Я полностью погрузился во всю эту свистопляску, остро нуждаясь в чем-то подобном после моего разрыва с Саймоном. Отсидев положенное в конторе, я на трамвае отправлялся на встречи с поварами, посудомойками и ночными портье, заступая, таким образом, на ночную смену, окунаясь вместе с трамваем в молодую зелень Нижнего Норт-Сайда где - нибудь в районе Фуллертона или Бельмонта, купаясь в аромате белых колокольчиков катальпы, только-только распустившихся, но уже насытивших воздух одуряюще-сладкой густотой. Многие заявители просили приехать как можно позже, чтобы они могли говорить свободнее. Мне нравилаеь конспиративность этих встреч, на которых мои собеседники, побуждаемые горьким опытом и томительными часами ночных дежурств к осмыслению собственной жизни, наконец-то получали возможность высказать давно лелеемые, но таимые до времени мысли. Истина и ложь в их словах мешались в обычной, на мой взгляд, пропорции. Но судить их и выставлять оценки не входило в мои обязанности — я должен был делать дело. О чем мне прямым текстом и говорили некоторые из них. Думаю, они предпочли бы видеть на моем месте кого-нибудь посолиднее и повоинственнее. Я понимал, что кажусь им молокососом, чересчур беззаботным, недостаточно бывалым и заматерелым, чтобы по достоинству оценить всю серьезность ситуации и мощь их противника. Живость и небрежность моей манеры их настораживала. Им хотелось бы видеть перед собой закаленного в битвах бойца, опытного подпольщика, который поможет и им подготовиться к решительному и громкому протесту. А вместо этого впархивал я. Я чувствовал, что все во мне, вплоть до кончиков длинных волос, моя внешность, моя ленивая расслабленность, для них оскорбительны. Но что поделаешь!
Бывало, они даже сомневались, тот ли я, за кого себя выдаю.
— Так это вас прислали проверяющим?
— Вы Эдди Доусон?
— Точно.
— А я Марч. Это со мной вы говорили по телефону.
— С вами?
И я понимал, что он ожидал увидеть какого-нибудь тертого, с ввалившимися щеками труженика забоя, ветерана нефтяных скважин или застрельщика бунтующих текстильщиков Нью-Джерси. Не повредил бы и болезненный вид уполномоченного со следами его пребывания в застенках Паттерсона.
— Не беспокойтесь. Вы можете мне довериться.
Тогда он шел на попятный и говорил, что введен в заблуждение моим голосом по телефону. Хорошо уже то, что я могу передать сведения кому-нибудь из вышестоящего начальства, а уж там позаботятся о том, чтобы поднести спичку к заготовленному а-ля Гай Фокс пороху, уже припрятанному в подвалах отеля «Дрейк» или «Палмер-хаус». Так и быть: он готов передать через меня по инстанциям все необходимое, чтобы заварить кашу.
— Но, по-моему, все-таки должен прийти ваш главный.
— Вы имеете в виду мистера Эки?
— Скажите ему, что я могу всех собрать и организовать, но, прежде чем начинать забастовку, мы хотим переговорить с ним. Так будет вернее.
— Почему вам кажется, что придется бастовать? Может быть, ваши требования удовлетворят?
— Да вы хоть знаете, кто заправляет всем в нашем клоповнике?
— Возможно, какой-нибудь банк? Обычно мелкие предприятия…
— Есть такая «Холлоуэй энтерпрайзис»…
— Карас?
— Так вы с ним знакомы?
— Да, случайно. Я работал у одного страховщика, некоего Эйнхорна, так это его родственник по жене.
— Здесь у нас все пляшут под его дудку. Знаете, что тут устроили? Форменный бордель!
— Да неужели? — удивился я, глядя, как его широкий, испещренный синими жилками лоб под облачком светлых волос покрывают капли пота, как мнет он свои ладони наманикюренными пальцами, невольно прихватывая манжеты розовой в полоску рубашки. — Если все обстоит так, то это дело полиции. Не о приеме же в союз представительниц этой профессии вы хдопочете?
— Не говорите ерунды! Просто меня, как ночного портье, это особенно тревожит. В любом случае, зная Караса, вы сами должны понять, насколько нереально рассчитывать на уступки с его стороны.
— Да, характер у него жесткий.
— И теперь, когда мы дошли до точки, мы просим лишь довести до сведения мистера Эки наше желание встретиться с ним для минутной беседы.
— Это можно устроить, — сказал я, хотя моего знакомства с Эки не хватало даже для приветствования друг друга в дверях сортира.
