Изуверство какое-то.
А если представить, что хоть на полпроцента проклятая не врет. Если допустить, что она действительно… и подвергает его проверке на вшивость, испытывает его душевные качества, достоин ли он московской квартиры площадью 73 метра (примем, что бывают и такие площади) с машиной за четыре тысячи, гаражом в пятистах метрах от дома и дачей в десяти километрах с горячей водой и газовым отоплением. Уж обладатель всех этих сказочных благ должен их заслужить душевными качествами, или как вы считаете? А? Не мелочным оказаться, не подозрительным, не богохульником, не жмотом.
А только представить: вот он скажет сейчас бабулечке: ступай себе, бабуля, с богом в Полетаево, там вашей братвы до черта, твой сын туда приезжает пресвитером, и уж они не дадут вам пропасть, снабдят деньгами для задатка. И она встает и уходит — и больше не появляется. Да, она пойдет по чужим людям и денег добудет, но дела с ним иметь больше не захочет. Он ее потом разыщет в Москве, а она ему смирнехонько скажет: что ты, мил человек, мы других людей себе подыскали для обмена.
И простит он себе тогда свою лютую осторожность?
Раз в тысячу лет, и — плюнуть в лицо судьбе, протянувшей тебе на раскрытой ладони подарок!..
Какой, должно быть, кайф был старухе наблюдать мучительную битву чувств на его измочаленной роже! Она, впрочем, смилостивилась и облегчила условия испытания. Вздохнув, сказала вслух сама себе:
— Ну ладно, пора ехать… Триста рублей у меня есть, сестра мне вчера дала, у которой я ночевать собиралась. У нее пенсия сорок рублей, так она себе на смерть собрала денег, все смертные деньги мне и отдала. А остальные уж я найду. Поеду.
Но забыла подняться. В задумчивость впала.
Триста рублей — это уже не шестьсот. Правильно бабуля рассудила. Триста рублей не сделают ни его беднее, ни ее богаче.
Впрочем, он ведь еще не все выяснил про квартиру, — вспомнил художник и снова стал записывать.
— Так, кто прописан в вашей квартире и сколько человек?
— Мухамедовы мы, — ответила из задумчивости бабка.
— Так, Мухамедовы. Александра Ивановна и?
— Ну, муж, тоже Мухамедов. Александр Петрович, — запнувшись, сказала бабушка и вдруг заулыбалась, удивляясь совпадению. — Тоже он Александр, видите?
Видеть-то художник видел. Действительно совпадение. Но он предпочел бы, чтоб совпало лучше имя отца с отчеством сына, которого, как известно, таксисты величают Алексеем Петровичем. Эх, бабуля-бабуля… Хваленая твоя память.
— Так, еще кто? — устало торопил ее.
— Ну и внуки, — оборонялась бабка. — Дима и этот… Сережа. Все мы Мухамедовы.
— Кому принадлежит дом? Исполкому, ведомству?
— Ведомству, военному ведомству, — поспешно откликнулась старушка, потом заробела, помедлила да и брякнула: — Вы знаете, я вчера вам не сказала, я побоялась говорить, потому что как скажешь: дом кооперативный, так сразу от обмена отказываются, но вы не бойтесь! Квартира вся выплаченная, и она ваша! Вам ничего не придется платить, только вот за это, за услуги: газ да этот, телефон, за горячую воду, только вы, наверное, за телефон платите два пятьдесят, а у нас пополам.
— На блокираторе, значит! — уточнил художник, уже не реагируя на «выплаченный кооператив».
— Да, с соседями.
Только вот номер телефона позабыла старая, ну что с нее возьмешь.
Между прочим, как ни безумно звучал этот кооператив, за который художнику ничего не придется платить, но именно это прояснило кой-какие предыдущие нелепости: и наличие такой большой площади, и прописку внуков.
— Сколько стоит квартира? — равнодушно спросил.
— Что вы, что вы! — бабуся замахала руками. — Я об этом даже не хочу говорить, за квартиру заплатил сын, он сам как начальник секретного отдела получил себе другую квартиру от государства, и ни копейки мы не станем с вас брать, ведь мы же видим, какие люди, для нас, если вы хотите знать, дорого, какие люди, вы что, думаете, мне негде было переночевать? Э, мне важно было, что вы меня приняли, как дорогую гостью, знаете, как другие, бывает, встречают? Не знаете, а я всякого навидалась на своем веку, мы умеем человеческую душу различить, я давно уже так крепко и спокойно не спала, как в вашем доме сегодня, ваш дом господом богом благословлённый, и никакой другой квартиры нам не надо! И никаких денег, у нас это все равно что бога продавать.
Ну ладно, хватит. Вот посюда уже ему эти речи, само слово «бога» звучало у бабки как мат. Он ненавидел ее полностью и окончательно. Скорее, скорее чтоб все кончилось, и забыть позор тысячи благоговейных кивков, которыми он угодливо поддакивал ей тут полсуток.
