Гюльсюм не верит в существование на карте грез Изумрудного города. Не играет с Барби. „В ней нет души“. Не собирает конфетные фантики, пестрые заколки для волос, стеклянные шарики, всякие побрякушки. Разговаривает не по-детски лаконично, не воспринимает всерьез сверстников, легко общается со взрослыми, называет книги своими лучшими друзьями. Обожает рыжеволосую Пеппи Длинныйчулок, энциклопедии о животном мире, непородистых собак, сладкую вату с „карамельным ветерком“. Засматривается кинотрилогией „Назад в будущее“. Мечтает прокатиться на машине времени, подружиться с отважным Марти МакФлаем, поболтать с полубезумцем-полугением Доком. Мечтает оказаться на Диком Западе, где нужно успеть увернуться от огненной стрелы апачей…
Она — настоящая искательница приключений. Наслаждается ими во снах. „Почему реальность такая скучная? Почему все интересное происходит в книгах, в фильмах? Когда вырасту, стану писательницей, режиссером, путешественницей или ковбоем. Все девочки в моей комнате мечтают стать докторами. Фи, как скучно. Они будут ходить в белых халатах, а я в джинсах и в ковбойской шляпе буду скакать верхом…“ Днями напролет читает книги. Сложную для ее возраста литературу — „Убить пересмешника“ Ли, „Вино из одуванчиков“ Брэдбери. Сентиментальная и любящая поэзию воспитательница Нусрет называет ее „бабочкой из книжного кокона“. „Такое впечатление, будто спешит начитаться. Проглатывает одну книгу за другой. В нашей библиотеке уже не осталось книг, не прочитанных ею. Благо у меня дочь работает в букинистическом — приносит для нашей красавицы произведения классиков…“ Отныне в каждый наш визит приносим ей книги. На прошлой неделе подарили седьмого „Поттера“. Говорит, нравится, хотя в книгах Роулинг и разочаровалась после „Принца-полукровки“. „Дамблдор не должен был умереть…“ — категорично заявляет она, отворачивая лицо. Прячет слезы…
Наши души прикипели к этой не по годам мудрой девчушке. В Гюльсюм отражаются наши мечты о будущем — от одного ее прикосновения приобретают невероятную отчетливость. Краски насыщаются, образы принимают кинематографическую живописность, грядущие события снимают костюмы будущего, переодеваясь в одежду настоящего. Ощущаем себя сумасшедшими папой и мамой с обостренными родительскими инстинктами. Хотя мы еще не женаты и в ближайшее время не планируем обзаводиться потомством. Пока хотим пожить в свою сладость. Встать на ноги, окрепнуть материально, чтобы обеспечить безоблачную жизнь детям… Встреча с Гюльсюм, произошедшая два с половиной месяца назад, изменила наши внутренние миры. Теперь мы на подсознательном уровне считаем себя родителями веснушчатого чуда, которому в феврале следующего года исполнится десять лет. Теперь в нас много суетливой ответственности. Теперь, заходя в кондитерскую, покупаем три пирожных вместо двух. Теперь ежеквартальный шопинг начинаем с посещения магазина детской одежды. Теперь ждем, когда Гюльсюм наконец-то станет частичкой нашего домашнего уюта. Нет, мы не устали ездить в приют.
Просто „рядом“ — это нечто другое. Когда разлуки измеряются минутами, часами, а не неделями, месяцами… Каждый раз, покидая детский дом, впадаем в состояние обреченности. Сколько можно обнимать нашу девочку с обещанием „вернуться завтра“? Сколько можно видеть ее прощальный взгляд, наполненный необратимой тревогой? Сколько можно с тоскою смотреть на фотографии Гюльсюм, закрепленные магнитками на двери холодильника?
