На этом же углу, в двух шагах, двадцать лет тому назад трамвай, визжа и скрежеща… да, да, Мурыгин.
Но в целом прогресс куда-то двигался, несомненно!
У Ильи сразу же возникло интересное предложение. Самиздат сегодня стал общественным явлением, и потребность в новых материалах только возрастает. К середине шестидесятых оживилась провинция. Далеко не весь самиздат создается идейными энтузиастами. Формируется настоящий рынок, и действуют на нем самые разные люди, в том числе и вполне коммерчески заинтересованные. Наряду с изданиями, стоимость которых определяется только стоимостью бумаги или фотопленки, появляются настоящие товары, изготовляемые для продажи. Возникает также и некое подобие торговой сети. Одним из участников этого рынка является Илья. Миха мог бы помогать в распространении.
Да, распространитель из Михи неважнецкий, это Илья понимал: слишком заметный, слишком общительный, слишком неосторожный. Однако и верный, надежный, ответственный. Возможно, Илья бы не сделал ему такого предложения, но Михе действительно жить было не на что. Да еще и жена!
Миха вступил в должность коммивояжера.
Первые поездки были недалекими. Набив рюкзак самиздатом, он отправлялся электричкой или автобусом на недальние станции — в Обнинск, в Дубну, в Черноголовку. Встречался там с младшими научными сотрудниками, передавал им литературу, брал деньги и в тот же день возвращался.
Знакомиться ему с ними было запрещено. Миха представлялся Андреем, а контрагент вообще никак не представлялся. Он обычно представлялся — «от Александра Ивановича» или «от Льва Семеновича».
Из полученных денег Михе всякий раз шла честно заработанная пятерка. Она легонько жгла руку.
То ли дело было работать в глухонемом интернате. Интернат каким-то идеальным образом одновременно давал Михе все, в чем тот нуждался: скромный, но совершенно достаточный заработок, полнейшее удовольствие от творческой и полезной работы, редкое чувство правильности жизни. Руку не жгло!
Через два месяца Миха признался Илье, что хотел бы более осмысленного занятия, нежели развозка рюкзачка по адресам. Он ознакомился с существующим самиздатом и считает, что может делать нечто более творческое…
— Ладно, хорошо. Я так и знал, что этим кончится, — вид у Ильи был скорее недовольный, хотя обычно он раздувался от удовольствия, когда решал чужие проблемы. — Эдик тебе нужен. Эдик! Помнишь, длинный такой! — воскликнул Илья.
Миха помнил. Брал у него как-то книги. Да и внешность, действительно, у Эдика была запоминающаяся — рост под два метра и розовое младенческое лицо, на котором вообще ничего не росло, кроме густых бровей.
Илья привел Миху к Эдику. Тот жил с матерью и с женой Женей в отдельной двухкомнатной квартире. Миха, оглядевшись, опять попал под обаяние чужого дома, не похожего на другие: мать Эдика была буддологом, на стенах висели восточные картинки, которые, как объяснил Эдик, были буддийскими иконами. Жена Эдика, археолог, тоже разместила в доме следы своей профессии в виде трех некрасивых горшков. Женщин в этот момент дома не было.
Эдик издавал самиздатский журнал «Гамаюн», представляющий собой два десятка страниц на папиросной бумаге, грубыми стежками подшитых между двумя синими картонками. Это был литературно-общественный журнал, существовал он пока в единственном экземпляре первого номера. Миха сразу схватился за журнал и просмотрел от начала до конца.
— Интересно! А почему «Гамаюн»? — поинтересовался Миха.
— «Алконост» был, «Феникс» был, «Сирин» мне не нравится. По мне, «Гамаюн» в самый раз.
— Еще одна птичка тоже из славянской мифологии?
Эдик немедленно начал просвещение:
— Да, конечно. Но наша птичка, во-первых, большая интеллектуалка, она знает все тайны мироздания, а во-вторых, у нее дар предсказания. У нас сначала была мысль назвать журнал вообще «Исторический проект». Но решили, что слишком сухо. Просветительский журнал. И современная поэзия, конечно.
Участвовать в издании журнала, открывающего глаза и уши темному человечеству, Миха был готов.
