Анатолий Тосс - Американская история

Я мысленно усмехнулась. Такие слова про рухнувшую жизнь, сказала я себе, описаны во всех книгах по клинический психологии, особенно подробно в разделе: «Суицидные патологии». Так что ты знаешь, что теперь тебе полагается делать. Но я действительно не знала, что мне делать, и я не знала, что делаю сейчас, но все же оторвалась от стула и ватными ногами дошла до телефона. Хоть бы он был дома! — молила я. И мне повезло.

— Слава Богу, ты дома, — сказала я, когда он взял трубку. Он молчал секунду, но потом ответил:

— Да, я дома. Утром я был у деда, ему получше сегодня. Он сказал, что...

Я перебила его.

— Джефри, — попросила я, — ты можешь заехать забрать меня?

— Что-нибудь случилось? — Его голос сразу насторожился.

— Нет, ничего. Так ты приедешь?

— Конечно. Ты где?

— Я в университете, в кафетерии, — сказала я и почувствовала, что мне надо бы присесть, отдохнуть хотя бы минуту.

— Я сейчас приеду, — сказал он торопясь, потому что ему надо было успеть приехать как можно раньше, чтобы не опоздать. Я повесила трубку и снова вернулась к столику.

Надо же, дожила, старуха, подумала я про себя, дожила почти до тридцати, чтобы выяснить, что с тобой все это время игрались, что ты была игрушкой. И кто игрался? Человек, которого ты когда-то боготворила, сделала идолом, а он просто использовал тебя в своих шизофренических опытах.

Мне показалось этого мало, и я добавила, чтобы стало еще хуже, еще больнее: ты была под опытом, ты это знаешь? Тебе загипнотизировали, и ты исполняла приказания, а они, кто проводил опыты, записывали, как ты себя ведешь, как все исполняешь. А чтобы ты была податливее и послушнее, они ввели в тебя лекарство, наркотик, в самый позвоночник, но так, чтобы ты не заметила, да, именно разрушающий наркотик любви. Я даже усмехнулась собственной банальности. И ты любила, но во имя эксперимента. Чего же мне так хреново? Я уже говорила не про себя, а бормотала вслух. Я никогда не чувствовала себя так низко. Бог ты мой, как же мне хреново!

Я увидела Джефри, вошедшего в кафетерий и близоруко крутящего своей высокой головой на длинной шее. Я встала, и он заметил меня.

— Все в порядке? — спросил он. — Мне показалось, что что-то случилось.

Я кивнула, но, наверное, так отрешенно, что он понял, что ко мне лучше сейчас не приставать, лучше оставить в покое.

Мы вышли и молча сели в машину. Я понимала, что надо сказать, куда ехать, но я не знала, куда, я даже не знала, почему позвонила ему. Кажется, он заметил мою растерянность и чуть наклонился вперед, чтоб заглянуть мне в лицо, он был сдержан, и чуток, и естествен.

— Хочешь, поедем ко мне? — спросил он. — Тебе надо прийти в себя немного.

Я кивнула. Мне было все равно, куда ехать, наверное, лучше всего действительно к Джефри.

В дороге он не сказал ни слова, и я была благодарна ему за это. Начинавшийся час «пик» сбивал потоки машин в пробки, и мы подолгу стояли на каждом светофоре. Впрочем, медленное движение шло мне на пользу, первый шок сходил, заморозка отпускала, и я возвращалась в себя, пробивая только что казавшееся непробиваемым отчаяние.

Первые, еще по-прежнему запуганные мысли неловко, ощупью находили пространство в еще частично запеленутом сознании.

Я думала, что с Марком, конечно, все кончено, я не смогу его простить, во всяком случае, сейчас, может быть, никогда, и от мысли, что я должна, вынуждена уйти от него, у меня опять все сжалось внутри и захотелось плакать. Но я все же взяла себя в руки, прошел час после первого потрясения, и я не заплакала и разжала спазм.

Бог с ним, подумала я, пусть он экспериментировал, пусть использовал меня, но Бог с ним, я справлюсь, я смогу.

Единственный нерешенный вопрос, на который по-прежнему у меня не было ответа, лишь догадки, множество запутанных догадок, оставался все тем же: нашел ли Марк решение до того, как нашла его я, или нет? Вел ли он меня к уже известному для него результату, или шел вместе со мной, следуя за моим чутьем и интуицией, или талантом, не все ли равно, как назвать?

