— Возьмут тебя, никуда не денутся!
— Это тебе Садулаев сказал? — со значением поинтересовался Олег Трудович.
— Вот черт, забыла тебя предупредить. А кто тебя про Садулаева спрашивал?
— Герке.
— Ты с этим фон-бароном поосторожнее. Он из команды Малевича.
— А Корсаков?
— Тоже.
— Не понял.
— Выйдешь на работу — все поймешь. Черт, как же я тебя не предупредила!
Башмаков тщательно заполнил формы и анкеты, приложил фотографии, трудовую книжку. Дашка все это отвезла в департамент кадров. Началось ожидание. Он так волновался, что даже хотел сходить в храм Зачатия праведной Анны и поставить свечку, но так и не сподобился. А ровно через три недели позвонил Герке и радостно объявил:
— С тебя гектолитр! В понедельник выходи на работу!
— Наконец-то.
— Наконец-то? Если бы не я, тебя еще месяц проверяли бы!
В понедельник Башмаков отправился в банк. Корсаков принял его, не выходя из-за стола. Не привстал даже, а лишь еле заметно кивнул.
— Куда же мне вас девать? — начальник почесал пальцем лысину, словно соскреб с полировки мушиное пятнышко.
— В каком смысле?
— В том самом. Вроде только что отстроились, а мест уже не хватает. Новое крыло только через полгода сдадут. Ладно, посидите пока в кассовом секторе. Там Игнашечкин. Он как раз для «карточников» программирует. Пообщайтесь, полезно будет.
В небольшой комнате тесно, впритык стояли четыре стола. За первым столом в уголочке, отгороженном большим шкафом, сидела кассир-эксперт Тамара Саидовна Гранатуллина, маленькая восточная женщина со скуластым лицом, раскосыми, но не темными, а светлыми недоверчивыми глазами. Судя по рукам, уже начавшим ветшать, ей было под пятьдесят, хотя выглядела она значительно моложе, лет на сорок.
Второй стол, заваленный листингами, проспектами и справочниками, принадлежал Гене Игнашечкину, беготливому пузанчику с постоянно расстегнутой нижней, надбрючной пуговкой на рубашке. Волосы у него были редкие, и когда он волновался, сквозь светлые прядки виднелась покрасневшая кожа, покрытая капельками пота. Но особенно Башмакова удивила клавиатура Гениного компьютера, покрытая коричневыми кофейными пятнами и обсыпанная сигаретным пеплом. Кстати, сам Игнашечкин никогда не говорил «компьютер», а исключительно «компутер».
Когда Башмаков впервые вошел в комнату, Тамара Саидовна мирно ругала Гену за то, что он по вечерам, когда все уходят домой, самым подлым образом смолит, хотя между ними существует твердое соглашение: в рабочем помещении не курить.
— Саидыч, одну сигарету! Задумался…
— Вы по какому вопросу? — спросила Гранатуллина, увидев Башмакова.
— Я тут с вашего позволения сидеть буду, — вежливо сообщил Олег Трудович.
— Курите? — с надеждой спросил Игнашечкин.
— Нет.
— Очень хорошо! — обрадовалась Тамара Саидовна. — Будем знакомиться.
Познакомились.
— Трудович? — хихикнул Игнашечкин. — Значит, отец ваш — Труд?
— Да. Был… Умер недавно.
— Извините… — Гена покраснел на всю голову и, стараясь замять неловкость, сказал, кивая на третий стол: — А здесь у нас сидит Вета. Очень серьезная девушка. Она сейчас болеет…
Стол был чист. На нем стоял только компьютер и лежала книга на английском. На обложке мускулистый мужчина страстно лобызал восьмой номер у рыжеволосой вакханки по имени Джен Эйр.
— Том, ты к Вете ездила?
— Ездила. Еле пропустили через три контроля.
— Ну и что с ней?
— Нормально. Бледненькая еще…
Четвертый стол, на самом проходе, был отдан в полное распоряжение Башмакова. Первые дни ушли на обустройство рабочего места. Гена взял над ним шефство, водил к начальству выбивать компьютер.
— А зачем мне компьютер? — удивился Башмаков.
— Дурачина ты, простофиля! Если у человека на столе нет компутера, значит, он жалкая, ничтожная личность.
Компьютер выбили, правда, для начала только «тройку», но все-таки! Потом Гена помог Башмакову поменять кресло. В том, которое досталось Олегу Трудовичу, выяснился дефект: спинка едва держалась в вертикальном положении и откидываться на нее было опасно. Он сначала хотел простодушно взять себе пустующее кожаное кресло болеющей Веты, но Тамара Саидовна очень серьезно отсоветовала.
— Ты знаешь, сколько заплатили за эту рухлядь? — возмущался Игнашечкин, когда они тащили со склада новое кресло. — В два раза дороже, чем стоит. В два!
