– Не в этот раз. Дай целую.
Синди положила нитроглицерин Энни под язык. Секунд через десять лицо девочки слегка порозовело. Издалека донесся рокот вертолетных турбин, и я повернулся к Термиту. Он стоял совсем рядом и, широко отрыв рот, во все глаза таращился на происходящее.
Я кивком показал на торговый автомат с колой, стоявший у входа в одно из зданий неподалеку.
– Как тебе кажется, ты сумел бы достать из этого ящика пару бутылок?
Термит исчез и почти сразу вернулся с двумя большими бутылками «Горной росы», немного опередив вертолет, который уже опускался на траву вблизи от нас. Я бросил еще один взгляд на часы, которые Синди по-прежнему держала в руке: Энни получала кровь Чарли в течение почти восьми с половиной минут.
Осторожно подняв девочку, я понес ее в вертолет. Там я снова пережал трубку, выдернул иглу из руки Чарли и сразу же подсоединил к капельнице с лактатом Рингера, подвешенной к потолку салона. Медсестра, помогавшая мне уложить Энни на носилки, тотчас принялась сдавливать мягкий пластиковый флакон руками, чтобы физраствор поступал в сосуды под давлением и быстрее добрался до сердца.
Дверь вертолета захлопнулась, машина рванулась вверх. В блистер мне были видны Чарли, Синди и Термит, которые стояли, взявшись за руки, посреди зеленой травы, залитой кровью Энни. Чуть поодаль, словно издыхающий кит, валялся чей-то гоночный катер стоимостью не меньше сотни тысяч долларов.
Мы поднялись до верхушек самых высоких деревьев, когда Синди прижала ладонь к губам и уткнулась лицом в плечо Чарли.
На вертолетной площадке окружной больницы Рабуна царил хаос. Встречавшие нас медсестры и санитары, безусловно, хотели помочь, однако никто из них не знал толком, как следует работать с травмой первой степени, поэтому они только суетились и мешали друг другу. И только прилетевшая с нами штатная медсестра «Лайф Флайта» не растерялась. Она действовала спокойно и профессионально, и я внимательно посмотрел на нее.
– У вас есть опыт работы в травматологии?
– Я четыре года работала в «Грейди»[87], в основном в вечернюю пятничную смену, – ответила она и усмехнулась.
Я кивнул. Объяснять, что это за смена, мне было не нужно.
– Прекрасно. Идите за мной.
Мы вкатили носилки с Энни в больничный коридор, по которому как ошпаренные носились медсестры и врачи в развевающихся белых халатах и разноцветных хирургических костюмах. В конце коридора я увидел Сэла Коэна, который умело дирижировал этим безумием, отдавая приказы с уверенностью армейского сержанта. Завидев нас, он жестом указал на дверь единственной в травматологическом отделении операционной. С помощью медсестры я вкатил носилки в комнату, где перфузионист готовил аппарат «сердце-легкие».
Обернувшись через плечо, я увидел, что Сэл уже вдевает правую руку в поданную ассистенткой резиновую перчатку и вопросительно глядит на меня, словно ожидая указаний.
Я посмотрел на него, потом на медсестру из «Лайф Флайта».
– Мне нужен стернотом[88].
Сестра повернулась к перфузионисту, который поднял палец и быстро вышел из комнаты. Вскоре он вернулся и принес электрическую секторную пилу старой модели. Сэл тем временем переложил Энни с носилок на операционный стол и смазал ей грудь бетадином. Я воспользовался этим, чтобы проверить пульс девочки. На запястье пульс не прощупывался, и только когда я прижал пальцами сонную артерию, то ощутил слабые, неравномерные толчки.
Похоже, наше время истекло.
Как из-под земли в операционной появился анестезиолог. К этому моменту Энни бо́льшую часть времени пребывала без сознания, но он все равно сделал ей укол и дождался, пока лекарство подействует. Убедившись, что пациентка не проснется под ножом, он взялся за конец длинной дыхательной трубки, подключенной к установке искусственной вентиляции легких, и просунул глубоко в гортань Энни, чтобы воздух попадал непосредственно в ее дыхательное горло. Щелкнул выключатель, и мехи установки начали ритмично сжиматься и растягиваться – теперь умный механизм «дышал» вместо девочки.
