– Ваш отец был так добр к нам, – выпалила Фадья Вадья, в которой материнские чувства взяли верх над щекотливостью ситуации. – Но поймите, уважаемый господин, моя Надья Вадья заслуживает, чтобы у нее были детки… ей бы кого-нибудь помоложе…
Надья Вадья смотрела на меня странным взором.
– Не встречала ли Надья Вадья вас где-нибудь раньше? -спросила она, смутно припоминая Ганапати. Я пропустил вопрос мимо ушей и обратился к более насущным делам. Загвоздка, объяснил я, в том, что они живут под покровительством одного из самых могущественных людей в Индии. Если они откажутся от предложенного брака с его единственным сыном, весьма вероятно, что старый бизнесмен перестанет их защищать и содержать. Мало кто тогда осмелится протянуть им руку помощи – все будут бояться оскорбить великого Зогойби. Возможно, единственным заинтересованным лицом будет некий джентльмен, который когда-то, в бытность свою карикатуристом, метил свои рисунки изображением лягушки…
– Никогда! – воскликнула Надья Вадья. – Миссис Мандук? Надья Вадья никогда ею не станет. Я тогда попрошу Фадью Вадью взять меня за руку, и мы вместе прыгнем прямо с этого балкона.
– Ну зачем, ну зачем, – успокоительно произнес я. – У меня для вас несколько лучшее предложение.
Моя идея сводилась к формальной помолвке. Авраам будет ублажен, получится замечательная реклама, и период помолвки может потом длиться неопределенно долго. Я рассказал им о своем ускоренном старении. Совершенно ясно, сказал я, что жить мне осталось недолго. После моей смерти они извлекут немалую выгоду из связи с семейством Зогойби, единственным наследником громадных капиталов которого являюсь я. Я поклялся, что, если даже проживу столь долго, что брак станет необходимым, наше соглашение о платоническом характере отношений останется в силе. Я попросил только Надью Вадью, чтобы она соблюдала видимость действительного намерения выйти замуж.
– Остальное будет нашим с вами секретом.
– Ой, ну что же мы, Надья Вадья! – простонала Фадья Вадья. – Какие же мы с тобой невежи! К нам пришел твой красавец-жених, а мы его даже маленьким пирожным не угостили.
x x x
Почему я это сделал? Потому что был уверен: Авраам воспринял бы отказ как личное оскорбление и выкинул бы их на улицу. Потому что меня восхищало сопротивление Надьи Вадьи Филдингу и то, как она вела себя с моим отцом, известным своей похотливостью. Боже мой, потому, что она была так молода и прекрасна, а я был такой развалиной. Может быть, потому, что после многих лет бесчинств и беззаконий я желал искупления, искал отпущения грехов.
Что я хотел искупить? Кто должен был отпустить мне грехи? Не задавайте мне трудных вопросов. Я это сделал, вот и все. Было объявлено о помолвке Мораиша Зогойби, единственного сына мистера Авраама Зогойби и покойной Ауроры Зогойби (урожденной да Гамы) с мисс Надьей Вадьей, единственной дочерью покойного мистера Кападьи Вадьи и миссис Фадьи Вадьи – все из Бомбея. И когда где-то в глубинах города Железяка прослышал об этом, его изломанное, бессердечное сердце наполнилось злобой.
Банкет по случаю помолвки был устроен, конечно, в отеле «Тадж» и, само собой, прошел с истинно бомбейским размахом. В недоброжелательном присутствии более чем тысячи красивых, злоязычных, с любопытством и скепсисом глядящих на все чужаков, в числе которых была Флореас, моя последняя оставшаяся в живых сестра, которая день ото дня становилась мне все более чужой, я надел кольцо со «сказочным алмазом», как писали наутро газеты, на прелестный пальчик прелестной девушки в завершение того, что «Кусака» назвал «поразительным и едва ли не жертвенным обручением Восхода с Закатом». Однако Авраам Зогойби -самый зловредный, самый черствый из стариков – приготовил со своим обычным черным юмором ложку дегтя для этой большой бочки меда. После того, как ритуал публичной помолвки был окончен и фотографы, накинувшиеся на ослепительную, как никогда, Надью, наконец насытились, Авраам взошел на подиум и попросил тишины, поскольку ему нужно было сделать объявление.
– Мораиш, единственный мой отпрыск, и Надья, которая станет прекраснейшей из всех невесток на свете! – прокаркал он. – Позвольте мне выразить надежду, что в скором времени вы подарите нашей трагически поредевшей семье новых членов, – о бездушный отец! – на радость мне, старику. Между тем, однако, я сам хочу представить вам нового члена семьи.
