Позже, сидя на пароме через Тежу, Грегориус все еще видел перед собой, как Мария Жуан машет ему, пока он не исчез из виду. Она была последней из окружения Праду, с кем он познакомился, и именно ее ему будет больше всех не хватать. «Напишите мне, как пройдет обследование», — попросила она перед его уходом.
46Стоя в дверях, Грегориус наблюдал, как Жуан Эса готовился встретиться с болью: черты его лица посуровели, глаза сощурились.
— Сегодня суббота, — наконец выдавил он.
Они сели на привычные места. Шахматной доски не было, и стол выглядел каким-то голым.
Грегориус рассказал о своих головокружениях, о страхе, о рыбаках «на краю света».
— Значит, вы больше не придете, — подытожил Эса.
Обойдя молчанием заботы Грегориуса, он заговорил о себе. С любым другим такой поворот дела обидел бы Грегориуса, но только не с этим искалеченным пытками, замкнутым и одиноким человеком. Их беседы стали для него драгоценнейшими часами.
— Если обследование не покажет ничего страшного и если врачам удастся снять эти приступы, то я вернусь, — успокоил Грегориус. — Чтобы как следует овладеть португальским. И чтобы написать историю португальского Сопротивления.
Он старался говорить уверенно и твердо, однако его слова звучали неубедительно, он и сам это чувствовал и видел, что для Эсы они тоже были пустыми словами.
Дрожащими руками Эса достал с полки шахматы и начал расставлять фигуры. Какое-то время он сидел молча, с закрытыми глазами. Потом поднялся и снял сборник шахматных партий.
— Вот. Алехин против Капабланки. Я думал, мы сыграем эти партии с вами.
— Искусство против науки? — улыбнулся Грегориус.
Эса улыбнулся в ответ. Грегориусу так хотелось запечатлеть эту улыбку на пленке!..
— Временами я пытаюсь себе представить последние минуты после того, как человек принял смертельную дозу таблеток, — неожиданно сказал Эса посреди партии. — Вначале, наверное, облегчение, что все скоро кончится, что удалось избежать недостойного конца. Налет гордости за свое мужество. Сожаление, что не так часто его проявлял. Последний взгляд на свою жизнь, чтобы удостовериться: все сделано правильно и будет ошибкой вызывать скорую. Надежда на хладнокровие до последнего вздоха. Ожидание, когда начнут затуманиваться сознание и неметь кончики пальцев и губы.
А потом вдруг бешеная паника, отступление, сумасшедшее желание, чтобы жизнь не обрывалась так скоро. Горячая, переполняющая вас жажда жизни, сметающая все на своем пути, все логические доводы, все резоны — они кажутся вдруг надуманными, смешными, нелепыми. А потом? Что потом?
— Не знаю, — сказал Грегориус.
Он вынул томик Праду и прочитал вслух: «Разве не очевидно, просто и понятно, отчего они отшатнулись бы, узнай в этот момент о своей скорой смерти? Я подставил утомленное от бессонной ночи лицо утреннему солнцу и думал: они просто хотят, чтобы им выпало больше от этой жизни, какой бы легкой или трудной, бедной или обеспеченной она ни была. Они не хотят, чтобы она подходила к концу, даже если за гробом не смогут о ней скучать — и знать об этом тоже не хотят».
Эса попросил у него книгу и перечитал сам. Сначала этот отрывок, потом весь разговор с Хорхе о смерти.
— О'Келли, — помолчав, сказал он. — Когда-нибудь вгонит себя в гроб своими сигаретами. «Тебе-то что, — огрызнулся он, когда кто-то заметил ему это. — Поцелуй меня в задницу!» А тут вдруг голову потерял от страха. Merde.[120]
Начало смеркаться, когда партия была завершена и «Алехин» выиграл. Грегориус взял чашку Эсы и допил последний глоток. Перед дверью они застыли друг против друга. Грегориус чувствовал, как все в нем дрожит. Эса положил ему руки на плечи, и он щекой почувствовал его голову. Старик проглотил ком в горле, теперь Грегориус ощутил, как дернулся его кадык. Сильным рывком, от которого Грегориус пошатнулся, Эса оттолкнулся от него и, не поднимая глаз, открыл дверь. Прежде чем свернуть за угол в конце длинного коридора, Грегориус обернулся. Эса стоял в проходе и смотрел ему вслед. Такого он еще никогда не делал.
Выйдя на улицу, Грегориус спрятался за кустом и стал ждать. Эса вышел на балкон и закурил. Грегориус отснял полную пленку.
Тежу он не видел. Он видел и чувствовал только Жуана Эсу. От Праса-ду-Комерсиу он медленно побрел в сторону Байрру-Алту и зашел в кафе неподалеку от голубого дома.
