И этот косой, на миг вспыхнувший взгляд самозванца не имел ничего общего с водянистым взглядом Роланда.
Тем не менее: существовала бедная Анна Эмери, сияющая и дрожащая от радости, повисшая на руке своего мальчика и хватающая Стаффорда за рукав, словно желая соединить их в объятии, к которому ни один из них не стремился. Все было именно так, как говорили кругом: Анна Эмери ничуть не сомневалась, что этот человек — ее чуть было не потерянный навсегда сын Роланд, а кто решится спорить с ней, во всяком случае, сейчас?
Анна Эмери подтолкнула чужака:
— Роланд, дорогой, ну попытайся вспомнить своего дядю Стаффорда, ну, пожалуйста! Это брат твоего покойного отца. Ну, постарайся.
Здоровенный мерзавец изо всех сил принялся изображать старание, морща лоб, щурясь и беззвучно шевеля губами, как… как настоящий Роланд. А когда он наконец заговорил — это был голос Роланда.
— Д-да, мама. Я постараюсь. Может, с Божьей помощью…
В результате проницательный старый Стаффорд Шриксдейл уходил после первой встречи со своим «беспамятным племянником», одновременно и продолжая верить, что этот человек — самозванец, и поколебленный в своей убежденности. А что, если?.. Может, испытания, через которые он прошел на Юго-Западе, и большие физические нагрузки и впрямь так изменили Роланда Шриксдейла?
Сыновья Стаффорда, приходившиеся Роланду кузенами и никогда не жаловавшие рыхлое болезненное заласканное существо, как всегда, резко разошлись во мнениях, при этом каждый видел то, что казалось очевидным ему, и был готов ополчиться на всякого, кто с ним не соглашался.
Бертрам сказал:
— Он не Роланд. Это ясно и дураку.
Лайли сказал:
— Но он должен быть Роландом — разве можно обмануть стольких людей, а тем более Анну Эмери?
Уиллард сказал с иронической, типично адвокатской интонацией:
— Манера речи этого человека, неуловимо нервная интонация, косые взгляды и усмешки, то, как он по-женски вертит плечами и ягодицами, как ходит, — все это указывает на то, что он Роланд, черт бы его побрал. Однако в то же время, если присмотреться повнимательнее, как это сделал я, изучив его сзади, с боков, издали и вблизи, то кажется, что это наш кузен в оболочке другого человека, незнакомца, который на несколько лет старше Роланда, каким мы его помним.
— Уиллард, ты что, с ума сошел? Что ты такое несешь? — перебил его Бертрам. — «Наш кузен в оболочке…» В какой такой «оболочке»?
— …он не такой рыхлый, как Роланд, гораздо более мускулистый, — раздраженно продолжал Уиллард. — У него немного другие рот и подбородок. И потом, эти глаза… Но в то же время — выражение лица, эта унылая собачья безнадежность…
— А я бы сказал, что он выглядит моложе Роланда, моложе, чем должен был бы быть Роланд.
— Моложе? Да нет же, конечно, старше.
— Я хочу сказать… для человека, столько пережившего… Сколько дней он блуждал в пустыне? И эти раны…
— Глаза у него темнее, чем у Роланда.
— Наоборот, светлее. Они какие-то более… стальные.
— Мне кажется, он узнал меня. Могу поклясться, что он — наш кузен.
— Тетка Анна Эмери — глупая старуха, к тому же полуслепая. Ты же знаешь, над ней все потешаются.
— …жалеют ее, я бы сказал.
— Если бы я уехал, пропал, был изранен, почти умер, а потом вернулся в Филадельфию, ты бы, наверное, и меня не захотел признавать, — горячо воскликнул Лайли, — чтобы лишить меня моего положения! Скажешь, не так? Ну, скажи!
— Ты, Лайли? Какое все это к тебе имеет отношение?
— Это имеет отношение ко всем нам. Если можно вышвырнуть Роланда, то почему бы и не любого другого из нас?
— Но это глупость. Ты — не Роланд. И ты — не самозванец.
— Готов поклясться, что и голова у этого человека крупнее, чем у Роланда. И лоб более квадратный.
— Тем не менее он носит шляпы Роланда. Ты ведь видел.
— И шея у него толще, это очевидно. Как у бычка.
— Но это может быть Роланд, только окрепший и возмужавший там, на Западе.
— То есть больше не девственник?
— Роланд? Нет, это невозможно.
— А вот для такого человека — вполне возможно.
— И тем не менее, да простит меня Бог, сейчас он мне нравится гораздо больше, чем когда мы были мальчишками.
— Кто: этот Роланд или?..
— И уши у него не торчат, как раньше. А кончики ушей — острее.
— И волосы в ушах. Как у меня.
