжу на нее. Я сердита — злюсь на нее за то, что она меня так испугала И на себя — за то, что так переполошилась.

— Ну и кто из нас ревнует? — парирую я так же язвительно.

— Вовсе нет, — начинает Бет, потом кладет подбородок на колени, отворачивается. — Просто это дикость какая-то, Эрика. Дико, что ты бегаешь за Динни.

— Почему дико? Потому что он был твоей первой любовью?

— Да! — кричит она, и я отшатываюсь, пораженная ее признанием. — Просто… не связывайся с ним, ладно? Это выглядит почти кровосмешением! Это просто… неправильно! — Она пытается подобрать слова, разводит руками: — Мне это не по душе.

— Ничего неправильного в этом нет. Тебе просто не нравится такая возможность, вот и все. По-моему, ты все еще к нему неравнодушна, — спокойно отвечаю я, чувствуя, как сердце у меня выскакивает из груди.

Жду, что выражение лица Бет изменится, но оно остается прежним.

— Нам нужно уезжать, Эрика. Неужели ты не понимаешь? Мы должны срочно уехать отсюда и больше не возвращаться. Это лучшее, что мы можем сделать. Едем завтра же… — Ее голос набирает силу, в глазах застыло отчаяние. — И хватит рыться в барахле Мередит, плюнь на него, мы не за этим сюда притащились, на самом деле. Для этого можно нанять уборщиков. Ну, как? Пожалуйста, давай уедем!

— Я знаю, зачем я сюда приехала, Бет. — Я устала молчать и скрывать от нее свои мысли, устала ходить вокруг нее на цыпочках. — Я хотела, чтобы мы обе приехали сюда, потому что… Я надеялась, что тебе станет лучше. Потому что я твердо намерена найти то, что столько лет тебя мучает, Бет. Я хочу вытащить это на свет, чтобы… чтобы показать тебе, что это не так уж страшно. При свете дня все не так уж страшно, Бет! Разве ты не говорила этого Эдди, когда его мучили кошмары?

— Кое-что страшно, Эрика! Кое-что ужасно и при свете дня! — навзрыд кричит Бет, она словно потеряла голову от страха. — Я хочу уехать! Все, я уезжаю завтра.

— Нет. Ты останешься. Не уедешь, пока мы с этим не разберемся, чем бы это ни оказалось… Мы не уедем, пока не посмотрим правде в глаза!

— Ты просто не знаешь, о чем говоришь! — гневно бросает Бет. Внезапно она встает — потоки воды обрушиваются на пол ванной, — тянется за халатом и, нетерпеливо дергая, натягивает его. — Ты не можешь меня остановить, если я хочу уехать.

— А я не повезу тебя на вокзал.

— Поймаю такси! — шипит она.

— В Новый год? Здесь, в этой дыре? Удачи тебе.

— Черт подери, Рик! Зачем тебе все это? — рычит Бет; злоба полыхает в ее глазах, мешает говорить нормально. Ее крик отражается от кафельных стен и снова атакует меня.

— Я… я пообещала Эдди. Что тебе станет лучше.

— Что? — шепчет она.

Я тщательно обдумываю каждое слово, прежде чем снова заговорить. Вспоминаю, что увидела, когда вода Росного пруда сомкнулась у меня над головой.

— Скажи мне, что искал тогда Генри на берегу пруда, — прошу я мягко.

— Что? Когда?

— В тот день, на берегу пруда. В день, когда он пропал, а я плавала в пруду. Он искал что-то на земле.

Я слышу то ли вдох, то ли всхлип Бет. Губы у нее совсем белые.

— Ты же говорила, что ничего не помнишь? — спрашивает она.

— Я что-то вспоминаю. Немного. Я помню, как снова прыгнула в пруд, помню, как посмотрела на Генри, а он что-то искал на земле. И еще я вспомнила… — я делаю глоток, — я вспомнила, что у него шла кровь. Голова была в крови.

— Замолчи! Заткнись! Не хочу об этом говорить! — снова исступленно кричит Бет, зажимая уши руками, и трясет головой как безумная.

Я молчу, ошарашенно глядя на нее. Наконец она замолкает, хватает воздух ртом, грудь ходит ходуном. Я осторожно касаюсь ее руки, и она вздрагивает.

— Просто скажи, что он там искал.

— Да камни, конечно, что же еще! — Бет говорит совсем тихо, она сдалась. — Он искал камни, чтобы бросать.

С этими словами Бет отдергивает руку и выскальзывает из ванной в темноту коридора.

У меня бессонница. Я пробую сосчитать свое дыхание, потом пробую сосчитать пульс, но стоит начать подсчет, как пульс резко учащается, как будто эта процедура его пугает. Сердце частит, начинает болеть голова. Я так крепко зажмуриваюсь, что во мраке расцветают какие-то разноцветные фигуры, они еще плавают по потолку, когда я снова открываю глаза. Сегодня светит луна. Я засыпаю неглубоким беспокойным сном и, время от времени открывая глаза, вижу, как она беспечно переплывает из одного угла окна в другой.

Утром я чувствую себя кошмарно: совсем не отдохнула, голова налилась свинцом. В горле першит, больно водить глазами. Вчера ночью подморозило — Динни был прав насчет того, что могло бы случиться, останься я лежать на земле, пьяная и промокшая. Сейчас за окном густой туман, такой плотный и бледный, что я не могу определить, где кончается туман и начинается небо. Мы бежали, вот оно что. В тот день. Бет и я, мы бежали. Я вспоминаю, как выбиралась из пруда, торопясь что было сил и разбивая ноги о каменистый берег. Вспоминаю, как Бет схватила меня за руку, вцепилась пальцами, похожими на коготки птицы, и мы побежали. Скорее в дом, затаиться и сидеть тихо, пока не случилась беда. Или же так: скорее, пока никто не заметил, что случилась беда. Назад мы не вернулись, это я точно помню. Последнее мое воспоминание о Генри — он стоит на берегу пруда. Он шатался. Упал ли он в пруд? Не потому ли я в такой панике вылезла из воды? Не потому ли я твердила всем, что он был в пруду, и так настаивала на своем? Но Генри в пруду не было, а рядом с нами находился еще только один человек. Только один, кто мог бы убрать Генри, перетащить его куда-то, потому что — в этом я уверена — сам, на своих ногах, он уйти не мог. Его убрали куда-то так тихо, так тайно, что двадцать три года поисков ничего не дали. Но теперь я близка к разгадке.