47Уходили четверть часа за четвертью, а он все сидел. Адриана. Это будет самым тяжелым прощанием.
Она открыла и по его лицу тут же все поняла.
— Что-то случилось, так?
— Рутинное медицинское обследование у моего врача в Берне, — сказал Грегориус. — Вполне возможно, что еще вернусь.
Он поразился, насколько спокойно она приняла это известие, даже стало немного обидно.
Она дышала не то чтобы лихорадочно, но чаще, чем прежде. Потом резко встала и принесла блокнот
— Дайте мне ваш бернский номер.
Грегориус удивленно поднял брови. Тогда она показала в угол, где на столике стоял телефон.
— Со вчерашнего дня, — сказала она. — Пойдемте, я хочу вам кое-что показать.
Она пошла вперед к лестнице на верхний этаж.
Горы книг на полу в комнате Амадеу исчезли. Теперь книги были расставлены на полках в углу. Она смотрела на Грегориуса с ожиданием в глазах. Он кивнул, подошел и ласково тронул ее за руку.
Она подошла к столу, выдвинула ящик, развязала тесемки картонной папки и вынула из нее три листа.
— Это он написал потом, после девушки. — Ее впалая грудь вздымалась. — Почерк здесь очень мелкий. Когда я это увидела, поняла: он писал только для себя. — Она пробежалась глазами по тексту. — Это разрушает все. Все. — Положив листы в конверт, она протянула его Грегориусу. — Он был уже не он. Мне бы хотелось… пожалуйста, возьмите это с собой. Увезите. Далеко, совсем далеко.
Грегориус потом пожалел, что захотел еще раз увидеть кабинет, где Праду спас жизнь Мендишу, где висела картинка с изображением головного мозга и где были погребены шахматы Хорхе.
— Он так любил здесь работать, — сказала Адриана, когда они спустились в практику. — Со мной. Вместе со мной. — Она провела ладонью по смотровому столу. — Они все его любили. Любили и восхищались им. — По ее лицу промелькнула какая-то нездешняя, призрачная улыбка. — Многие приходили, даже когда у них ничего не болело. Только чтобы посмотреть на него.
Грегориус лихорадочно соображал. Потом подошел к шкафчику с древним инструментом и взял в руки стеклянный шприц.
— Так вот как они тогда выглядели, — чуть громче, чем надо, сказал он. — Теперь таких не делают.
Его слова не дошли до Адрианы, она по-прежнему разглаживала бумажную салфетку на смотровом столе. След блуждающей улыбки все еще озарял ее лицо.
— А вы не знаете, куда делась та картинка со стены? Она ведь сегодня большая редкость.
— «Зачем тебе эта схема? — спрашивала я его иногда. — Ты же видишь человеческое тело насквозь». «Она так похожа на карту», — ответил он. Он любил карты. Географические карты. Карты железных дорог. В Коимбре, в университете, как-то он раскритиковал их святилище — анатомический театр. Профессора его не жаловали. Оказывал мало почтения. И вообще был слишком высокомерен.
Грегориусу пришло в голову еще одно решение. Он бросил взгляд на часы.
— Я уже опаздываю. Можно мне от вас позвонить?
Он открыл дверь и первым вышел в вестибюль.
На лице Адрианы было написано недоумение, когда она запирала практику. Лоб прорезала глубокая складка, и вся она казалась потерявшейся во мраке и смятении.
Грегориус направился к лестнице.
— Adeus, — сказала Адриана и открыла входную дверь.
Это снова был тот хриплый, недружелюбный тон, которым она встретила его в первый раз. Она стояла прямая, как свечка, с гордо поднятой головой.
Грегориус медленно подошел к ней и остановился. Заглянул ей в глаза. Ее взгляд был отрешенным, направленным внутрь. Он не стал протягивать руки. Она бы не приняла ее.
— Adeus, — сказал он. — Всего хорошего.
Потом вышел.
48Грегориус протянул Силвейре ксерокопию книги Праду. Он целый час блуждал по городу, пока в одном универмаге не нашел еще не закрытый отдел, где можно было скопировать.
— Но это… это же… — Силвейра едва не потерял дар речи. — Я…
Потом они говорили о головокружениях. Силвейра рассказал, что его сестра, та, со слабым зрением, уже не один десяток лет страдает ими. Врачи так и не нашли причину, она просто научилась с этим жить.
— Однажды я был с ней у одного невролога. Оттуда уходил с впечатлением, что мы по-прежнему живем в каменном веке. Наши знания о человеческом мозге с тех пор не далеко ушли. Более-менее изучена пара участков, построена пара моделей активности, худо-бедно определено назначение пары областей. И все. У меня такое чувство, что они даже не знают, чего искать.
