В тот момент, когда вошел сержант Кац, где-то на хребте вдруг громко ухнуло, словно выстрелили из миномета. Что бы это могло означать? Прежде чем Коби успел связать этот звук с поступившей только что информацией, послышался громкий хлопок за стенами вагончика. И тотчас же ухнуло еще раз, но уже явно с другой стороны. И опять хлопок. У Коби возникло странное ощущение, будто кто-то схватил его огромной лапой за грудь, а глаза начал обволакивать прозрачный едкий туман. Возможно, если бы сержант Кац, войдя в вагончик, не оставил по типично израильской привычке дверь слегка приоткрытой, Коби успел бы связаться со штабом и сообщить о неожиданной газовой атаке, и тогда, скорее всего, у этой книги было бы другое завершение. Но Коби ничего не успел. Он закричал от боли в глазах, и крик его слился с криком Каца. Потом мир перед глазами расплылся в водопаде все застилающих слез, возникло ощущение, будто в каждую ноздрю вставили по куску раскаленной проволоки, а горло опаляют факелом, с которого летят капли кипящей смолы, и боль пронзила все тело. Сквозь приоткрытую дверь луна с удивлением смотрела на рухнувшего на пол и бьющегося в конвульсиях капитана и на корчащегося рядом от боли сержанта.
* * *
«Аллаху акбар!» – шепотом произнес Фарук Эльмессири.
«Аллаху акбар!» – вполголоса ответили десятки боевиков. То, что дальше происходило, напоминало некий спортивный балет без музыки. Причем, учитывая, что луна перед уходом ночи прощально распалилась на полную катушку, можно считать, что балет этот ставили в театре теней.
Десятки людей, стоя в шеренгах, задержали дыхание.
Десятки людей, стоя в шеренгах, закрыли глаза.
Десятки людей, стоя в шеренгах, достали противогазы из противогазных сумок.
Десятки людей, стоя в шеренгах, оттопырили большие пальцы рук.
Десятки людей, стоя в шеренгах, натянули шлем-маски.
Десятки людей резко выдохнули.
Десятки людей передвинули сумки набок.
Десятки людей взяли в руки автоматы.
* * *
Это было жуткое зрелище. Жуткое и одновременно чарующее. Сначала раздался звук, словно на востоке ухнул миномет. И тотчас из-за полуразрушенных трехэтажек, стоящих там, на холме, на черное предрассветное небо, выплыл, светясь, малиновый снаряд. Нет, он, конечно, не выплыл, а вылетел. Вылетел и понесся с относительно большой скоростью. Но поскольку взглядом проследить за его движением не составляло никакого труда, казалось, будто этот снаряд медленно буравит небосклон, временами подолгу застревая в предрассветной саже. Вот он пошел на снижение, на мгновение показалось, будто завис над лагерем, а затем канул во тьму возле штабного вагончика.
– Ложись! – крикнул Шауль напарнику по охране входа в лагерь, обладателю странного для марокканца имени – «Виктор», и сам бросился наземь, понимая, что капитану Кациру все равно уже ничем не поможешь, и, ожидая близкого взрыва и неминуемого вслед за ним града осколков, но взрыва не последовало. Вместо этого раздался довольно громкий хлопок, и все.
– Что это было?! – подняв голову, крикнул Виктор.
Тут послышался еще один выстрел из миномета, уже не справа, а слева, и на востоке над хребтом появился еще один снаряд, который спланировал примерно туда же, что и первый. И вновь послышался хлопок. Ни Шауль, ни Виктор ничего не понимали. Враги – а кто еще мог стрелять по их лагерю – демонстрировали чудеса наводки, но почему их мины не взрывались? Еще один снаряд – с востока. И одновременно еще один – с запада. И вновь хлопки. Эти мины упали в районе солдатских бункеров. Взрывов опять не было. Хлопки. И одновременно – многоголосый крик из этих бункеров. Шауль потянулся за «мирсом», чтобы выяснить у Коби, что это за спецэффекты такие, как вдруг услышал дрожащий от ужаса голос Виктора:
– Шауль, смотри!
Шауль взглянул на поляну перед воротами и остолбенел – прямо на них с Виктором в лучах серебряного прожектора бежали чудовища с «калашами» в руках, в огромных очках и с хоботами. Противогазы!
– Газовые мины! – крикнул Виктор, первый сообразивший, что к чему, и схватил «эм-шестнадцать».
Все встало на свои места. Шауль понял, почему мины, выпущенные с такой точностью, не разрывались, упав на землю. И понял, почему их с Виктором не затронула газовая атака – ветер дул с юга, и весь газ гнал к бункерам.
Снова бабахнуло, причем на этот раз одновременно на западе и на востоке. Но Виктору и Шаулю было не до того. Прижавшись к большим бетонным кубам, стоявшим перед воротами, они открыли огонь по чудовищам. Передние попадали. Впрочем, попадали все, просто передние попадали, так сказать, насовсем, а задние начали отползать в темный овраг по другую сторону поляны – естественную траншею, откуда они недавно вынырнули.
