— Крис, перед тобой отец, который долгое время был умалишенным, и теперь снова на грани того же.
Да уже не на грани. А совсем. Дно океана.
— Я отправляю тебя домой не потому, что сердит на тебя, а потому что боюсь того, что с тобой может случиться, если я буду нести за тебя ответственность дальше.
Выражение на его лице всё ещё не изменилось. Он ещё не понимает, о чём я говорю.
— Так что нам придётся распрощаться, Крис, и я не уверен, что мы когда-либо увидимся вновь.
Вот оно. Сделано. А теперь всё пойдёт естественно.
Он смотрит на меня так странно. Кажется, он всё ещё не понимает. Этот взгляд… где-то я его видел… где… где…
Однажды туманным утром в болотах была маленькая уточка, чирок, который смотрел так… Я подбил ему крыло, лететь он больше не мог. Я подбежал, схватил его за шею, и прежде чем добить, по какому-то необъяснимому ощущению вселенной, остановился и посмотрел ему в глаза, и взгляд у него был такой… спокойный, непонимающий… и всё же сознающий что-то. Я накрыл ему глаза рукой и свернул ему шею, почувствовал как она хрустнула у меня в руке.
Я снял руку. Глаза всё ещё глядели на меня, но уже смотрели в пустоту и больше не следили за моими движениями.
— Крис, теперь это говорят о тебе.
Он уставился на меня.
— Что все эти беды теперь у тебя на уме.
Он отрицательно качает головой.
— Да всё это так кажется, но на самом деле это неправда.
Глаза у него расширяются, он продолжает качать головой, но уже начинает понимать.
— Дела у нас шли всё хуже и хуже. Неприятности в школе, неприятности с соседями, трудности в семье, с друзьями… беда, куда только ни глянь. Крис, только я один не давал им навалиться на тебя, говоря: «У него всё в порядке», а теперь заступиться будет некому. Ты понимаешь?
Он молчит, ошеломлённый. Глаза у него всё ещё следят за мной, но уже начинают дёргаться. Я не вселяю в него силы. Я никогда этого не делал. Я просто убиваю его.
— Тут вины твоей нет, Крис. И никогда не было. Пойми, пожалуйста, это.
В глазах его мелькает какая-то внутренняя вспышка. Затем он закрывает глаза, и изо рта у него вырывается странный крик, какой-то вой как бы издали. Он поворачивается, спотыкается и падает, утыкается головой в землю и начинает кататься, свернувшись в клубок. Слабый ветерок разгоняет туман на траве рядом с ним. Неподалёку садится чайка.
Сквозь туман я слышу визг приближающегося грузовика и меня это ужасает.
— Надо встать, Крис.
Вой становится всё пронзительней, бесчеловечней, как сирена где-то вдалеке.
— Вставай!
Он продолжает выть и кататься по земле.
Теперь я просто не знаю, что делать. Не имею никакого поднятия. Всё кончено. Мне хочется бежать на утёс, но я перебарываю это желание. Мне нужно посадить его на автобус, и тогда можно будет и на утёс.
Сейчас-то все в порядке, Крис.
Это не мой голос.
Я тебя не забыл.
Крис перестает кататься.
Как мог я забыть о тебе?
Крис подымает голову и смотрит на меня. Пленка, сквозь которую он всегда смотрел на меня, на миг пропадает, затем появляется вновь.
Теперь мы будем вместе.
Визг грузовика совсем рядом.
Ну, вставай.
Крис медленно садится и смотрит на меня. Подъезжает грузовик, останавливается, шофер выглядывает, не надо ли нас подбросить. Я качаю головой и машу ему, чтобы ехал дальше. Он кивает, включает скорость, и снова слышен только визг в тумане, а мы с Крисом остаемся одни.
Я набрасываю ему на плечи куртку, Он снова уткнул голову в колени и снова плачет, но теперь это тихий человеческий плач, а не тот странный вой, что прежде. Руки у меня вспотели, и я чувствую, что на лбу выступила испарина.
Немного спустя он воет: «Зачем ты бросил нас?»
Когда?
— В больнице.
Мне ничего не оставалось. Ведь вмешалась полиция.
— И тебя не выпускали?
Да.
— Ну, а почему ты не открывал дверь?
Какую дверь?
— Стеклянную!
Меня просто ударило током. О какой стеклянной двери от говорит?
— Разве ты не помнишь? — продолжает он. — Мы стояли по одну сторону, ты был на другой, а мама плакала.
Я никогда не рассказывал ему об этом сне. Вот почему у меня такой странный голос.
Я не мог открыть стеклянную дверь. Мне велели не открывать ее. Мне приходилось подчиняться.
— Я думал, что ты не хочешь видеть нас, — говорит Крис и смотрит вниз.
Все эти годы у него в глазах стоял ужас.
