А вокруг них и над их головами проносятся струи огня от все новых взрывающихся канистр.
Я открываю рот и хочу крикнуть Эммелине, что ее ребенок цел, но захлебываюсь раскаленным воздухом.
Я прыгаю через огонь, обхожу огонь, увертываюсь от падающего сверху огня, попутно руками сбивая огонь со своей одежды. Добравшись до центра комнаты, я не могу разглядеть сестер и слепо шарю в дыму. При моем прикосновении они вздрагивают и расцепляются. В какой-то миг я четко вижу Эммелину и она видит меня. Я хватаю ее за руку и тащу прочь из библиотеки, через пламя к двери. Но когда Эммелина понимает, что я делаю — увожу ее из огня в безопасное место, — она резко останавливается. Я тяну сильнее, она упирается.
— Он спасен, — говорю я хрипло, но достаточно внятно.
Почему она меня не понимает?
Я повторяю:
— Младенец. Я его спасла.
Слышит ли она меня? Она упорно противится, и вдруг ее рука выскальзывает из моей. Где же она? Все затянуто дымом.
Я снова иду в пламя, натыкаюсь на нее, хватаю и тащу назад.
Однако она не желает идти со мной и рвется в библиотеку.
Почему?
Она накрепко связана со своей сестрой.
Она связана.
Вслепую, задыхаясь, я следую за ней.
Я должна разорвать эту связь.
Закрыв глаза и выставив вперед руки, я бросаюсь в библиотеку. Мои руки находят ее, цепляются и не дают ей идти дальше. Я не позволю ей умереть. Я спасу ее. Преодолевая ее сопротивление, я рывком вытаскиваю ее в коридор.
Дверь библиотеки сделана из дуба. Это очень толстая и прочная дверь — такая не сразу поддастся огню. Я захлопываю дверь позади нас. Но она делает шаг и протягивает руку с намерением ее открыть. То, что тянет ее назад, сильнее любого огня.
В замке торчит ключ, которым не пользовались со времен Эстер. Он раскалился докрасна и прожигает мою руку, когда я его поворачиваю. Я совершенно не чувствую боли, но зато успеваю ощутить запах горелого мяса, когда ключ впивается в мою ладонь. Эммелина также дотягивается до ключа, чтобы отпереть дверь. Обжегшись о раскаленный металл, она испытывает шок, и в этот момент мне удается отвести ее руку.
Дикий вопль звучит у меня в ушах. Неужели так может кричать человек? Или это шум разрастающегося пожара? Я даже не в состоянии понять, откуда исходит этот звук: из запертой комнаты или из моей собственной груди. Начавшись с резкой гортанной ноты, он нарастает и на пике интенсивности поднимается до пронзительного визга, но и после этого — когда, казалось бы, уже не хватит никакого дыхания — тянется и тянется утробно низким воем, безграничным, заполняющим собой и поглощающим этот мир.
Наконец этот звук гаснет; теперь слышен только рев бушующего пламени.
Вот мы на улице. Идет дождь. Мы падаем на мокрую траву и катаемся по ней, чтобы погасить тлеющие волосы и одежду. Прохладная влага приносит облегчение обожженной коже. Потом мы замираем, лежа на земле лицами вверх. Я ловлю ртом капли дождя. Они текут по лицу, промывают глаза, и я снова обретаю способность видеть. Никогда прежде я не видела такого неба: густо-синего, с проносящимися в вышине аспидно-черными тучами и падающими наземь серебристыми лезвиями дождевых струй, а на этом фоне — ярко-оранжевое зарево пылающего дома, фонтан огня. Небо рассекает зигзаг молнии, за ним еще и еще.
Младенец. Я должна сказать Эммелине о младенце. Она будет счастлива узнать, что я его спасла. Это все поправит.
Я поворачиваю голову к ней и собираюсь заговорить. Ее лицо…
Ее бедное прекрасное лицо превратилось в красно-черную маску, месиво из копоти, ожогов и потеков крови.
Ее зеленые глаза пусты, ничего не видят и не узнают.
Я смотрю на это лицо и не нахожу в нем знакомых черт.
— Эммелина? — шепчу я. — Эммелина?
Она не откликается.
Мое сердце готово разорваться. Что я наделала? Неужели?.. Возможно ли?..
Я страшусь узнать правду.
Я страшусь незнания.
— Аделина? — спрашиваю я дрожащим голосом.
Но она — этот человек, этот некто, та или не та, одна либо другая, моя любимая или чудовище, эта не-знаю-кто, — она молчит.
Приближаются люди. На аллее слышны голоса, тревожно перекликающиеся в ночи.
Я поспешно отползаю в сторону, укрываясь за кустами. Увидев, что люди нашли лежащую в траве девушку, я оставляю ее на их попечение и бегу к часовне. Здесь я перекидываю через плечо ремень сумки с младенцем и, прижимая ее к себе, покидаю усадьбу.
