Шовье рассказал о подпольной группе и секретном задании, которое он дал Малинье.
— Это именно то, что ему было нужно, — сказал Элизабет. — Вы его спасли.
— Не спешите, Элизабет. Его можно спасти, если вы этого будете хотеть со всей твердостью и терпимостью. Только вы можете что-то сделать. Ну что я могу вам сказать? Я никогда не был женат, но и без этого могу себе представить, что может дать молодая женщина сорокапятилетнему мужчине.
Элизабет расплакалась. Поглаживая ее волосы тыльной стороной ладони, Шовье думал о том, что она слишком хороша для Малинье (но не для него). Хотя, может быть, и совсем наоборот. Может быть, Элизабет недостойна быть женой такого человека, которому скорее нужна ура-патриотическая бой-баба, чем-то похожая на удава, а чем-то на кобылу, из тех, что можно увидеть в патриотических лигах и на парадах в честь Жанны д’Арк. Но какого черта Элизабет выходила за него замуж? Ну да, он же был в военной форме. И, что также могло понравиться юному сердцу в восемнадцать лет, он обладал ясностью духа и веселостью, присущими некоторым военным, которых профессия сохраняет в почти девственном неведении жизненных печалей. Но красивую женщину двадцати пяти лет это больше не обольщает. Не говоря уже о том, что истово верующие, но безыскусные мужчины всегда немного смешны в глазах красотки в этом возрасте. Я уверен: она находила, что ее муж сильно проигрывает бедняге Ласкену. И все же. Ласкена тревоги за отчизну не довели до сумасшествия. Да и меня, впрочем, тоже.
Отдавая этот долг дружбе, Шовье касался губами затылка и уха Элизабет, и ему очень хотелось сделать все, что положено. К счастью, Малинье не мог задержаться надолго. Он пошел в кондитерскую на улицу Батиньоль. Но он все же задерживался. Возможно, воспользовался поручением, чтобы прогуляться с детьми. Может быть, и есть время. Милый, говорила Элизабет, сердце мое, мой сладкий грех, я — твоя женщина, и ожидающе всхлипывала. «В конце концов, какая разница, — подумал Шовье, — ведь я же люблю ее». В тот же миг вернулся Малинье с детьми. Выйдя из кондитерской, он зашел в кафе и втерся в беседу между посетителями.
— Я времени зря не терял, — сказал он, когда жена пошла заваривать чай. — Сегодня вечером я составлю для тебя первое донесение и даже обещаю отпечатать его на машинке. Да, если бы ты меня видел, прямо поразился бы. Представь себе, что в какой-то момент я даже стал поносить армию. Я, Малинье, поносил армию!
При воспоминании об этом он расхохотался, и Шовье, смотревший на него с какой-то нежностью, принял этот смех за доброе предзнаменование. Но хорошее настроение Малинье длилось недолго. Когда разлили чай, он впал в угрюмую задумчивость, и рука его то и дело тянулась к козырьку кепи. Перед уходом Шовье напомнил ему об обязанностях заговорщика и тем, казалось, взбодрил его. Молчаливые прощальные жесты Элизабет были навязчиво-красноречивы, и, унося с собой память о ее прекрасных заплаканных глазах, Шовье, честно зарекавшийся, что между ним все кончено, очень рассчитывал на то, что она посетит его уже в понедельник.
Встреча с Бернаром Ансело была назначена на полвосьмого в ресторане на бульваре Курсель. Бернар пришел первым. Что-то в нем изменилось. Глаза сияли нежным светом, как у человека, поклявшегося быть счастливым. Шовье был в шоке. Он стал нарочно оттягивать момент объяснения. Что вы думаете о сложившейся ситуации? Перейдя ко второму, они все еще говорили о Жуо. Но Бернар вовсе не спешил. Он был счастлив, и даже для Жуо в его голосе находились почти ласкательные интонации.
— Может, давайте перейдем к вещам более важным? — предложил наконец Шовье.
— С удовольствием, — ответил Бернар. — Я попросил вас об этой встрече потому, что хотел поговорить о Мишелин и обо мне. Я не забыл наш первый разговор, много думал о нем и в конце концов понял, что вы были совершенно правы. Мои терзания кажутся мне сегодня абсолютно смешными и необоснованными, и я рад признаться вам, что они исчезли.
Видя удивление Шовье, он рассмеялся здоровым юным смехом.