В забегаловках и ресторанчиках поплоше ситуация была иной — там мне больше доверяли и прислушивались. На кухне там работали ветераны ночлежек и бесплатных приютов, постоянные объекты благотворительности, печать которой ясно проступала на их лицах, не оставляя места ожесточению и обиде, столь заметным у розово-полосатого Доусона и ему подобных, не такой уж незыблемой стеной отделенных от Караса, чтобы не замечать темных его делишек и мутных источников благосостояния, но при всей своей ненависти и зависти к нему втайне мечтающих ловким кульбитом впрыгнуть на ту же скользкую тропинку — щеголять пиджаком в косую клеточку, портфелем, очками с толстыми стеклами и мимолетной связью с шикарной шлюхой.
А вот, не в пример ему, какой-нибудь рядовой несметной армии буфетчиков, поваров и прочей челяди из гадючников на Ван-Бюрен-стрит попросит меня прибыть на встречу незаметно, заглянуть в заведение с черного хода, или же, стоя на зловонной, пропахшей мочой обочине, махнуть рукой ему в оконце, а он кивнет в ответ так легонько, что постороннему глазу это покажется ничего не значащим нечаянным движением. И, наконец, в дверях состоится наш быстрый приглушенный разговор, который вполне потерпел бы до окончания работы, если бы не желание клиента продемонстрировать мне свое место и условия труда, а также красные распаренные руки, вымученную худосочную неуклюжесть, длинные лошадиные зубы и влажный блеск глаз при свете звезд, уже мерцающих на клочке неба над загаженным проулком, где мы с ним примостимся, а от его одежды и тела будет нести несвежей, подгнившей едой, и я почувствую его дыхание и прикосновение волос где-то в районе плеча. Под хрупким черепом худо-бедно идет мыслительная работа, и в отличие от Доусона ему безразлично, уполномочен я или нет претворять в жизнь его мечту. Всей душой он рвется внести свою лепту, пусть еще непонятно какую, в борьбу со злом, и благодарен мне уже за то, что смог застать меня на месте, равно как и за мой приход в вонючий проулок для встречи с ним и принятие тех списков, что он мне сунул, — перечня чернорабочих, желающих вступить в союз. После чего мне полагается поговорить с ними лично, разыскав их в трущобах, где мне уже случалось бывать в период моей деятельности под началом Саймона, когда я набирал там чернорабочих и грузчиков для угольного склада. Естественно, и нужды нет напоминать о том, что тогда я входил в ночлежки как посланец мрака, сейчас же нес с собой свет и надежду. Но уже тогда, ясно понимая свою задачу, я принял решение не судить слишком строго этих людей, коль скоро они собирались с моей помощью сделать шаг по пути прогресса, что послужит на пользу и им самим, и всем прочим.
Наведавшись однажды утром на старое свое пепелище, я заскочил к Эйнхорну и застал того в солнечной приемной, пропахшей прежним и таким незабываемым запахом спитого кофе и несвежей постели, пыльных бумаг, лосьона для бритья и пудры двух его женщин. Милдред, встретившая меня любезно, хотя и не слишком приветливо, была уже во всеоружии — сидела в своей ортопедической обуви за пишущей машинкой и бодро печатала. Солнце жарило ей бритый чуть ли не под самую макушку затылок, светя в широкие пустые глазницы старого здания, вместилища былого величия, удачи и везения.
Эйнхорн неважно себя чувствовал, хотя внушительность его облика, казалось, должна была свидетельствовать об обратном, да мне и не следовало этого замечать. Сначала я даже решил, что своим молчанием он вынуждает меня побыстрее уйти. Он лишь сопел, погруженный в себя, курил, покусывал сигарету и хрипло откашливался. От него веяло меланхолией с примесью некоторой свирепости.
— Сколько тебе платят на этой твоей новой должности? Прилично?
— И даже слишком.
— Ну, значит, смысл в твоей работе все-таки есть.
Я усмехнулся:
— Вы считаете, в этом ее единственный смысл?
— Ну хотя бы это ты от нее получаешь. Нет, мальчик, если ты решил, что делаешь нужное дело, я вовсе не хочу тебя обескураживать и лишать энтузиазма. Напомню тебе, что я не консерватор, хотя и провожу дни в своем кресле. И я вовсе не стою горой за богатство. Мне-то как раз в случае чего терять меньше, чем другим, и потому радикализм меня не так уж и пугает. С Карасом у меня существуют кое-какие общие дела, но дела — это одно, идеи же — совершенно другое, и не обязательно замыкаться в сфере деловых интересов. Да и какие там интересы! Карас скупает рухлядь. Вот недавно купил дом в Сан-Антонио.
Слова его окончательно убедили меня, что с ним что-то неладно и он недоволен.
