— Не надо сердиться. Я ведь к тебе по-чистому. Хозяйка мне нужна. Жена. И я без матери остался. С отцом живем. Сиротами. Как в берлоге. А ты мне понравилась. Девочка моя! Не откажи. Стань моею! Никогда не обижу. Клянусь своей жизнью, до гроба одну тебя любить стану! Поверь, цветок мой синеглазый! Не смогу я жить без тебя! Ты мне сразу в сердце вошла.
— Не могу. Год по мамане ждать должна! Так положено.
— Сорок дней, лапушка! По мужу или жене — год траур соблюдают. Уж я эти обычаи знаю. По работе своей. Сорок дней подождем. Ну, а сегодня скажи — станешь ли моей? Звать ли мне тебя невестой? Могу ли отца порадовать? Ведь и ему ты понравилась. О себе уж молчу. Отпускать не хотел.
— А почему я? Иль в Родниках никого нет подходящих?
— Ни одна не понравилась. Не по мне они. Что тебе говорить? Сама их видела. Ни одну в дом не привел бы, — соврал Левон.
— Я совсем не знаю вас.
— А что знать хочешь? Спроси. Я весь на виду, как на ладони. Где живу, где работаю, все ты видела. Чего опасаться меня? Ведь не зверь. Люблю я тебя, солнышко мое, — подошел к девчонке, стал перед нею на колени.
— Не надо, Лева, зачем? — подала она ему руки, требуя, чтобы встал.
— Моя? — взял руки Левон. Дуся покраснела. Но не отталкивала, не вырывала, не отказывала. — Девочка моя! Светлая моя! — притянул к себе Дусю, обнял за плечи. Та положила голову к нему на плечо. — Радость моя ненаглядная! — гладил он руки и плечи девушки. Дуся не вырывалась.
Боясь самого себя, уехал из деревни в сумерках. А на следующий день, едва минул полдень, снова в Заречье отправился. По глазам увидел — ждала Дуся. Обрадовалась ему. И Левон, закрыв за собою калитку, поцеловал девчонку в щеку.
Лишь через неделю насмелилась она провожать его на большак. А потом опять ждала. И Левон приезжал каждый день. Когда минул месяц, подал заявление в сельсовет. Регистрироваться решили. Левон уговорил деревенскую власть, и их с Дусей расписали в этот же день.
Они шли по улице за руку. Дуся не скрывала радости. В дом Левон внес ее на руках. Зацеловал девчонку. Та растерялась от ласк. Она робела под его осмелевшими руками, настырным взглядом. Левон был нетерпелив. Он не хотел и не мог ждать дольше.
— Подожди! Надо свадьбу справить, — просила девчонка.
— Конечно, справим. Но ты уже моя жена…
Дуся быстро привыкла к Левону. Знала все его привычки. С одним не могла смириться — с переездом в Родники. Жаль было расставаться с домом, садом. Еле уговорила Левона не продавать. И пустила в него на время дальнюю родню.
Целый год жили душа в душу. Не могли надышаться друг на друга. Отец, глядя на них, довольно улыбался. Дусю дочкой звал. Да и было за что. Как о родном о нем заботилась. А потом вдруг загрустила. Запросилась на работу. Хоть куда-нибудь, чтобы не сидеть без дела.
— Зачем тебе работа? Чего не хватает? Будет ребенок. С ним силы понадобятся. Береги здоровье! — уговаривал Левон.
Но Дуся свое заладила:
— Хоть недолго от кладбища отдохну. Трудно мне о бок с ним постоянно. Дай передышку, — просила она Левона.
И уговорила. Устроилась кассиршей в кинотеатре. Он каждый день встречал ее с работы. Он радовался, как дитя, тому, что его Дуся похорошела и расцвела. Левону весь поселок теперь завидовал. Через полтора года она родила дочь, как две капли воды похожую на Левона. Ее назвали Мананой. Так попросил Иосиф и предупредил, что, пока Дуся не родит внука, он на тот свет не уйдет.
Росла Манана. В доме Левона часто слышался смех. Дружно, счастливо жили люди. Словно всю жизнь провели под одной крышей. Но однажды простыла Дуся на работе. Воспаление легких признали врачи и положили в больницу. А через месяц она умерла…
Левон не верил в случившееся. Он стоял у постели жены, когда дежурный врач, тронув за плечо, сказал короткое:
— Крепитесь, Левон. Ваш отец… В общем, он в морге. Не пережил. Инсульт… Ну и учтите возраст… Не выдержало сердце. Спасти не смогли…
Левон и сам плохо помнил, как хоронил жену и отца. Они ушли из жизни слишком поспешно. У Дуси был сложный диагноз. Одно стало понятным: у женщины не выдержали легкие и сердце. Отец и вовсе ушел, не мучаясь. И только Мананка, не понимая случившегося, звала мать и деда. Капризничала. Не хотела спать одна.
Дуся… Ее портрет висел на стене. Левону казалось, что жена улыбается ему, привычно ласково.