Как только обогащенный кислородом воздух начал поступать в легкие Энни, я включил стернотом и взрезал ее грудину параллельно старому шраму от подвздошья до основания шеи, а затем отступил в сторону, давая медсестре возможность вставить расширитель. Когда грудина была раскрыта, я сдвинул в сторону рассеченный перикард и попытался удалить окружавшие его келлоидные рубцы и спайки. Действовал я предельно осторожно, опасаясь, что сделанный мной раньше кисетный шов может не выдержать. К счастью, этого не произошло, но рубцовая ткань, наросшая на стенках перикарда после предыдущей операции на открытом сердце, поддавалась плохо, замедляя и без того не быструю, кропотливую работу. Наконец я сделал прокол в восходящей дуге аорты, потом еще два – в правом предсердии, и наложил на каждый по кисетному шву. Чтобы предотвратить свертывание проходящей через оксигенатор[89] крови, я вколол непосредственно в сердце гепарин, затем вставил в сделанные мной проколы канюли[90], соединенные трубками с аппаратом искусственного кровообращения, и стал затягивать кетгут. Я еще работал, когда на мониторах потянулась прямая линия – сердце Энни остановилось.
Закончив шить, я сделал знак перфузионисту.
– Ваша очередь.
Он кивнул, повернул несколько кранов, и в маленькое, словно сдувшееся тело Энни стала поступать донорская кровь. В считаные секунды она заполнила собой сосуды и артерии, возобновляя прерванное кровообращение. Живительный кислород проникал во все ткани организма, так что смерть Энни не грозила, во всяком случае – пока.
Чего я не знал, так это того, сколько времени Энни пробыла в состоянии клинической смерти и какой вред был нанесен ее мозгу, но это можно было выяснить только после того, как девочка очнется. Если очнется.
Убрав с лица Энни влажную от пота прядь волос, я отступил назад и слегка покачнулся – давала о себе знать значительная потеря крови. Впрочем, головокружение быстро прошло, и я решил, что не буду думать о том, насколько серьезно мог пострадать мозг Энни. Сейчас мне нужно было найти донорское сердце, и притом – срочно.
Воспользовавшись паузой, Сэл Коэн выгнал из операционной лишних людей, а оставшимся медсестрам приказал как следует продезинфицировать все, что можно, поскольку сама комната и инструменты готовились все же в большой спешке. Стоя чуть в стороне, я внимательно следил за приборами, которые контролировали жизненные процессы моей маленькой пациентки, и размышлял о том, что даже сейчас, даже под наркозом, Энни жива в гораздо большей степени, чем была всю свою жизнь. Я как раз пытался придумать, как же нам – мне и девочке – выбраться из той сложной ситуации, в которую я вовлек нас обоих, когда операционная сестра легонько похлопала меня по плечу.
– Доктор?..
– Что?
Она показала на телефон внутрибольничной связи, висевший в коридоре прямо напротив дверей операционной.
– Линия один.
Я повернулся к Сэлу.
– Я на минутку. Вы тут без меня справитесь?
Старый врач невозмутимо кивнул и продолжил руководить медсестрами и врачами, которые смотрели на меня так, словно я только что на их глазах сошел с ума.
Я вышел в коридор, вымыл руки в раковине и взял трубку телефона.
– Митчелл на проводе.
– Как там наша девочка? – пророкотал в трубке голос Ройера.
– Жива.
– Сколько, по-твоему, у нас времени?
Я немного подумал.
– Небольшой запас есть. Я только что подключил ее к насосу.
Последовала крохотная пауза – Ройер смотрел на часы, засекая время.
– Хорошо. Подержи ее так немного, о’кей? Я еду в Нэшвилл, похоже, там появилось подходящее сердце.
Слова «подходящее сердце» заполнили меня целиком – совсем как плазма, циркулировавшая в жилах Энни. Перед моим мысленным взором вдруг возникла отчетливая картина: Энни в желтом платьице привстает на цыпочки, слегка выгибает спину и изо всех сил кричит «Лимона-а-а-а-а-д!», а ветер играет ленточкой на ее шляпе.
– Тебе что-то известно?
– Почти ничего. Когда я доберусь до Нэшвилла и увижу все своими глазами, то сразу тебе позвоню. Это будет, э-э-э… через двадцать семь минут.
Я снова поглядел по сторонам и увидел мечущихся по коридору врачей и сестер. Казалось, этот хаос захлестывает и меня, и я невольно зажмурился.
– Я не буду ничего предпринимать, пока ты не приедешь сюда с сердцем… – Я сделал небольшую паузу, пожалуй, впервые задумавшись о том, что результат наших – моих – усилий может оказаться совсем не таким, как мне хочется. – Или без сердца.