Теперь я вижу эту дверь. Она в больнице.
Я вижу их в последний раз. Я — Федр, вот кто я такой, и они хотят уничтожить меня за то, что я говорю Правду.
Все сошлось.
Крис снова тихонько плачет. Плачет, и плачет, и плачет. Ветер с океана веет сквозь высокие стебли травы вокруг нас, и туман начинает подыматься.
— Не плачь, Крис. Только дети плачут.
Много времени спустя я даю ему тряпку, чтобы вытереть лицо. Мы собираем вещи и укладываем их на мотоцикл. Туман вдруг внезапно подымается, солнце освещает ему лицо, и я замечаю у него такое выражение, какого еще никогда не видел. Он надевает шлем, затягивает ремешок и смотрит на меня.
— Ты действительно был сумасшедшим?
С чего бы это он спрашивает об этом?
Нет.
Он удивлен, но глаза у него сияют.
— Я так и знал.
Потом он садится на мотоцикл, и мы отъезжаем.
Мы теперь едем по прибрежной Мансанита среди кустов с восковыми листьями, мне вспоминается то выражение на лице Криса. Он сказал: «Я так и знал».
Мотоцикл без особых усилий проходит каждый поворот, наклоняясь так, что наш вес всегда проходит сквозь машину, независимо от того, под каким углом к земле она находится. На пути много цветов и удивительных видов, множество поворотов, следующих один за другим, так что весь мир вместе с нами крутится, вертится, вздымается и падает.
«Я так и знал», — сказал он. Теперь мне это вспоминается как один из фактиков, дергающих за конец лески, дающих понять, что он не так уж мал, как мне кажется. Он был у него на уме очень давно. Годы. И все его трудности стали гораздо понятнее. «Я так и знал», — сказал он.
Давным-давно он, должно быть, слыхал что-то, и при его детском недопонимании всё у него смешалось. Именно это всегда говорил Федр, я говорил это, много лет назад, а Крис поверил и всё это время скрывал у себя внутри.
Мы были с ним в таких отношениях, которые никогда полностью не понять, возможно не понять вовсе. Он всегда оставался подлинной причиной того, что меня выписали из больницы. Позволить ему расти самому было бы совсем неправильно. И во сне именно он всегда пытался открыть дверь.
И вовсе не я влёк его за собой. Он увлекал меня!
«Я так и знал», — сказал он. Леска всё дёргается, давая знать, что проблема не так уж и велика, как мне кажется, ибо ответ находится прямо передо мной. Ради бога, освободи его от этого бремени! Стань снова одним человеком!
Нас обволакивают густой аромат и странные запахи цветов на деревьях и кустарниках. Вдали от моря прохлада пропала, и на нас снова наваливается жара. Она просачивается сквозь куртку и одежду, высушивает всю сырость внутри. Перчатки, которые были темными от влаги, снова стали светлеть. Как будто бы океанская сырость пронизала меня до костей, и я как бы забыл, что такое жара. Мне становится дремотно, в небольшой балке вдали я замечаю съезд и стол для пикника. Подъехав туда, я выключаю мотор и останавливаюсь.
— Меня клонит в сон, — говорю Крису. — Вздремну слегка.
— Я тоже, — отвечает он.
Мы поспали, и проснувшись, я чувствую себя хорошо отдохнувшим, так хорошо, как не бывало уже давно. Я беру куртку Криса и свою и запихиваю их под резиновые растяжки багажника.
Так жарко, что мне не хочется одевать шлем. Вспоминаю, что по правилам этого штата, шлем не обязателен. Я привязываю его к одному из шнуров.
— Возьми и мой туда же, — говорит Крис.
— Он нужен тебе для безопасности.
— Но ты же ведь снял.
— Ну хорошо, — соглашаюсь я и креплю его тоже.
Дорога всё так же петляет и кружит среди деревьев. Она подымается на разворотах и спускается к новым видам, открывающимся один за другим то сквозь кустарник, то вновь на чистом месте, откуда видны каньоны под нами.
— Красота! — ору я Крису.
— Незачем орать, — отвечает он.
— О, — восклицаю я и смеюсь. Когда шлем снят, можно говорить нормальным голосом. После всех этих дней!
— Ну, всё-таки красиво, — повторяю я.
Всё больше деревьев, кустов и рощ. Становится всё теплее. Крис повисает у меня на плечах, я слегка оборачиваюсь и вижу, что он стоит на подножках.
— Так небезопасно, — говорю я.
— Нет, совсем нет, я всё чувствую.
Возможно и так. — Всё-таки будь осторожен, — бросаю я.
Немного погодя, когда мы въезжаем на серпантин под нависающими над нами деревьями он восклицает «Ох», чуть позже «Ах» и затем «Ух ты». Отдельные ветви так низко висят над дорогой, что могут стукнуть его по голове, если не остерегаться.