Первое время Левон не находил себе места. Пришлось учиться стирать и готовить, мыть полы. Помощница была слишком маленькой. Ей самой покуда нужна была нянька.
Левон не разлучался с дочкой. Он повсюду носил ее с собой. И лишь через год стал водить в детсад.
Женщины с жалостью оглядывались на них. Но Левон никого не замечал: привести дочке мачеху не хотел.
Он боялся за каждый ее шаг. И успокоился, лишь когда Манана пошла в школу. Она росла доброй, работящей, умной и понимала Левона без слов.
Но однажды и она растерялась. Вернулась из школы, а отец за столом сидит. Лицо грустное. Перед ним письмо. Левон уже в который раз перечитывал его и все рассматривал фотографию парня, так похожего на него.
— Это твой брат, Манана. Егоркой его звать. Смотри, какой большой он стал! В мореходке учится. На штурмана. Смелый, наверное…
— А откуда он взялся? Почему никогда о нем не говорил?
— Маленькой ты была.
— Почему он не с нами?
— Зовут к себе. Насовсем. Его отчим ушел к другой женщине. Молодую нашел. А нам, видно, нужно вернуться к старой. Так-то оно надежнее. — Левон взялся перечитывать письмо:
«Я твой адрес узнала по розыску. Не обижайся. Ведь мне от тебя ничего не нужно. Но прошли годы, и Егорка стал совсем большим. Чем старше, тем больше похож на тебя. Этого уже невозможно было не увидеть. И муж тоже понял все. Когда Егору исполнилось десять лет, он ушел от нас к другой женщине, молодому специалисту-зоотехнику. Сказал мне, что хочет иметь родных детей. Я ему не мешала. Тем более что не беременела от него. Уже седьмой год живу одна. Егор во Владивостоке. Учится в мореходке, на штурмана, у него девушка имеется. Может, скоро дедом станешь, если в тебя пойдет.
Черкни хоть, как живешь. Семья, конечно, есть, дети. Счастлив ли ты? Остепенился ль? А то, если есть желание, приезжай к нам. Хотя бы в отпуск! Со всей семьей! Места хватит. Нам есть что вспомнить! За молодость не ругают! Ошибки в ней простительны. Потому что тогда мы были лучше, чем теперь. Ну, а не сможешь приехать иль не захочешь отвечать, пусть останется тебе в память фото и адрес сына. Он знает все. Он поймет тебя. Твоя в прошлом Софка..»
Манана радовалась всему. И прежде всего тому, что они никогда уже не станут жить рядом с кладбищем. Она с восторгом смотрела на самолет, не веря, что улетит на нем далеко-далеко. На другой край земли, где начинается утро.
Левон ни на шаг не отпускал ее от себя. А дочка визжала от восторга, когда увидела из иллюминатора, как взмывает в небо, разрывая облака и тучи, громадная птица — самолет.
Левон сидел, задумавшись. Годы одиночества не прошли даром. Он боялся всего. Он понимал: нельзя ребенку постоянно жить у кладбища, под боком могилы матери. В какой-то момент психика лопнула бы. Не хотел рисковать. Знал по себе: соседство с погостом, как дружба с мертвецом, до добра не доведет, и решил срочно изменить обстановку, пока не поздно, пока сам не свихнулся вконец.
«Станет ли Софка матерью? Как знать! Но ведь сумела вырастить Егора и, кажется, неплохо с этим справилась. А значит, есть у нее сердце. Может, и к дочке его поимеет. Ну, а коли нет, сами жить будем. Но обстановку надо было менять. Да и самому из хозяина погоста в мужики выбиваться», — думал Левон и, почувствовав, как идет на посадку самолет, спрашивал сам себя — встретит ли Софка, получила ли телеграмму.
— Левка! Левушка! — ухватила его за плечо седая осунувшаяся женщина.
— Софка? Ты ли это? — не поверил глазам.
— Я, Левочка! Конечно, я! Да ты на себя глянь! Я ж тебя по дочке признала. Самого… Да что от тебя осталось? Одни глаза… Ну да что стоим, поехали домой! — обняла она за плечи Манану. И, прижав к себе девчонку, сказала: — Егорка вас ждет. Брат твой! Всего на неделю отпросился. Чтобы свидеться. Вы с ним — на одно лицо, детки наши, родимые! — смахнула слезу и подсадила Манану в автобус. На Левона она не оглядывалась, ни о чем не спрашивала. Она не выпускала из рук Манану. И девчонка, впервые узнав тепло добрых рук, спросила, повернувшись к отцу:
— Она моя мама?
Левон растерялся, не знал, что ответить. Не хотелось врать. Но Софья опередила вопросом:
— А ты, дочка, как думаешь?
— Мне все говорили, что ты умерла. Я на твоей могиле цветы садила. А ты — живая! Почему с нами не жила? Зачем Егорку от нас увезла?
— Не серчай. Зато теперь мы все вместе. А чужих — не слушай. Они многого не знают. Поссорились мы с отцом. А теперь помирились. Ведь правда? — повернулась она к Левону.
Тот головой кивнул. Сам удивился бабьей находчивости.
