Кто-то крикнул:
— Не трожь родителей, вша! Они, может, давно в сырой земле лежат, их черви доедают…
— Вот вам, пожалуйста! — вздохнув, сказал Енот. — И у них поворачивается язык говорить такое о собственных родителях?! Я ухожу. Я не могу слышать подобное богохульство. Это выше моих слабых сил. — И он возвращался в свою каморку, и все прекрасно знали, что жаловаться куму[35] он не пойдет. Вообще не пойдет никому жаловаться.
ОДНАЖДЫ Енот зазвал Андрея к себе.
Шерхан был в «кандее» — попался с картами, когда дежурил надзиратель по прозвищу Лис, которого зеки ненавидели. Он действительно чем-то был похож на лису. Ходил осторожно, крадучись и принюхиваясь, даже если просто шел по зоне. Личико у него было такое остренькое, вытянутое вперед и безбровое. Противный. тип. На Воркуте, где он служил раньше, его убивали кайлом, но не добили, а после госпиталя перевели в эту колонию. У него был заметный шрам от виска до затылка и на этом месте не росли волосы.
А Шерхан схватил десять суток.
Работали как раз в ночную смену. Часов в десять Андрей пошел покурить, тут его и перехватил Енот:
— Молодой человек, вы уже сдали норму, и я хотел бы с вами немного побеседовать. Пойдемте ко мне, там нам не будут мешать.
— Зачем? — Андрей с брезгливостью подумал, уж не педераст ли этот старый хрыч.
— Не пожалеете, уверяю вас. Это касается… Прошу!.. — Енот открыл дверь в каморку.
«Черт с ним, — подумал Андрей, заинтригованный, — Если полезет, дам по роже чтобы шары выскочили».
В каморке было ужасно тесно, но чистенько. Узкая железная койка, аккуратно заправленная серым одеялом, какие были у всех зеков; табуретка и тумбочка, на которой стоял чайник, а из него — невероятно! — торчал кипятильник. Енот перехватил взгляд Андрея и улыбнулся:
— Маленькая привилегия за много лет безвинных страданий. Но чай я не пью, тоже только кипяток. Зато у меня есть кусочек сахару, так что могу угостить вас.
— Я не хочу, — отказался Андрей.
— Разумеется, вы не страдаете от недоедания, — проговорил Енот с ноткой неодобрения, — У вас ведь тоже есть свои привилегии. Я понимаю, молодой человек, каждый умирает в одиночку. И это уже общая привилегия, — Он грустно усмехнулся, — Но вы — петербуржец, простите, — ленинградец, из интеллигентной семьи и не должны были бы опускаться до уровня вашего приятеля…
— Вы что, собираетесь мне читать мораль?
— О, совсем нет! Я не гожусь на роль проповедника. Хотя, честно говоря, иной раз и хотелось бы вознестись над сим миром и вопросить у людей: камо грядеши?.. Однако почему вы не интересуетесь, откуда я знаю, что вы ленинградец?..
— Все знают, — сказал Андрей.
— Это верно. Кстати, молодой человек, как зовут вашего папу?
— А в чем дело?.. — Андрей насторожился. Он привык к тому, что на вопросы, кто бы их ни задавал, отвечать следует с оглядкой. Чем меньше окружающие о тебе знают, тем лучше. Так учил Князь, так поступали все, и так подсказывал кое-какой уже накопленный опыт. Ибо никогда не угадаешь, кто именно и с какой целью задает вопросы. Думаешь, что спрашивает твой товарищ по несчастью, а потом оказывается, что он стукач и подослан кумом. Верить можно только самому себе, говорил Князь, и то по большим праздникам. Выживает не тот, кто сильнее, а тот, кто меньше болтает. Лучше иметь длинные уши и быть ослом, чем иметь длинный язык и долгий срок…
— Я понимаю, что у вас есть все основания остерегаться меня, — сказал Енот со вздохом. — Тогда я поставлю вопрос иначе: вашего отца зовут Василий Павлович?..
— Допустим… — Андрей догадался, что Енот что-то знает об отце или был знаком с ним раньше. Однако осторожность никогда не повредит.
— Я бы мог и не спрашивать, раз вы Воронцов Андрей Васильевич, но большинство ваших товарищей, — Енот кивнул на дверь, — имеют не свои фамилии…
— У меня своя.
— Я верю вам. Да и трудно не верить собственным глазам. Мы встречались с вашим отцом, — сказал он.
— Где?
— А где, как вы думаете, могут встретиться в наше смутное время интеллигентные люди? Мы с вашим отцом жили в одном бараке.
— Когда вы его видели?
— Увы, последний раз я видел Василия Павловича в сорок первом. Нет, уже в сорок втором, зимой.
— Он был жив?!
