Я сидела, замолкшая, потерявшая возможность возражать. С первого же слова, как только Зильбер упомянул о проценте, о ренте, я поняла то, о чем только подозревали другие — Марк получал деньги, я не знала, как много, от какого количества людей, но знала, что получал.
Я вспомнила тут же, как он уходил от моих давних вопросов о деньгах, откуда они у него, на что он живет, на что мы живем? Иногда, когда я все же донимала его, он отвечал, но как-то расплывчато, неопределенно, что в свое время сделал удачные инвестиции. Теперь я знала: его идеи и были его инвестициями.
Новость поразила меня, я не решила еще, как отнестись к ней, как ее воспринять. А главное, я не могла понять, связана ли она хоть как-то со мной, с моей работой. И хотя я не чувствовала, как именно она может быть связана, но смутная интуитивная догадка требовала от меня дополнительного внимания.
— Собственно, уже скоро конец истории, — сказал Зильбер. Он, видимо, воспринял мой притихший вид как утомленность от рассказа. А может быть, сам устал. — Дело потихоньку приняло нехороший оборот. Создалась комиссия, которая пыталась что-то установить, хотя ничего не установила. Да даже если бы и установила, что с того, никто ничего криминального не совершил, никто ни у кого ничего не воровал, а дарить или даже продавать идеи? — Он пожал плечами. — Все равно не понятно, что делать, прецедента не существовало, случай-то уникальный.
Он замолчал, и молчал долго, видимо все же устал от длинного рассказа, и я дала ему передохнуть, а потом напомнила негромко:
— Ну и что же дальше?
Зильбер не ответил сразу, но все же ответил:
— Да почти ничего. Марку все-таки пришлось уйти из университета, они придрались к тому, что его собственная тема запущена. Да как говорили, он и не возражал совсем, он сам хотел уйти, для его бизнеса, когда он обрел популярность, университет только мешал, и он ушел.
— Он продолжал продавать идеи и дальше? — осторожно спросила я, что-то подсказывало мне, что это важно.
— Не знаю, но, по логике вещей, вполне вероятно. Уверен, у него не было отбоя от клиентов. Только представьте, если можно, по сути, в мгновение ока стать и известным, и уважаемым, и зарплата увеличивается в три, пять раз, и новая карьера открывается — и всего за десять, пятнадцать процентов? Почему бы и нет! С другой стороны, друг ваш всех их, своих клиентов, все равно обошел: он-то получает теперь не меньше, а куда как больше каждого из них. При этом его заработок как бы пожизненный, независимо от того, работает он за деньги или просто так, в свое удовольствие. К тому же, — Зильбер улыбнулся, и глаза его выпрыгнули, перевернулись и скакнули назад, — к тому же, — повторил он, — наверное, во всем научном мире нет человека более влиятельного, чем ваш Марк. Потому что все те люди, которым он раздал, продал свои идеи, каждый из них занимает важное положение и обязан им Марку и не может ему по понятным причинам отказать. Да и людей таких, наверное, совсем немало, и каждый из них теперь сам со связями. — Зильбер посмотрел мне в глаза. Я сидела не шелохнувшись. — Здорово, да? — сказал он.
— Да, — согласилась я.
Зильбер продолжал смотреть на меня. Я опустила глаза, слишком пристальным стал его взгляд.
— Поэтому, Марина, я и, как бы это сказать, удивился, что ли, когда вы представили его нам. Я сразу понял, кто он, ваш друг. — Он снова помолчал, продолжая смотреть на меня. — Я понимаю, что вмешиваюсь в вашу личную жизнь и не должен бы делать этого...
Даже сейчас, даже в полувнятном своем состоянии я удивилась: неужели понимает?
— Но я хотел предостеречь вас. Он стал говорить намного медленнее, выдерживая паузу после каждого предложения, как бы давая мне время его осмыслить. — Я не знаю, конечно, какие у вас отношения, что он от вас хочет, но я знаю точно... — Он слегка улыбнулся. — Я ведь старый человек, много видел, да к тому же это моя профессия — понимать людей. Я знаю, он наверняка что-то хочет от вас, ему что-то нужно. Он либо постарается вас использовать, либо уже использовал.
Он говорил теперь так медленно, что паузы становились томительными, и слова стало сложно собирать в предложения.
— Я знаю, такой человек обязательно все рассчитает. У него свой, отличный от нашего подход ко всему, и мы не можем сразу осознать, понять его расчет...
— Почему не можем? — вставила я в паузу.