Илья оставил Миху у Эдика, и новые знакомые поужинали вдвоем серыми макаронами. После макарон довольно быстро договорились, что журнал будет продолжаться именно как литературно-общественный, а не политический. То есть политики в нем будет минимум. Эдика интересовали скорее исторические прогнозы, анализ общественных вкусов, предпочтений, в сущности, темы социологические:
— А если говорить о литературе, то лично меня более всего интересуют поэзия и фантастика. Фантастика художественным образом обобщает происходящие в мире процессы и дает интересные прогнозы. Сегодня современная западная фантастика — это футурология, философия будущего. Но на нее у меня категорически не хватает времени. Если бы ты взял на себя еще и фантастику, было бы здорово.
Миха задумался: с фантастикой у него соприкосновения не было. Обещал подумать.
Тут же, на месте, они решили прикинуть состав поэтического раздела для очередного номера. Со структурой определились сразу же: большая подборка одного поэта и пять-восемь авторов, представленных одним-двумя стихотворениями. Миха предложил подборку из Бродского и тут же восторженно забормотал:
Генерал! Наши карты дерьмо. Я — пас.
Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге.
И Экватор шире, чем ваш лампас,
Потому что фронт, генерал, на Юге.
На таком расстояньи любой приказ
Превращается рацией в буги-вуги.
— Кого ты Бродским удивишь? Ты послушай, какие есть новые поэты, мало кому известные:
Память — безрукая статуя конная
Резво ты скачешь, но
Не обладатель ты рук
Громно кричишь в пустой коридор сегодня
Такая прекрасная мелькаешь в конце коридора
Вечер был и чаи ароматно клубились
Деревья пара старинные вырастали из чашек
Каждый молча любовался своей жизнью
И девушка в желтом любовалась сильнее всех…
— Да, действительно, здорово… А кто это?
— Кто, кто? Некто в пальто. Молодой парень из Харькова. В Москву недавно приехал. Никто его не знает. А через пять лет все будут знать. Как Бродского сейчас… Готов спорить. Вот его и надо печатать.
— Ну, не знаю. По-моему, лучше уж возьмем Хвостенко, — предложил Миха.
— Я Хвоста люблю, но что он без гитары? Этот парень посильнее будет…
— А этот парень — как его?
— Зачем тебе знать? Я тебе говорю — через пять лет его все будут знать! А ты Хвостенко хочешь? — Эдик злился, и миролюбивый Миха почувствовал неловкость:
— Глупость какая-то! Работать еще не начали, а уже ругаемся.
Эдик засмеялся:
— Вот всегда у меня так получается. Я постоянно с кем-нибудь из приятелей насмерть рассобачиваюсь. Характер такой!
— Мы идиоты! — воскликнул Миха. — Горбаневская! Наталья Горбаневская! Именно она! Идеально! — И энергично, с завыванием, прочитал:
За нами не пропадет —
Дымится сухая трава.
За нами не пропадет —
Замерли жернова.
За нами ни шаг и ни вздох,
Ни кровь, ни кровавый пот,
Ни тяжкий кровавый долг
За нами не пропадет.
Огонь по траве побежит,
Огонь к деревам припадет,
И к тем, кто в листве возлежит,
Расплаты пора придет…
— Согласен! Против Горбаневской — никаких возражений! Надо только у нее спросить! — согласился сразу же Эдик.
— Это же самиздат! Зачем спрашивать? Возьмем эти три стихотворения, адресованные Бродскому!
Михе, с его пристрастием к классике — стихотворная переписка Пушкина и Вяземского или прозаическая Герцена с Тургеневым, Тургенева с Достоевским или Гоголя с его выбранными друзьями, — сразу же захотелось развить тему:
— Хорошо бы найти еще и стихотворения Бродского, адресованные Горбаневской или, например, Горбаневской с кем-нибудь еще!
— С Пушкиным, например! А ты закажи! — порекомендовал Эдик.
Но Миха был отменно серьезен.
— Нет, не так. Знаешь, хорошая мысль, надо взять стихи, адресованные друзьям. Такой поэтический разговор между друзьями. Например, вот это:
В сумасшедшем доме
Выломай ладони,
В стенку белый лоб,
Как лицо в сугроб…
— Да, помню. Это Галанскову, — узнал Эдик.
— Есть еще, вот послушай:
Смахни со щек блаженство полусна
И разомкни глаза до в веках боли,
Больницы грязнота и белизна —
Как добровольный флаг твоей неволи.
Эдик махнул рукой:
— И это знаю. Это Димке Борисову. А ты-то откуда ее стихи так хорошо знаешь?
— Она два раза читала свои стихи в доме у моего тестя. А я со слуха и запомнил. Она довольно хмурая и неприветливая, а стихи, видишь, какая нежность. Я не могу сказать, что она мне очень понравилась. Но она пишет стихи, которые я бы хотел писать.