Возвращаемся домой из приюта. Зейнеп, как и я, грустит. Смотрит из окна автомобиля на осень, оголившую некогда зеленые деревья. На подъезде к дому любимая в волнении заговаривает: „Мишуня, давай удочерим Гюльсюм, а?“ У меня в глазах десятки вопросов. Зейнеп продолжает: „…поговорим с моими родителями, познакомим их с Гюльсюм. Уверена, она им понравится. Чисто документально оформят удочерение на себя. Будем растить Гюльсюм вместе…“ Размышляю. Не знаю хорошо законов Турции. Но думаю, все получится. Родители Зейнеп интеллигентные, состоятельные люди. Скорее всего проблем не возникнет. Значит, я стану папой? Ошеломлен. „Родная, я конечно „за““. На днях съездим в детский дом, поговорим с директором… Все будет хорошо. Согласна со мной, будущая мамочка?» — «Согласна…» Улыбается со слезами на глазах…
…Жить — это свободно дышать на свободе…
Жестоко отталкивает человека, если чувствует жалость по отношению к себе. Она — отважный боец в обличье хрупкой девочки. Есть люди, суть которых — война, в хорошем смысле этого слова. Гюльсюм — одна из таких воинственных личностей. Ее война началась в крошечном возрасте, когда Судьба нанесла удар поступком безалаберной матери. Нет, Гюльсюм не воюет с жизнью. Скорее, воюет с окружающим миром, сквозь тесные лабиринты которого хочет выбраться, не задохнувшись, наружу. В жизнь. Жить — это свободно дышать на свободе…
Не ждет мать. Болезненные времена, когда Гюльсюм засыпала на подоконнике в ожидании чуда, быльем поросли. Воспитательница Нусрет рассказывает, что каждую ночь переносила на руках спящую девочку с холодного окна в кроватку. Долгое время Гюльсюм отказывалась спать, как все, в комнате сна. Часами просиживала на подоконнике, устремив взгляд на калитку детского дома. Однажды я спросила у Гюльсюм, мол, как же ты узнаешь маму, ведь никогда ее не видела? Она обиженно посмотрела на меня и по-взрослому ответила: «А для чего сердце?! Оно подскажет». Я и не нашлась что ответить…
Нусрет сидит с нами в столовой приюта за чашечкой чая. Рассказывает. «За последний год две бездетные пары хотели удочерить нашу бабочку. Не позволили под разными предлогами. Не подумайте, что мы не желаем Гюльсюм счастья… Ее семьей должны стать особенные люди: терпеливые, образованные. Понимаете, она очень-очень чуткий ребенок. Ранимый при всей внешней неприступности. Вы и родители Зейнеп, сможете ли вы сделать Гюльсюм по-настоящему счастливой?!» Испытываем секундное замешательство. Воспитательница продолжает: «Вы оба мне симпатичны. Вижу, как Гюльсюм привязалась к вам. Хотите совета? Не спешите с удочерением. Побудьте рядом с ней еще какое-то время, крепче сдружитесь. Думаю, директор позволит вам забирать Гюльсюм на выходные… Поймите, в таком деле нельзя спешить». Соглашаемся с Нусрет. Уже планируем, куда сходим с Гюльсюм в грядущий уик-энд. В любом случае, начнем мы с самого крупного в Стамбуле книжного магазина…
* * *
Открывает нам свой хрустально-перламутровый ларец с мечтами. Хранит его в тайнике души. Доселе никому не показывала. «Мечты может украсть реальность…» — объяснила однажды, не вдаваясь в подробности. Не хочет показаться сентиментальной девчушкой? Пока не до конца нам доверяет? Мы с Зейнеп не торопим ее. Нужно время. Наша бабочка делится с нами мечтами — это уже значительный шаг на пути к полному доверию. Гюльсюм мечтает научиться летать: «Хочу, как чайки, парить над Золотым Рогом. Смотреть на город сверху, засыпать на мягких облаках, просыпаться с первыми лучами солнца. А еще хочу быть рядом с Босфором. Он такой потрясающий…» Мы пообещали познакомить ее с Босфором в ближайшую субботу, на прогулке. «Дружим с ним много лет. Он расскажет тебе кучу интересных историй, которых ему довелось увидеть, услышать…» Удивляется. «Босфор что, умеет говорить?» — «Конечно. Только с ним надо говорить душой…» — «Вы волшебники?» Умиляемся. «Каждый из нас способен на волшебство. И ты тоже, малышка».
Гюльсюм мечтает о доме с видом на великий пролив. «Так грустно просыпаться по утрам и видеть из окна мертвые здания. Почему наш приют находится так далеко от пролива?» Я склоняюсь к ней, шепчу на ухо: «А ты в такие мгновения закрой глаза и представь, что перед тобою Босфор. У тебя получится. Ты же, как и мы, волшебница…» Гюльсюм мечтает, чтобы все детишки приюта нашли свое счастье. «Честно говоря, я их не особенно люблю. Шумные, болтливые, совсем книг не читают. Но они все ждут своих родителей… Найдите мне такой телефон, чтобы позвонить всем родителям, оставившим нас здесь. Хочу им сказать: „Приезжайте…“» Я отхожу к окну с комом в горле. «А еще я мечтаю поговорить с мамой. Не буду ее ругать. Просто скажу, что люблю ее. Может не возвращаться за мной. Главное — пусть знает, я люблю ее. Просто люблю… не жду…»
…Дети всегда остаются настоящими — в отличие от нас, взрослых, любящих примерять маски…
Встревоженно озирается вокруг. Взгляд замирает на окружающих предметах. Ерзает на стуле, будто ей неудобно сидится. Почти не ест. Теребит пальцами румяную корочку пышного экмека[255], прихватывает из трубочки апельсиновый сок, ковыряется вилкой в остывающей мусаке[256].