В лесу темно и тихо. Кроны деревьев замедляют падение дождевых капель, с легким шелестом стекающих с ветвей на листву подлеска. Ребенок хнычет, но потом успокаивается и засыпает. Я направляюсь к домику на другом краю леса. Мне хорошо знаком этот дом. Я часто бродила в его окрестностях, еще будучи привидением. Здесь живет одинокая женщина. Много раз я подглядывала в окошко, когда она что-то делала по хозяйству, вязала или пекла, и она всегда казалась мне очень милой и славной. Читая в книгах про добрых старушек или фей-крестных, я неизменно представляла их с лицом этой женщины.
Я решила оставить ребенка у нее. Заглянув в окно, я вижу ее на обычном месте, в кресле перед камином. С задумчивым видом она распускает вязанье — просто тянет за нитку, а спицы лежат на столике рядом с ней. Под навесом крыльца есть сухое местечко. Я кладу туда сумку с младенцем и, спрятавшись за ближайшим деревом, жду.
Женщина открывает дверь. Она берет ребенка. Едва увидев выражение ее лица, я понимаю, что с ней он будет в безопасности. Она озирается. Смотрит в мою сторону, как будто что-то заметив. Может, я нечаянно качнула ветку, выдав свое местонахождение? Мне приходит в голову мысль выйти из-за дерева. Могу ли я довериться этой женщине? Пока я колеблюсь, ветер меняет направление и доносит до меня запах дыма. Она тоже улавливает этот запах, смотрит в небо, а затем поворачивает голову в сторону Анджелфилд-Хауса, над которым поднимается темный столб. Похоже, ее осеняет догадка. Она подносит сумку с младенцем к лицу и принюхивается. Сумка наверняка пахнет гарью после того, как соприкасалась с моей одеждой. Еще раз взглянув на столб дыма вдали, женщина перешагивает через порог и закрывает дверь.
Я остаюсь одна.
Без имени.
Без дома.
Без семьи.
Я никто и ничто.
Мне некуда идти.
У меня нет родни.
Я гляжу на свою обожженную руку, но не ощущаю боли.
Что же я такое? Да жива ли я вообще?
Я могу идти в любом направлении, но иду обратно к Анджелфилду. Это единственное место, которое я знаю.
Выйдя из-за деревьев на лужайку перед домом, я вижу пожарную машину. Деревенские жители с закопченными лицами, держа в руках ведра, стоят поодаль и наблюдают битву профессионалов с огнем. Некоторые женщины зачарованно следят за поднимающимися к небу клубами дыма. Тут же стоит карета «скорой помощи». Доктор Модели склонился над лежащей на траве фигурой.
Меня никто не замечает.
Невидимая, я стою на открытом месте чуть в стороне от всей этой бурной деятельности. Быть может, я и вправду ничто. Может, люди просто неспособны меня увидеть. Может, я погибла в огне и сама пока еще этого не осознаю. Может, я окончательно превратилась в то, чем была всегда: в привидение.
Но вот одна из женщин случайно бросает взгляд в мою сторону.
— Гляньте-ка! — кричит она, указывая на меня пальцем. — Вот и вторая!
Ее соседки поворачиваются ко мне, а одна из них бежит с этим сообщением к мужчинам. Они отрываются от созерцания пожара и также смотрят на меня.
— Слава богу! — восклицает кто-то.
Я открываю рот, чтобы сказать хоть что-нибудь. Но это у меня не получается. Я стою, совершая движения губами, но не произнося ни единого слова, ни единого звука.
— Не пытайтесь разговаривать, — говорит доктор Модели. Он уже рядом со мной.
Я смотрю на тело посреди лужайки.
— Она будет жить, — говорит доктор.
Я смотрю на дом.
Пламя. Мои книги. Это непереносимо. Я вспоминаю страницу из «Джен Эйр» — комок слов, спасенный мною из огня. Эти слова я оставила вместе с младенцем.
Я начинаю плакать.
— Она в шоке, — говорит доктор одной из женщин. — Укройте ее чем-нибудь теплым и побудьте с ней, пока мы занимаемся ее сестрой.
Женщина приближается ко мне и кудахчет слова утешения. Она снимает свой плащ и накидывает его мне на плечи осторожно и ласково, как будто укутывая ребенка. При этом она продолжает кудахтать:
— Ничего, вот увидишь, все обойдется, твою сестру вылечат… Ах ты, бедняжка.
Санитары перекладывают тело с травы на носилки и помещают его в карету «скорой помощи». Затем они помогают мне забраться туда же и усаживают рядом с носилками. Они везут нас в больницу.
Она смотрит в пространство широко открытыми, пустыми глазами. Я отворачиваюсь. Санитар склоняется над ней и, удостоверившись, что она дышит, обращается ко мне:
