– И тем не менее вы здесь? Значит, эта встреча произвела на вас большое впечатление? – предположил и одновременно подсказал Басс.
Ты бросил на него благодарный взгляд и кивнул.
– Большое, да, очень большое…
– Расскажите, это же очень интересно! – это опять был Басс. – Может быть, вы были одним из последних из присутствующих здесь, кто с ней общался. Ведь все мы забыли о ее существовании и о смерти чудом узнали. Ну, вспоминайте, молодой человек, вспоминайте!
И ты еще раз кивнул, вспоминая.
– Это было… пятого апреля сего, то есть уже не сего, а прошлого года. – Напрягать память не пришлось, эта странная старуха, та странная встреча, ваш странный разговор сидели в твоем мозгу занозой, не давая себя забыть.
«Кто, если не он? Если не он, то кто?» – допытывалась она у тебя, но что ты мог ответить? На первый взгляд, вопрос не имел смысла, но старуха произносила его с такой болью, с таким страданием, что в нем виделся глубочайший смысл, и ты не решался заглядывать в те глубины.
Посмотрев на розоволицего и на голубоволосую, окинув спешным взглядом серые лица вдоль стены, ты не решился здесь сейчас об этом говорить.
– Между нами состоялся очень… важный разговор, но… – Ты вспомнил бусы, поспешно ухватился за них, и, невидимые, они словно посыпались с твоих ладоней – круглые и торопливые, как слова, бездумно слетающие с губ.
– А еще мы собирали бусы! Замечательные черные бусы, коралловые, очень красивые и, наверное, очень дорогие, они рассыпались вон там, на лестничной площадке, и я их собрал, потому что она не могла…
– Бусы! – неожиданно воскликнул Басс, и его седая шевелюра качнулась и увеличилась в размерах. – Знаменитые бусы черного коралла из запасников Эрмитажа, которые, по преданию, Вольтер подарил Екатерине Второй, а нашей Кларе их подарил Карл Радек, по поводу чего высказался сам Ленин.
Сидящие вокруг гроба зашевелились, особенно оживился, я бы даже сказал, возбудился, Фрол Кузьмич.
– Да, Ленин… Ленин, Ленин. – Он словно жевал вслух главное слово своей жизни, и кажется, оно не только возвращало последнему малому остатку его жизни смысл, но даже придавало вкус.
– Бусы! Но где же они! Я их не вижу! – продолжал восклицать Басс, причем делал он это так, как будто был на сцене Малого театра – картинно и трагически, выбрасывая вперед не ладонь, а длань.
Внезапно прозвучав, восклицания внезапно же оборвались – молча и неподвижно седовласый смотрел на лежащую в гробу покойницу, не обнаруживая на ее пергаментной шее и впалой груди никаких бус.
Басс обвел удивленным взглядом сидящих.
Все были неподвижны, кроме бабушки с голубыми волосами, которая нервно запихивала свой блокнотик в черный, шитый бисером ридикюльчик.
– Мы с внучкой раньше всех сюда приехали, и я их, кажется, видел, – сообщил Земляничкин растерянно хрипловатым голосом.
– Кажется или точно? – предложил уточнить Басс.
– Кажется, – подумав, ответил Земляничкин.
– Не кажется, а точно! – прозвучал вдруг звонкий голос пионерки, которая все последнее время в комнате отсутствовала. Теперь же она стояла в проеме открытой двери, словно перед боем – широко расставив крепкие ножонки, сжав кулачки и сердито насупившись.
– Клара, выйди! – громче приказал Земляничкин, глядя на лежащую в гробу.
По спине у тебя пробежали мурашки: некоторая фантасмагоричность происходящего сделалась вдруг жутковатой.
– Клара, выйди! – вновь потребовал Земляничкин, не отрывая требовательного взгляда от лица покойницы.
Дверь хлопнула, и, демонстративно громко топая, девочка ушла.
«Ее тоже зовут Кларой», – запоздало сообразил ты и облегченно выдохнул.
– Быть может, они у нее там, под платьем? – взволнованно предположила бабушка с голубыми волосами.
– А вы проверьте, – предложил Земляничкин, глядя на нее недобрым изучающим взглядом.
– Я? С какой стати? – удивилась та.
– Ну, вы же женщина, – подключился к предложению Басс. – И она тоже…
– Женщина, и что? Я живая, а она… – раздраженно заговорила бабушка с голубыми волосами. – Вам они нужны, вы их там и ищите, – предложила она с вызовом и отвернулась.
– Хорошо, – протяжно и угрожающе согласился Басс и, подавшись вперед, опустил свои пухлые ладони на впалую грудь покойницы.
Земляничкин смотрел на него вопросительно.
Остальные старались не смотреть.
Басс медленно помотал головой.