— И брови более кустистые…
— Я бы сказал, что этот человек более… реален. Его существование — более реальный физический факт.
— Да уж, бедолага Роланд никогда не казался реальным.
Некоторое время они молча курили сигары, размышляя.
Наконец Лайли нетерпеливо сказал:
— Нет, все же он должен быть Роландом. Ведь никто не сказал, что это не он.
— Кроме отца. И нас.
— Я не говорил, что это не Роланд, во всяком случае, если и говорил, то без уверенности, — возразил Уиллард.
— Ну а я говорил, — сказал Бертрам. — И точно знаю, что этот человек — не Роланд.
— Послушайте, но это же невероятно, чтобы какой-то чужак мог обмануть всех нас, начиная с Бейгота. Уж Бейгот-то не дурак. К тому же этого «Роланда» видело множество наших родственников, признаюсь, некоторые из них — идиоты, вроде Анны Эмери, но они почувствовали бы, если бы это был не Роланд; всем Сьюэллам он так понравился. И слуги в Кастлвуде его, похоже, признали — впрочем, им-то все равно. Но Бейгот! Как быть с Бейготом?
— Этот парень — себе на уме, — злобно сказал Бертрам.
— Бейгот? Да что ты!
— Да, именно. Ему нельзя доверять, он никогда не был на нашей стороне.
— Папа имел продолжительную беседу с Бейготом…
— И Бейгот, как сказал папа, был с ним груб.
— С папой?!
— С папой.
— Ну, он пожалеет об этом.
— Они все об этом пожалеют.
— А пока…
— А как насчет почерка этого человека? Ведь образец…
— Как раз отчасти по этому поводу папа и встречался с Бейготом.
— Ну и?..
— Почерк этого «Роланда» очень похож на почерк бывшего, разве что несколько более неуверенный, дрожащий. Но, в конце концов, он ведь нездоров, говорят, он чуть не умер в Нью-Мексико.
— Он-то, может быть, и умер, а вот этот фрукт жив.
— И он об этом еще пожалеет. Если, разумеется, он не тот человек.
— …самозванец, наглый преступник, который надеется обмануть Шриксдейлов. Уж кто-кто, а…
— Этого нельзя допустить.
— Непостижимо!
— И мы этого не потерпим.
— И все же, — тяжело дыша, сказал Уиллард, — допустим, что он и впрямь Роланд, а мы ошибаемся. Ведь трудно представить себе — и никакой суд присяжных в это не поверит, — что собственная мать…
— Анна Эмери ему не мать, — перебил Бертрам.
— Она мать Роланда — вот кто она есть на самом деле.
— Нет, ты неточно выражаешься, она — женщина преклонных лет, подверженная самым разным болезненным фантазиям и пребывающая на грани — если уже не за гранью — старческого слабоумия, что докажет любой квалифицированный юрист.
— Но трудно будет даже возбудить столь сомнительное дело, при том, что сама мать этого человека будет свидетельствовать в его пользу.
— Нас высмеют в суде, и мы от этого позора никогда не отмоемся.
— Анна Эмери Шриксдейл не является матерью этого человека. Она — мать Роланда, а этот человек, повторяю, никакой не Роланд Шриксдейл. Он нам не кузен.
— Тогда кто же он? И как это возможно, чтобы он был так похож на Роланда?
Ответил — сердито — Бертрам:
— Это только тебе, как идиоту, кажется, что он похож на Роланда. Мы с отцом ясно видим, что он на него вовсе не похож.
— Надеюсь, Берти, ты не собираешься ставить в неловкое положение всю семью, пытаясь доказать, что тетка Анна Эмери не знает собственного сына, — ехидно заметил Лайли. — Умнее всего — перестать думать об этом и продолжать жить так, словно ничего не произошло.
Уиллард ответил с обычным адвокатским апломбом и высокомерием:
— С одной стороны, я советую быть предельно осторожными. С другой — если этот человек самозванец, то совершенно очевидно, чего он добивается. Не забывайте, какое состояние на кону: по папиным подсчетам, более двухсот миллионов долларов. Наших денег! Мы не можем без борьбы допустить, чтобы какой-то преступник унаследовал Кастлвуд-Холл и нашу фамилию. Хотя…
— Хотя?
— …перспектива долгой тяжбы и открытого разбирательства в гражданском суде меня пугает. Как юрист я знаю, чего от него можно ожидать. У защиты будет очень основательная, чтобы не сказать неуязвимая, позиция, поскольку эта несчастная Анна Эмери станет свидетельствовать, что «Роланд» — ее обожаемый сын, то же скажут Сьюэллы, Бейгот и агенты Пинкертона, а такие свидетельства весьма убедительны для суда. Боюсь, у нас нет шансов. Если только «Роланд» как-нибудь невольно не выдаст себя.