Шауль порадовался, что не видит лиц умирающих – лишь маски с очками и хоботами. Все это напоминало какую-то детскую игру, где по команде «замри» – замирали. Только здесь по команде «умри» – умирали. Шауль заглянул в себя. То, что по его воле обрывались человеческие, пусть и вражеские, жизни, не вызывало у него ни радости, ни стенаний. Он лежал на земле, прижавшись плечом к пластиковому прикладу «эм-шестнадцать», и молча выполнял свою работу. По бетонным кубам застучали подобно каплям дождя первые пули, и Шауль с Виктором, всматриваясь во тьму, нависшую над оврагом, стали посылать туда ответные свинцовые письма. Тем временем один из палестинских бойцов воспользовался тем, что внимание противника отвлечено и, передвигаясь ползком по краю поляны, залез на каменный козырек, оставшийся от старых ворот еще со времен, когда здесь было поселение. И застыл, озадаченный. Он находился буквально в нескольких метрах от Шауля и Виктора, но, поскольку оба лежали в тени кубов, в упор их не видел. А стрелять вслепую означало немедленно себя выдать и быть пристреленным, не успев совершить что-либо существенное. Оставалось лишь одно – бесшумно спрыгнуть на землю, подкрасться вплотную с ножом в руках к тому из стрелков, который ближе, и снять его. Ближе был Шауль.
* * *
Лет пятнадцать назад Шмуэль Барак в перепечатке из какого-то европейского бульварного листка прочитал, будто где-то в Сибири нашли дырку в земле, где находится вход в ад. Якобы в эту дырку опустили микрофон, и достоянием почтенной публики стал многомиллиардный хоровой стон грешников, томящихся в Преисподней. Тогда, прочтя этот бред, он расхохотался. Сейчас ему было не до смеха, хотя, барахтаясь на бетонном полу, он слышал тот самый звук – вопль орущих от ужаса и адской боли солдат, помноженный на адский звон в ушах. Надо было доползти до шкафчика, достать коробку с противогазом, открыть ее, натянуть противогаз... Никакой возможности сделать это не было. Не было возможно вообще куда-то целенаправленно двигаться – лишь заливаться слезами, кашлять и кричать от боли в груди.
А в двух метрах рядовой Эфи Кац корчился, привалясь к кровати, и кричал:
– Зубы! Зубы!
«При чем здесь зубы? – подумал Шмуэль. – Зубы совсем не болят!»
Но Эфи кричал: «Зубы! Зубы!» и хватался за челюсть, а потом вдруг перевалился на живот, издал рыгающий звук и к кошмарному, вызывающему резь в глазах CS прибавился запах рвоты.
– А-а-а! – вопил, катаясь по полу в другом конце бункера репатриант из России Павлик, умирающий от боли в животе. А газовые мины продолжали и продолжали падать...
И вдруг, посреди барака, словно нечто среднее между высоким пнем и низко обломанным стволом дерева, вырос, пошатываясь, непроспавшийся Саша-Ашер. Откуда было знать террористам, что на человека в состоянии алкогольного опьянения газ CS не действует?!
Саша обвел мутным взглядом корчащихся на полу товарищей по оружию, произнес несколько слов, которые мог бы понять только русский и только в таком же состоянии, как и он сам, и, распахнув дверь настежь, вышел вон. Сквозь прозрачный туман CS под аккомпанемент разрывающихся газовых мин и несущихся из казарм стонов он двинулся к воротам, где стрекотали автоматные очереди.
* * *
Это не черное предрассветное сгустившееся небо обрушилось на Шауля. Это кто-то, огромный и черный, с черным тряпичным лицом, с черной, горячо дышащей пастью и сверкающими в фонарном свете белками глаз, с неба свалился на него, подмял и занес над ним сверкающее стальное лезвие. В голове у Шауля включился компьютер: «Ага, он, конечно, ждет, что ты схватишь его правой рукой за запястье, и тогда левой рукой он тебя вырубит. Вспомни, чему тебя учил круглолицый сержант Моше Гринштейн – ни на один прием не трать больше трех секунд! А значит – надо немедленно устранить «точку угрозы». Немедленно! То есть вместо захвата правой рукой – подхлестывающий удар! Вот так!» Нож звякнул, ударившись о бетонный куб. Черная маска скрыла гримасу боли, но на фоне белков глаз в лучах фонарей видно было, как вдруг резко расширились зрачки. Хорошо хоть этот не наколотый! «Теперь – «рекойлинг»! Бьющая конечность возвращается на исходную как можно быстрее». Отлично! А сейчас по носу. И другой рукой туда же. Тело врага, мгновение назад казавшееся бесконечно гигантским, вдруг уменьшилось, потеряло свою тяжесть, обмякло, и, наконец, вовсе слетело. Эге! Да он к ножу бросился, мне наперерез. Нож, правда, далеко, сам он не достанет, но и мне не даст! А мне и не надо. Эх, арабес-арабес! Ничего-то ты не понимаешь! Вот будь у тебя такой командир, как капитан Яаков Кацир, ты не стал бы вставать между мной и ножом, без которого я и так обойдусь, а обратил бы внимание вот на этот отстреленный минуту назад вон с той сосны обломок сука. «Любой предмет, попавшийся под руку, – вновь заговорил компьютер, на сей раз голосом капитана Кацира, – можно использовать как оружие». «А этот сучок...» – подумал Шауль Левитас... «Относится к категории «хафацим дмуей сакин»,-подтвердил голос капитана, – «предметы, подобные ножу». Основные приемы с таким предметом – прямой тычок на прямом хвате, тычок по дуге на прямом и обратном хвате, режущее движение». «Но» – отметил Шауль, – «Это все же не нож, – продолжал капитан, – это все же не нож. Когда ты его используешь, атакуй уязвимые части тела противника, в первую очередь, не защищенные одеждой. Лицо, шею, кисти рук и запястья!» Лицо, шея, кисти рук, запястья... Все не то! Еще раз – лицо... шея... стоп-стоп! Шея... шея... шея... вот оно – горло!