Гена почему-то сразу проникся к Башмакову совершенно родственными чувствами, всюду водил его с собой, все показывал и объяснял. Встречая в коридоре знакомого — а знал он почти весь банк, — Игнашечкин останавливался и обстоятельно представлял смущенного Олега Трудовича. Так гордый пейзанин представляет односельчанам приехавшего погостить городского родича.
— Олег у Шаргородского работал! — обязательно, понижая голос, сообщал он. — «Буран» лудил!
Обедать они ходили втроем. Столовая напоминала средней руки ресторанчик, но цены были раза в четыре ниже, чем в городе. Башмаков вспомнил, как однажды, в 84-м году, он с покойным Уби ван Коноби ездил на совещание в министерство и, набрав целый поднос отличной жратвы, заплатил меньше рубля. Вернувшись домой, Башмаков очень сердился и уверял Катю, что советская власть рухнет из-за таких вот закрытых полубесплатных столовых…
Тамара Саидовна ела очень быстро и убегала к своим фальшивым бумажкам, а Гена вел Башмакова еще в кафетерий. Торопиться ему было некуда — он любил работать по вечерам, когда все уходили. За кофе с сигаретой Игнашечкин наставничал:
— Ты хоть понимаешь, Трудыч, куда попал?
— В каком смысле?
— В прямом.
— В банк.
— В бутылк. Ты попал в логово вампиров! Улавливаешь?
— Не совсем.
— Вношу ясность. Тебе уже, конечно, говорили, что банки — это вроде кровеносной системы экономики?
— Конечно. А разве не так?
— Все правильно. Но с одной только масипусенькой разницей. Представь себе, что ты — экономика.
— Я?
— Ты. И у тебя, как и положено, имеется кровеносная система. Но вот одна, самая важная, артерия выведена наружу и к ней присобачен краник, как в самоваре. Представил?
— С трудом.
— Ничего, втянешься. И вот к тебе, к экономике, то и дело подбегают разные вампиры, вампирчики и вампирища — кто с кружкой, кто с бидоном, кто с цистерной. Открывают краник и кровушку твою отливают. На вынос. В основном для отправки за рубежи нашей некогда великой родины. Долго ты протянешь?
— Думаю, недолго.
— Соображаешь! А чтобы ты не сдох от малокровия, тебе периодически из-за границы присылают взаймы и под большие проценты консервированную кровушку в изящных импортных упаковках с лейблом «МВФ», что означает совсем не министерство военного флота, а…
— Международный валютный фонд!
— Гигант мысли! И что же получается? Долгов у тебя все больше, а кровушки все меньше. Ножки дрожат, в глазках темно. И это называется кровеносной системой экономики! Так вот, когда какой-нибудь свистобол будет в телевизоре недоумевать, отчего у нас экономика загибается, а реформы буксуют, — плюнь ему в его телевизионные гляделки! Он отлично знает, отчего и почему. У него у самого в боковом кармане фляжечка для кровушки имеется…
— А у тебя?
— Гений! И у меня пузыречек. И у тебя скоро будет. Как только испытательный срок закончится. Привыкай! Теперь вопрос на засыпку: тебя кто в банк привел?
— В каком смысле?
— В прямом. Сюда с улицы не берут.
— Допустим, Садулаев.
— А ты хоть знаешь, кто такой Садулаев и с чем его едят?
— С чем?
— Продолжение в следующей серии…
Из дальнейших рассказов Гены выяснилось, что в банке идет давняя ожесточенная война. Два вице-президента — Садулаев и Малевич — пытаются каждый в своих интересах свалить президента банка Юнакова, сидящего на этом месте почти восемь лет, с того момента, когда решением Политбюро стали срочно организовывать коммерческие банки. О самом Юнакове рассказывали, что он работал во Внешстройторге и готовился к загранкомандировке в Египет. Вдруг его вызвал к себе зампред и поручил организацию банка. А что такое был банк при советской власти? Ничего, толстые тетки с деревянными счетами.
— За что? — взмолился Юнаков, мечтавший в Египте купить подержанную иномарку и приодеть жену.
— Ты коммунист или как? — объяснил ситуацию зампред. — Есть решение Политбюро. Нам поручено организовать акционерный банк. И он будет. Асуанскую плотину построили, неужели банк драный не организуем?
— А Египет? — чуть не заплакал Юнаков.
— А что — Египет? Пирамиды тысячи лет тебя дожидаются. Подождут… Даю день на раздумье.
Юнаков с горя напился сильнее, чем обычно, проплакал пьяными слезами всю ночь и наутро в состоянии похмельного обезволивания согласился. Откуда взялось название «Лосиноостровский», уже никто толком не помнил. Кажется, первоначально им выделили отремонтированное здание школы-восьмилетки на краю Лосиного острова, но потом нашлось место получше, поближе к центру, а название так и осталось. Впрочем, никто и не именовал банк «Лосиноостровским», а как-то сразу прижилось другое название — «Лось-банк». Тем более что в Юнакове, высоком и мосластом, действительно наблюдалась какая-то сохатость.