Если верить Рону, то Марк, конечно, знал ответ до меня. Но Рон не понимает, о чем идет речь, — он вообще не разбирается в психологии, и, очевидно, Марк ему ничего не сказал о нашем открытии, иначе бы Рон вел себя со мной по-другому. Впрочем, Марк рассказывал ему о какой-то свой идее. Ну и что? Идеи могут быть разными. А у Марка их пруд пруди. Так что вероятность, что идея, услышанная Роном, совпадает с моим решением, — крайне невелика.

В любом случае бедолага Рон не показатель. К тому же он так убежден в исключительности Марка, что даже не может поставить под сомнение его беспрекословное первенство. Что же делать, у кого узнать? Не у кого, остается только Марк.

Пока я разбиралась со своими мыслями, мы приехали, я даже забыла, куда именно мы едем, но обрадовалась, что в конце концов приехали. Джефри открыл дверь, и мы вошли в двухэтажный деревянный домик.

— Я снимаю первый этаж, — сказал Джефри, — а на втором хозяева живут, — пояснил он мне.

— У тебя очень мило, — сказала я заходя. И действительно, все было просто, почти по-студенчески, но уютно.

— Что тебе налить? — спросил Джефри, и я задумалась, я выпила бы сейчас что-нибудь покрепче.

— Что-нибудь покрепче, — попросила я. — Что у тебя есть?

— Я тебе смешаю по-своему, я знаю одну комбинацию, — сказал он громко из кухни. Я даже не ответила. Он принес стакан с жидкостью розоватого цвета, а сам сел напротив, я отглотнула, было вкусно и крепко.

— Как профессор? — спросила я и тут же вспомнила: — Ты мне никогда не говорил, что он твой настоящий дед.

Джефри улыбнулся.

— Неудобно было, — ответил он. — Я думал, ты и сама знаешь, мы ведь похожи.

«А ведь действительно похожи, — подумала я, — хотя и разные».

— Да, видишь, как все получилось с ним, — сказал Джефри скорее самому себе и замолчал. — Да, — начал он снова, — неудачно. Он ведь еще все может, абсолютно все, а тут так подкосило. — Он покачал головой. — Я должен был уезжать через неделю, да теперь, видно, придется задержаться на месяц, а может быть, и дольше, пока он не оправится.

«Уезжать» — выделил мой слух из общей массы слов.

— Куда ты уезжаешь? — Я почему-то почувствовала волнение.

— Я ведь место получил в Чикаго, в университете и в госпитале. Моя интернатура уже три месяца, как закончилась, — сказал он, как бы оправдываясь.

— Так ты уезжаешь в Чикаго? — не поверила я и вдруг поняла, что не хочу, чтобы он уезжал. Я почему-то хотела, чтобы он оставался рядом. — И ты согласился, ну, я имею в виду, на эту работу в Чикаго? — Это был глупый вопрос, я знала.

— Да, а что? — Он вскинул на меня глаза.

Я покачала головой. Мы молчали. Пауза была слишком длинной и начинала давить.

— Как твои стихи? — вспомнила я.

— Стихи? — Он, казалось, сразу не понял, о чем я. — А, стихи. Пишу стихи. — Он засмеялся. — Все лучше и лучше, хотя еще есть куда улучшаться.

— Почитай.

— Хорошо, — легко согласился Джефри. — Я, кстати, написал стихотворение о тебе, хочешь прочту?

— Да, — ответила я. — Хочу, очень хочу. Он встал.

— Не могу читать сидя, — сказал он, как бы извиняясь, как бы прося прощения за такую свою причуду. — Я его в Австрии написал, я летом в Вене был месяц. — Он смотрел на меня своими, мне казалось, несфокусированными глазами. И стал читать.

Он читал тихо и очень сосредоточенно, как будто забыв про меня, как будто не видя, и я воспользовалась этим, и подошла к нему, и подняла голову, чтоб вернуть себе его взгляд, и, когда он закончил, я поднялась на цыпочки и, вся вытянувшись, поцеловала его. Он лишь чуть шевельнул губами, лишь слегка приоткрыл их, но этого было достаточно, и я проскользнула языком внутрь и, протянув руку, обняла его за шею и чуть нажала вниз, чтобы он склонился ко мне, — я не могла тянуться так долго и так высоко. Он поддался и пригнулся ко мне, и моя вторая рука пришла на помощь первой, и так они и замкнулись на его шее.