— Потому что он неадекватен, его цели неадекватны. А значит, и расчет неадекватен. Поэтому мы можем и не понять его целей, его желаний. Так как нам подобные желания обычно не свойственны.
— Почему? — вставила я опять.
— Потому что он не такой, как мы.
Зильбер снова замолчал, а я подумала, что вот и он, хоть и таким странным образом, но тоже признал уникальность Марка. «Радует ли это меня? — вяло спросила я себя. — Нет, не радует».
Зильбер продолжал молчать, мне казалось, что он уже ничего больше не скажет, но он сказал:
— И что самое пугающее... потому, что не только он сам, но и оценка жизни, Марина, у него другая, отличающаяся от нашей. И самое пугающее... — повторил Зильбер.
Ну же, ну же, — закричала я про себя, — скажи уже, что же самое пугающее!
— Система морали у него тоже другая, — закончил, наконец, он и тут же добавил: — И именно поэтому я должен был вам все рассказать.
— Спасибо, доктор, — сказала я.
Наверное, он действительно пытался предостеречь меня, а не просто хотел посплетничать, — подумала я вдруг. — С самого первого раза, когда увидел Марка, он пытался предостеречь меня. И может быть, его предостережение излишнее, я пока не знаю, но, без сомнения, искреннее.
Мы сидели долго, молча, я пыталась собраться. То, что Зильбер рассказал, было действительно сложно и требовало времени на осмысление.
— Знаете, Марина, позовите сестру, я хочу лечь, устал, — попросил Зильбер, и по изменившемуся голосу я поняла, что он действительно устал.
Когда пришла сестра и с привычной ловкостью уложила его в кровать, он опять выглядел бледным и больным и немного потерянным с закрытыми в полудреме глазами.
Это он для меня, вдруг догадалась я, собрал все силы. Чтобы предупредить. Потому что боится, что другого случая может больше и не представиться.
Неожиданная эта догадка больно кольнула меня, и я наклонилась к Зильберу и прикоснулась губами к его щеке. Он медленно открыл глаза.
— Это очень мило, Марина, — голос его, казалось, потерял силу. — Но знаете что, вы идите, я хочу поспать, спасибо, что пришли.
— Вы уверены? — спросила я.
Он не ответил, лишь едва заметно кивнул.
— Я завтра приду, — пообещала я. Зильбер опять слабо кивнул, все так же не открывая глаз.
Я шла по коридору больницы, не зная, что предпринять, я все еще не могла полностью вникнуть в рассказ Зильбера, какое отношение он имеет ко мне, да и имеет ли вообще. И хотя предостережение профессора подействовало, и подействовало сильно, но, убеждала я себя, это все эмоции. Зильбер Марка и не видел-то никогда, знал понаслышке, и хотя он опытный психолог, но это всего лишь его ощущения.
Что же касается фактов, — я пыталась рассуждать логически и все расставить по местам, — то, собственно, ничего нового, кроме того, что Марк брал за свои идеи деньги в виде хитроумного процента, я не узнала. И хотя вопрос денег, конечно, крайне спорный, но в конечно итоге Марк определенно повышал и престиж, и материальное положение своих клиентов, и почему ему не получать за это определенное вознаграждение? Когда же он ушел из университета, он вообще мог выступать в качестве научного консультанта и имел полное право выставлять своим клиентам счет. В конце концов, это право каждого человека получать за свой талант деньги именно тем путем, который ему наиболее удобен.
Коридор закончился, я так и не решила, куда мне ехать и что делать, и поэтому, чтобы выиграть время, остановилась у окна. Конечно, с моральной точки зрения ситуация неоднозначна. Во-первых, это деликатный научный мир, а во-вторых, идеи Марка его клиенты выдавали за свои, что, по крайней мере, некорректно, опять же с точки зрения деликатного научного мира.
Но в конце концов, нашла я оправдание для Марка, не он же выдавал чужие идеи за свои, а наоборот, и он не ответствен за других. Хотя, с другой стороны, не согласилась я сама с собой, получается, что ответствен, так как являлся решающей и сознательной частью плана.
В общем, я решила пойти на компромисс; ничего такого страшного в этой истории нет, так, — тонкие этические вопросы... И в любом случае при чем здесь я?
При чем здесь я? Это, конечно, был основной вопрос, на который мне хотелось ответить. Ну хорошо, главное предостережение Зильбера заключалось в том, что Марк ничего не делает без корысти, может быть, очень специфической корысти, которая для нас, смертных, и корыстью не является. Поэтому нам ее не просто обнаружить, к тому же Марк все очень тонко рассчитывает...