— Неожиданный поворот, не правда ли? Но вы сейчас все поймете. Накануне своего отъезда Мишелин пришла ко мне вместе с мадам Ласкен. Меня дома не было, и все прошло как нельзя хуже. В доме находились два невыносимых, даже можно сказать отвратительных типа, присутствие которых, должно быть, показалось мадам Ласкен и Мишелин по меньшей мере странным. Правда, эти два дурацких клоуна были совершенно в тон всей вечеринке, ибо моя мать и сестры, как всегда в своем репертуаре, были несравненны и даже превзошли самих себя. Сегодня я смеюсь, но в тот вечер, узнав, что они приходили, я впал в настоящее отчаяние. А затем, через несколько дней, вдруг почувствовал, что с меня свалился тяжелый груз. У меня пропал тот страх перед встречей Мишелин с моими сестрами и матерью, когда одна мысль об этом была для меня невыносима, как судимость. Столь пугавшее меня событие произошло, и мне казалось, будто я сделал трудное, но необходимое признание. Скрывать мне было больше нечего, и моя совесть претендента была чиста.
— Весьма буржуазное самоощущение, — заметил Шовье.
— Не упрекайте меня в этом, — улыбнулся Бернар. — Нельзя же жениться на Мишелин Ласкен и заводах Ласкена с самоощущением анархиста.
Но Шовье, казалось, весьма мрачно смотрел на решение Бернара жениться на его племяннице. Причины столь внезапной перемены казались ему такими же ребяческими, как и предшествующие сомнения. Он не видел причин изменять свое мнение об этом юноше. Впрочем, Бернара его замечания совершенно не смущали, и он отвечал на них шутя и с оптимизмом.
— И потом, — сказал Шовье, — вы, кажется, совсем забыли, что Пьер — ваш друг. А дружба, черт возьми, накладывает определенные обязательства. Во всяком случае так мне кажется. У друга не отбирают жену под тем простым предлогом, что любят ее и любимы ею. Я не считаю, что проявляю излишнюю суровость или ретроградство, говоря, что такое поведение недостойно мужчины. Да, молодой человек, да. Вы хоть подумали, какое горе вы можете причинить Пьеру Ленуару? Нет, конечно. А это, между прочим, первое, что должно было вам прийти в голову. О, уверяю вас, у людей моего возраста совсем другие понятия о дружбе. Я, конечно, имею в виду людей великодушных, настоящих мужчин.
Бернар добродушно слушал его и думал, что дядя Мишелин — человек хороший, но уже стареющий и немного занудный. А раз он упрямится — ну и ладно, тогда обойдемся без его одобрения.
Растянувшись в шезлонгах и укрыв головы от пылающего солнца под одним зонтиком, мадам Ласкен и Джонни мило беседовали на пляже Ле Пила. Метрах в ста впереди Мишелин и Милу, выйдя из воды, обсыхали на песке среди других лежащих тел терракотового цвета. Мадам Ласкен наслаждалась в обществе Джонни каким-то диковинным покоем. В его взгляде никогда не светилась та неясная угроза, и в голосе никогда не звучала та половинчатая суровость, которые столь неприятным образом соединяются у большинства мужчин. А в его разговоре, так по-женски перескакивающем с одного на другое, не было никакой язвительности. Рядом с ним она ощущала спокойную уверенность, как в обществе какого-нибудь любезного аббата, уютно-оптимистичного и в делах земных обращенного лишь к радостям сытной еды и здорового сна.
— Я не вижу детей, — сказала мадам Ласкен.
— Да вон они, прямо перед нами, лежат среди молодежи. Я узнаю Эвариста по формам его тела. Есть что-то удивительное, вы не находите, в этой разнице между формами мужского тела и женского.
— Я как-то никогда об этом не думала, — сказала мадам Ласкен, — но это действительно правда.
— Посмотрите на всех этих женщин в купальниках. Ни одна не похожа на другую. Формы их неопределенны, и в них нет ничего по-настоящему человеческого. По крайней мере, мне так кажется. Они скорее напоминают животных. Видите вон ту даму с большим животом и на тонких ножках? Это же прямо какое-то сумчатое!
— Ой, ну да! Вот именно, надо же!
— Другие напоминают жвачное животное, или пеликана, или крестьянскую лошадь. Заметьте, кстати, что только женщин сравнивают с кобылами. Выражение «вислозадая кобыла» может относиться как к женщине, так и к лошади. В общем, женское тело — это нечто переходное между мужским телом и телом животного. Вот почему при взгляде на животное мы всегда испытываем какое-то смущение и даже испуг, как перед лицом предательства. А мужское тело, наоборот, говорит четким и ясным языком. Посмотрите: торс, бока, изгиб бедер — все совершенно бесспорно определяет признаки и границы вида. Мужские ягодицы специфичны. Глядя на них, я понимаю, что передо мной. Моя мысль не рассеивается.
— Именно так. Мысль не рассеивается.
И мадам Ласкен улыбкой и кивком головы ответила на приветствие какой-то дамы, шедшей мимо с группой отдыхающих.