— Хорошо! — он встал. — Сейчас идем в сберкассу, я снимаю деньги, и вы едете улаживать дела с вашим домом.
Ее безотчетная счастливая болтовня, когда она резво одевалась в прихожей, повязывая цветастый платок: как они, чуваши, любят цветное, их «хлебом не корми, дай в цветно вырядиться, а пальто мне невестка свое отдала» — боже мой, он и не думал, что такого старого человека можно т а к осчастливить, сам-то он давно отрадовался, а ему еще жить да жить. Морщеное ее личико смущенно рдело, полубеззубый рот слагался в девичью улыбку, какая возникает только от взаимных признаний, христова невеста, елки-палки…
Шли по улице — она чуть не вприпрыжку. Когда-то в девушках, наверное, в такие минуты кружилась, подол пузырем, и с хохотом гасила его руками.
Художник поневоле улыбался.
— Квартира — ваша, вы не сомневайтесь даже, вот съезжу сейчас, с домом улажу, помолюсь и вернусь, вы днем-то дома? Часам к четырем и вернусь, я управлюсь, и сразу поедем в Москву, оформлять-то все в Москве будем!
Приходилось ее слегка окорачивать:
— Прежде я должен оформить разрешение на обмен здесь, на это уйдет не один день.
Бабушка покладисто соглашалась:
— Сколько надо будет, столько и подождем, а потом поедем, вы у нас поживете, у нас в Измайлове любую шестилетку на улице спроси, где тут бактистка живет — и все покажут…
— У меня в Москве есть где, — уклонялся художник от приглашения.
— Нет, нет и нет, и речи быть не может, у нас так положено, чтоб вы у нас пожили, в нашем доме! У нас и чужие-то всякий день ночуют, а то и неделями живут, кому негде, а уж вы-то, свои люди, грех, нет, уж мы вас и на дачу свозим, покажем, мы вас угостим, космонавт Николаев приедет, вызовем его из Звездного городка, он всегда икру привозит, деликатесы эти…
С Пушкиным на дружеской ноге, тридцать тыщ одних курьеров.
Художник усмехнулся, все это было как отвратительно, так и неотвратимо. Он все еще придерживался роли: показывал бабуле, где остановки транспорта, где магазины, рынок, бабуля скакала сорокой сбоку от него, кивала, вертела головой, нетерпеливо поддакивала: — Это хорошо, это хорошо, но мне важнее, что квартира перейдет в хорошие руки, вот это главное, это нам дороже всего. Вы мне так понравились, и ваша жена, и…
И самое интересное: он видел, старуха правда привязалась к нему, как к родному. Ну как не полюбить хорошего человека!
Сберкасса была уже вот она.
В пустом зале бабка сидела одна на стульчике, художник у стойки старался на нее не смотреть, но не уберегся, мельком глянул, а взгляд — дело жестокое, все ему открыто, чего и знать-то сроду не хотел. Старуха сидела нахохлившись, как хищная птица, зоркие глазки настороженно посверкивали.
Кассирша выдала ему пачку трешек — сто штук. Он понес эту пачку в вытянутой руке, издалека протягивая старухе.
Она испуганно оглянулась, достала платочек:
— Никогда голые деньги не давай, даже если пять рублей, надо завернуть, вот я тебя научу, тогда они к тебе всегда вернутся!
«Вернутся!» — насмешливо подумал художник. Вслух сказал:
— Это не деньги. — С отвращением, будто давно мечтал избавиться от них. Чтоб она поняла: он не одурачен. Он п о д а е т.
Старуха возбужденно лопотала:
— Я отдам, я сразу же отдам. Или пойдет в зачет за гараж, за дачу… Я обязательно отдам.
На остановке он оторвал ей несколько талончиков, она одобрительно кивала, ценя его заботу, и без передышки болтала. И это, дескать, тебе зачтется, доверчивый человек богу угоден, и она теперь во всех общинах расскажет, все будут знать: живет такой хороший человек на свете, и все за него помолятся, и удача уже больше никогда не отступится от него. А он брезгливо подсаживая ее под локоток в троллейбус, было пасмурно, холодно, грязно, и снег пополам с дождем бессильно падал с неба.
Плелся по мокроте домой и думал: а мальчик-калека в самом деле есть. И они знают, что это им за подлость их великую, знают, но с о г л а с и л и с ь… Отдали мальчика в жертву. Бог жертвы любит и за мальчика дает им возможность успешно заниматься их ремеслом: мошенничеством. И, пожалуй, они в самом деле верующие. Верующие мошенники. И перед каждым выходом на дело творят молитву или даже постятся, чтоб бог им послал удачу. И через молитву им действительно открывается:«с той женщиной не получится, а вот с этими должно получиться…» Правильно им бог открыл. Бог — он все видит, все ему известно. Они заплатили богу, мальчика отдали, мальчиком рассчитались за услуги. И бог у них теперь наводчиком. Всевышнюю власть уступил сатане, а сам перебивается наводкой. Во жизнь!