— Разумеется, жив, если я его видел. Да, ваш отеи очень, очень сильный человек. А я!.. — Енот развел руками, — Меня лишили не столько свободы — это полбеды, — сколько воли, И я должен честно сказать, что, если бы не Василий Павлович, мы с вами сейчас не разговаривали бы. Перед ним преклонялись начальники и даже матерые уголовники. Мои косточки давно бы сгнили… Впрочем, там косточки не гниют. Там вечная мерзлота. Вечная, молодой человек! Ваш отец по этому поводу шутил… — Енот покачал головой, — Он говорил, что те из нас, кто не выйдет живым из этого ада, те уподобятся мамонтам, навсегда сохранившись в вечной мерзлоте. Вы понимаете, он позволял себе там так шутить!..
— Мать думала, что его расстреляли, — кусая губы, проговорил Андрей.
— Совершенно верно! — подхватил Енот чуть ли не радостно, — Его действительно должны были расстрелять, «тройка» вынесла такой приговор. Но не успели. Этот убийца и сатрап Ежов сам был расстрелян. И поделом!.. А вашему отцу расстрел заменили десятью годами. О, простите, вы упомянули про мать… Она, надеюсь, жива?..
— Нет.
— Ай-яй-яй!.. Теперь я понимаю, почему вы оказались здесь. А Василий Павлович так много рассказывал о семье. Он очень любил вашу маму.
— А где вы с ним… встречались?
— Мы встретились на пересылке в конце тридцать девятого. Нас привезли в Инту, слышал такое место?.. Здесь, — Енот притопнул ногой, — настоящий курорт в сравнении с тем, что в Инте. Честное слово, я не был так удивлен, когда впервые попал в Ялту, как был удивлен, когда попал сюда. Конечно, и здесь не растут кипарисы… — Он почему-то сказал «кипарысы», — но все же! Но я, кажется, отвлекся. Последний раз я видел вашего отца в феврале сорок второго. Это была страшная зима. Каждое утро из барака выносили несколько трупов. Да. А Василий Павлович делал по утрам зарядку и растирался снегом! Это подумать надо!.. Он и других, в том числе и меня, заставлял делать зарядку… Держитесь, говорил, товарищи! Правда непременно восторжествует, потому что правда не может не восторжествовать. Нет, это не наивные, не пустые слова, молодой человек. Многие благодаря им держались и выдержали. Всякая настоящая мудрость в своей основе наивна, ибо обращена она к детям и должна быть доступной. Учтите, что и Сын Божий, проповедуя Истину, обращался именно к детям. Все мы дети Божии. А наши далекие предки тем более были сущими детьми в своем развитии. Вы не читали Ветхий завет?..
— Нет.
— Ну да, как вы могли читать Ветхий завет, если ваш отец яростный атеист. Я не осуждаю, я только констатирую факт. Но читать все равно надо. Вы вслушайтесь, вслушайтесь: НЕ УБИЙ! Тут нельзя ничего ни убавить, ни прибавить. А Василия Павловича убивали уголовники. Он ведь не позволял им особенно измываться над своими товарищами, всегда поднимался на защиту слабых. Он даже бил, когда не действовали увещевания. И с ним решили рассчитаться. Мешал он. Его связали, избили жестоко и завалили в забое углем. А он выжил! Понимаете — выжил!.. Его искали двое суток — не нашли, или не хотели найти, и он выполз сам. Ему удалось перетереть веревку на руках, он разгреб уголь и выполз. И не назвал своих истязателей, убийц. Я спрашивал, почему он так поступил, — ведь должны же они были быть наказаны. И знаете, что он ответил?.. — Енот с пронзительной тоской посмотрел на Андрея. — «У вас есть дети, — сказал он, — и у меня есть сын. Мы с вами не знаем, что с нашими детьми. Может статься, они тоже стали уголовниками, ибо они — дети „врагов народа“. Среди тех, кто пытался убить меня, был один сын „врага народа“… Разве я имею право обвинять его в том, что он бандит и убийца?.. Из него сделали бандита, как из нас сделали врагов…» Это уже… Да. И это был наш последний разговор. К сожалению, больше ничего я не могу вам рассказать. Василия Павловича на всякий случай этапировали в другой лагерь, не знаю, куда, а я вскоре заболел и попал сюда…
— Спасибо и на этом, — сказал Андрей искренне. — Я найду отца, если он жив. И тех… — Он скрипнул зубами. — Вы не знаете их кличек?..
— Нет, что вы. Это знает только ваш отец. И он жив, я убежден в этом. Такой человек не может погибнуть. Найдете — передайте от меня низкий поклон. Но вы же не знаете моего имени! Для вас я Енот — и все. — Он улыбнулся почти ласково. — Передайте привет от Бориса Михайловича. Он должен меня помнить. Как жаль, что умерла ваша мама. Для Василия Павловича это будет тяжелый удар… А вам, Андрей, я еще хотел бы сказать… Вы выбрали себе не лучших товарищей…
— Вы имеете в виду Шерхана?