– Не кажется, а точно, – так же медленно проговорил Земляничкин, все вспомнив и определенно уже утверждая, что бусы здесь были.
– А-али-ина Львовна, – с вершины выросшего вдруг, огромного, как гора, тела Басса возник гул катящихся с этой горы камней.
– Я вас слушаю, Израиль Исаакович, – деловито отозвалась бабушка с голубыми волосами, сложив губки в бантик вежливой улыбки.
– А-али-ина Львовна, – гул угрожающе нарастал, но та, кому он угрожал, его как будто не замечала.
– Вы что-то хотите мне сказать?
– Откр-ройте сумочку, Алина Львовна, – прорычал в своей подступающей ярости Басс, из мертвой горы превращаясь в живого свирепого льва.
– Да? Зачем? – очень искренне и очень непосредственно удивилась бабушка с голубыми волосами.
– Мы хотим посмотреть, что в ней лежит!
– Вы хотите посмотреть, что лежит в дамской сумочке? – недоумевала, словно не веря своим ушам, Алина Львовна и хохотнула кокетливым хохотком. – А вы не боитесь увидеть там что-то, что не предназначено для мужских глаз?
– Не боюсь, – мотнул гривастой головой Басс. – Я уже все видел. И не только видел… Я благодаря вам покойницу только что пощупал…
– Сомнительная шутка, Израиль Исаакович, – с укоризной пробормотала старушка. – Не ожидала от вас такое услышать.
– А-алина Львовна, – в имени бабушки с голубыми волосами отсутствовала буква «р», но в рыкающем гласе негодующего красного от возмущения Санта-Маркса она явственно слышалась.
– Да что вы с ней! – не выдержал бледный, как смерть со знаменитой гравюры Дюрера, Земляничкин, вскочил и, перегнувшись через гроб, вцепился в ридикюль, который Алина Львовна из своих рук выпускать не собиралась. И не выпустила бы, если бы ветхая антикварная ткань не разорвалась с треском и оттуда не вывалились черные шарики бус.
Они усыпали свою лежащую на одре владелицу, разлетаясь в разные стороны, а один ударил тебя в лоб – довольно-таки больно, и ты растерянно его потер.
– Ну вот, – удовлетворенно и смущенно пробормотал Фрол Кузьмич и сел на свое место.
Тени оскорбленно закачались.
– А-а-лина Льво-вна, – аки лев рыкающий, Басс призывал даму к покаянному ответу, но та каяться не собиралась.
– Она мне их завещала! – вскакивая, выкрикнула ему в лицо бабушка с голубыми волосами.
– Где завещание, покажите!
– Это было устное завещание!
– Устных завещаний не бывает! Аферистка! Вы всегда ею были. Алина Львовна! Спекулянтка и аферистка! Вы торговали импортными шмотками и перевирали первоисточники.
– А ты, Израиль, всегда был подлец! – с этими неожиданными словами бабушка с голубыми волосами решительно поднялась и с гордо поднятым подбородком и предельно оскорбленным выражением лица, громко стуча каблуками, покинула комнату.
Я не помню, сколько времени длилась пауза – необъявленная и тягостная минута молчания скорби не по покойному, а по живому человеку, – в продолжение которой ты, да наверняка не только ты, испытывал не просто скорбь, а скребущий, выворачивающий душу стыд.
Незаметно и беззвучно в проеме двери появился еще один участник этой странной панихиды – водитель автобуса, похожий на грача армянин.
Большой и черный не только волосами и лицом, но и залоснившейся от долгой носки до блеска одеждой, он мял в больших черных ладонях черный и блестящий каракулевый картуз и неотрывно смотрел на лежащую в гробу.
В первый момент тебе показалось, что армянин улыбается – он и в самом деле улыбался, но это была улыбка сострадания и скорби. Из его черных глаз выступили вязкие слезы и медленно поползли по обширным щекам, с трудом пробиваясь сквозь густую черную щетину, складки морщин и шрамов. Слезы были горячими и тяжелыми, как расплавленный свинец, – остановившись у края губ, своей скорбной тяжестью они потянули их книзу – к большому угольно-сизому подбородку, превращая улыбку сострадания в гримасу скорби. Губы армянина – обветренные, бесчисленное количество раз обожженные чачей и хашем, прокопченные сигаретным дымом – мужественные подобранные его губы вдруг распустились, сделавшись детскими, безвольными, и задрожали жалобно и беззащитно. Оглядев вас взглядом не знающего ваши обычаи, не понимающего и не желающего их понимать, взглядом не человека даже – животного, черного буйвола, а может быть, птицы – того же грача, – армянин вдруг громко всхлипнул и, разведя в стороны руки, объяснил свое состояние:
– Девочка плачит. Бабушка плачит. Грач тоже плачит будит…