Всеобщее замешательство, всеобщее волнение. Авраам усмехнулся и кивнул головой.
– Да, мой Мавр. Наконец-то у тебя, мой мальчик, появится младший братец.
По его сигналу позади маленького подиума театрально распахнулся красный занавес. Адам Браганза – Малыш Большие Уши собственной персоной! – выступил вперед. У многих из груди вырвался громкий, судорожный вздох – в том числе у Фадьи Вадьи, у Надьи Вадьи и у меня.
Авраам поцеловал его сначала в одну щеку, потом в другую, потом в губы.
– С нынешнего дня, – сказал он юноше, стоящему перед всеми «сливками» города, – ты становишься Адамом Зогойби, моим возлюбленным сыном.
Бомбей был центральным городом, был с момента своего основания – незаконнорожденное дитя португальско-английского соития и в то же время самый индийский из всех индийских городов. В Бомбее все Индии встречались и перемешивались между собой. В Бомбее, кроме того, исконно индийское встречалось с тем, что не было Индией, что пришло к нам через темные воды и влилось в наши вены. К северу от Бомбея лежала северная Индия, к югу – южная. К востоку от него лежал индийский Восток, к западу – мировой Запад. Бомбей был центральным городом; все реки текли в его людское море. Он был океаном историй; мы все были в нем рассказчиками, и все говорили одновременно.
Что за волшебство было подмешано здесь в этот безумный человеческий инсан-суп, что за гармония возникла из его какофонии! В Пенджабе, Ассаме, Кашмире, Мируте – в Дели, в Калькутте – люди то и дело принимались резать горло своим соседям и окатываться теплой красной струей или окунаться в пенную ванну пузырящейся крови. Тебя могли убить за то, что ты обрезан, и за то, что ты сохранил крайнюю плоть нетронутой. Ты мог погибнуть из-за длинных волос, а мог – из-за короткой стрижки; светлокожие сдирали кожу с темнокожих, и если ты говорил не на том наречии, ты мог лишиться своего несчастного языка. А вот в Бомбее такого никогда не случалось. – Вы сказали, никогда? – Ладно, согласен; никогда – слишком сильное слово. Бомбей не защищен никакими прививками от вирусов остальной страны, и что происходило в других местах – из-за языка, к примеру, – докатывалось и до его улиц. Но до Бомбея кровавые реки обычно доходили разбавленными, другие потоки втекали в них, поэтому уродства к тому времени, как они достигали бомбейских улиц, чаще всего смягчались. – Скажете, я сентиментальничаю? Ныне, когда я все оставил позади, не потерял ли я, среди прочего, также и ясность видения? – Может быть, и потерял; но я все равно не откажусь от своих слов. О, городские «облагораживатели», как вы не видели: благороден и прекрасен был Бомбей именно тем, что не принадлежал никому и принадлежал всем. Как вы не видели ежедневных чудес терпимости, переполняющих его запруженные улицы?
Бомбей был центральным городом. В Бомбее, когда старый миф, стоявший у истоков нации, начал блекнуть, родилась новая Индия, Индия Бога и Маммоны. Богатство страны текло через его биржи, его порты. Ненавидящим Индию, жаждущим ее погубить необходимо сначала погубить Бомбей – вот одно из возможных объяснений того, что случилось. Что ж, может быть. А может быть, то, что выплеснулось на севере (увы, придется назвать это место – в Айодхъе [130]), эта едкая духовная кислота, эта смертельная отрава вражды, влившаяся в кровеносную систему страны, когда пала мечеть Бабри Масджид и стал ощущаться, как говорят о зрителях в бомбейских кинотеатрах, «большой наплыв желающих» соорудить на предполагаемом месте рождения Рамы его громадный храм, – может быть, она была на сей раз слишком концентрированной, и даже огромному городу оказалось не под силу разбавить ее в достаточной мере. Так, так; те, кто защищает эту точку зрения, бесспорно, имеют в ее пользу веские аргументы. В галерее «Наследие Зогойби» Зинат Вакиль высказалась по поводу беспорядков в своем обычном сардоническом духе.
– Во всем виноваты вымыслы, – заявила она. – Последователи одного вымысла набрасываются на сторонников другой популярной фикции, и привет! Война. Дальше они обнаружат колыбель Вьясы [131] под домом Икбала [132] и погремушку Вальмики [133] под жилищем Мирзы Галиба [134]. Что ж, так тому и быть. По мне, если умирать, то лучше уж из-за великих поэтов, чем из-за богов.
